Встреча с Мастером в сумасшедшем доме определила характер духовной эволюции Ивана, уже подготовленной внутренней работой личности. Глубинные процессы перерождения героя позволяет представить анализ трёх эпизодов: знакомство и первая беседа с Мастером, прощание Мастера с учеником и полнолуние, которое переживает Иван в эпилоге.
В первой беседе с Мастером совершается переход Ивана к концептуально новому для него восприятию мира. Этот процесс имплицитно отражается в содержании диалога, темой которого являются события, произошедшие с Иваном, и в рассказе Мастера об истории его любви и истории написания романа о Пилате.
На вопрос растерянного Ивана о том, кого же он встретил на Патриарших, Мастер отвечает: Вчера на Патриарших прудах вы встретились с сатаной [132]. Первая категоричная реакция вчерашнего атеиста — отрицание бытия дьявола: Не может этого быть! Его не существует! [133], что подчёркнуто двойным отрицанием и модальным значением невозможности. Но окончательно исчерпывает себя прежняя идея, заряженная большой силой инерции, в вопросе персонажа, комментируемом автором: Как-нибудь его надо изловить? — не совсем уверенно, но всё же поднял голову в новом Иване прежний, ещё не окончательно добитый Иван [134]. Вопросительная форма высказывания с модальным значением необходимости (предикатив надо) вносит другой модальный смысл — сомнение в обязательности исполнения действия, сомнение поддерживается и неуверенностью в способе осуществления действия (как-нибудь), и авторской ремаркой. Напомним, как менялась модальность контекстов, в которых развивалась эта идея «поимки» иностранного консультанта, значимая в прежней картине мира Ивана: от категоричного императивного побуждения к немедленному действию — к констатированию необходимости, на которую лишь наслаивается модальность побуждения, и далее — к сомнению в необходимости исполнять волеизъявление: Ловите его немедленно — иначе он натворит неописуемых бед! [63] — Его надо немедленно арестовать, иначе он натворит неописуемых бед [89]; Но его необходимо поймать! [92] — Как-нибудь его надо изловить? [134].
Категоричное отрицание факта бытия сатаны сменяется осторожным, в форме вопросов, допущением существования дьявола, а по существу, и его антитезы — бога: Он [Иван] помолчал некоторое время в смятении, всматриваясь в луну, плывущую за решёткой, и заговорил:
— Так он, стало быть, действительно мог быть у Понтия Пилата? Ведь он уже тогда родился? А меня сумасшедшим называют! [133]. Осознание и принятие факта существования дьявола — кульминационный для Ивана момент, в концептуальном плане означающий смену принципов мировосприятия. Именно безусловное доверие к Учителю, Мастеру, определило становление новой картины мира, основанной на идеалистической концепции мироздания, предполагающей наличие высших сил, управляющих миром, и существование инобытия за порогом смерти.
Неслучайно перелом мировоззрения в сознании Ивана происходит на фоне луны. В контексте оживают имплицитные смыслы, ассоциативно вызванные лейтмотивным образом луны как знака внутренней трансформации, ведущей к духовному прозрению, к свету истины (см. Глава 2; 4. Речевой образ луны в речи персонажа и художественной системе произведения). Подобное перерождение личности, как и само допущение иррационального, сверхземного в социально-детерминированном обществе, неспособном заглянуть в тайну мира, воспринимается как безумие. Мотив безумия находит художественное развитие в контексте реплик Ивана на основе сопряжения речевых сфер автора и персонажа — соотношения слов луна (в авторском повествовании) и сумасшедший (в речи Ивана). Словесный образ луна выступает символом иррационального, приоткрывающего тайну бытия.
