3.2. Пространственный аспект фрейма

Пространственный аспект фрейма «трапезы» затрагивает многие элементы и отношения. Прежде всего, он определяет пространственную соотнесенность описываемой ситуации по шкале «у себя дома — вне дома», и т. п. (локализация фрейма). Терминал «вне дома» может присоединять к себе некоторое множество описаний ситуаций: «в гостях», «в ресторане», «на рабочем месте», «на пикнике» и т. п. Мы рассмотрим лишь наиболее общее членение ситуации «вне дома» на два типа: «в общественном месте» и дома. Кроме того, пространственный аспект затрагивает и дистрибуцию элементов фрейма в рамках самой описываемой ситуации. Он может отражать пространственные отношения между субъектом и объектом, между частями объекта, между субъектом и другими актантами, а также между объектом (едой) и сопутствующими предметами, облегчающими, или делающими возможным процесс еды (посуда).

3.2.1. Локализация фрейма. Оппозиция «дома» — «в общественном месте»

Данный тип оппозиции противопоставляет два варианта трапезы, принятых в большинстве современных культур. Связанные с этими вариантами условия (например, праздничная трапеза, или будничная, стремление