Новое отношение к себе, к миру отразилось и на экспрессивно-стилистической окраске речи Ивана. Разговорно-просторечная лексика уступает место стилистически нейтральной. Эти изменения прослеживаются уже в первом диалоге с Мастером. Только в начале беседы встречаются вкрапления разговорно-сниженных элементов: Раз вы можете выходить на балкон, то вы можете удрать; Вчера в ресторане я одному типу по морде засветил [130]. Надо отметить, что изменения в стилистике речи особенно заметны при разном речевом оформлении одной и той же мысли. В психиатрической клинике Иван говорит доктору Стравинскому: меня в сумасшедшие вырядили [88], контекст содержит разговорный глагол с отрицательной оценкой — вырядить кого-н. «представить, посчитать кем-нибудь без всяких на то оснований». Ср. стилистически нейтральное употребление в разговоре с Мастером: А меня сумасшедшим называют! [133].
Подспудная, неосознанная невежественным умом жажда творчества, стремление к искусству привели Ивана в цех пролетарских поэтов под пропагандистскую опеку берлиозов. Беда героя в том, что путь оказался ошибочным. На природную одаренность Ивана, человека с «искрой божьей», указывает факт, что Иисус в его антирелигиозной поэме получился ну, совершенно живой [9]. Неподдельная преданность искусству звучит и в патетических торжественных обращениях Ивана к коллегам: Здорово, други!; Братья по литературе! [63].
Первый шаг Ивана на пути к духовному просветлению — критическое отношение к своей личности. Впервые в речи Ивана появляются субъективно-оценочные суждения, направленные на себя, а не на других. Суждения, категоричные и негативные по характеру оценки, касаются главного — творчества Ивана. На вопрос Мастера: Хороши ваши стихи, скажите сами? — звучит смело и откровенно: Чудовищны! [131]. На другой вопрос Мастера: ведь, я не ошибаюсь, вы человек невежественный? — неузнаваемый Иван отвечает краткой репликой: Бесспорно [133].
Преображение личности подтверждается отказом от ложного творчества. На просьбу Мастера не писать больше — Иван торжественно произносит: Обещаю и клянусь! [131]. Ср. также: в разговоре со следователем: я больше стихов писать не буду; Стихи, которые я писал, — плохие стихи, и я теперь это понял [327]; при прощании с Мастером: Я ведь слово своё сдержу, стишков больше писать не буду [362]. И трижды отказ от сочинительства сопровождается отрицательной самооценкой своих стихов: чудовищны, плохие, стишки. Истинная творческая реализация героя проявляется в том, что Ивану снится одна из библейских глав — «Казнь». Мифологическая вечная действительность расширяет сознание, включаясь в него и тем самым подтверждая концептуальное изменение мировидения героя.
Процесс внутреннего перерождения отражается и в характере эмоционально-экспрессивных качеств речи. Эмоции гнева, раздражения, злобы, свойственные Ивану-атеисту, вытесняются сначала тревогой, растерянностью, крайней взволнованностью, смятением, отражающими кризис старых ценностей, ориентиров. А прощальный диалог Иванушки с уже умершими Мастером и Маргаритой, ирреальными сущностями, которые, с точки зрения официально признанного безумия Ивана, являются плодом его больного воображения, свидетельствует о внутренней просветлённости героя при встрече с ирреальным, на что указывает и глагол посветлел в авторской ремарке. Этот диалог подтверждает концептуальные изменения в мировосприятии Ивана, принятие им инобытия за гранью смерти: Иванушка посветлел и сказал:
— Это хорошо, что вы сюда залетели. Я ведь слово своё сдержу, стишков больше писать не буду. Меня другое теперь интересует, — Иванушка улыбнулся и безумными глазами поглядел куда-то мимо Мастера, — я другое хочу написать. Я тут пока лежал, знаете ли, очень многое понял. [362]. Эстетически значимы в контексте высказывания местоимённые слова другое, многое, наречие куда-то (в авторской ремарке) Неопределённость их семантики без конкретной референтной отнесённости отражает процесс становления иного взгляда на творчество и мироустройство.
Новое мировосприятие гармонизирует личность, что выражается в иных, новых, эмоционально-психических состояниях, переживаемых Иваном: увидев Маргариту рядом с Мастером: Какая красивая, — без зависти, но с грустью и с каким-то тихим умилением проговорил Иван [363]; обращаясь к нянечке: А вы мне лучше скажите, — задушевно попросил Иван, — а что там рядом, в сто восемнадцатой комнате сейчас случилось? [364]. Значение лексем в авторских ремарках: посветлеть («испытать радостное чувство»), тихое умиление («состояние растроганности»), задушевно («сердечно, глубоко искренне») передают состояние просветления, душевного покоя и кроткой радости. Семантика эпитета безумный (о глазах) связана с выражением этого состояния духовной просветлённости, озарения, в котором приоткрывается истина, тайна других миров и иных сущностей.
Иван проходит заново испытание смертью: смерть больше не вызывает в нём ужаса (как в момент гибели Берлиоза), так как произошло осознание, что со смертью не заканчивается жизнь. Концептуально новое восприятие смерти и отношение к ней подтверждает соотнесённость авторской ремарки и высказывания Ивана по поводу гибели соседа из сто восемнадцатой палаты: Я так и знал! Я уверяю вас, Прасковья Федоровна, что сейчас в городе ещё скончался один человек. Я даже знаю кто, — тут Иванушка таинственно улыбнулся, — это женщина [364]. Теперь смерть вызывает у Иванушки улыбку.
В романе показаны только первые шаги ученичества Ивана. Мучительное переживание полнолуния в эпилоге — уже профессором истории и философии — позволяет судить о новом витке эволюции героя. Полнолуние беспокоит Ивана, как когда-то вызывал в нём тревогу иностранный консультант. Он, крадучись, подслушивает Николая Ивановича, «нижнего жильца» в особняке Маргариты, которого в полнолуние волнуют воспоминания. Внутренне откликаясь на них, Иван сам себе комментирует своё мучительное желание постичь чужую тайну: Лжёт он, лжёт! О боги, как он лжёт! /.../ Вовсе не воздух влечёт его в сад, он что-то видит в это весеннее полнолуние на луне и в саду, в высоте. Ах, дорого бы я дал, чтобы проникнуть в его тайну, чтобы знать, какую такую Венеру он утратил и теперь бесплодно шарит руками в воздухе, ловит её? [382]. Новое в языковой картине мира героя опять проявилось в стилистической окраске и экспрессивных свойствах его речи. И теперь, когда Иван не пишет больше стихов, речь его поэтична и приподнята: это создаётся и вкраплением книжных слов влечёт, утратил, бесплодно, и структурой фраз, организованных синтаксическими и лексическими повторами (Лжёт он, лжёт! О боги, как он лжёт!), включением риторического обращения о боги. Высказывание вызвано внешними обстоятельствами, но ориентировано на внутренний план Ивана. Особая экспрессивность, лирическая взволнованность и эмоциональная напряжённость речи передают душевное смятение героя. Ивана «вылечили», т. е. вернули к повседневности, реальной действительности земной жизни, и тем самым разрушили установившуюся гармонию души и духа.
Идеалистическое мировидение сопряжено с познанием мира интуитивным способом: созерцательностью, внутренней сосредоточенностью, самоуглублением, которые предполагают присутствие тайны запредельного. Семантическая соотнесённость в контексте слов тайна, луна, высота, что-то выражает идею неуловимой, далёкой и недостижимой истины, особую эстетическую значимость при этом приобретает обобщённо-символический план словесного образа луна. Чувство безнадёжного отчаяния передаётся лексическими значениями слов утратить, бесплодно. Обретение истины обещает гармонию, о чём свидетельствует словесный образ Венера, символизирующий гармонию и красоту.
Дух замкнут между мучительным стремлением к истине и её недостижимостью в земных пределах: Боги, боги! /.../ вот ещё одна жертва луны... Да, это ещё одна жертва, вроде меня [382]. В речи Ивана метафорический оборот жертва луны, несущий отрицательную экспрессию, выражает страдание и тоску человека, приблизившегося к истине, к тайнам мироздания, познавшего иные миры, но утратившего их и вернувшегося к повседневности земного бытия.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |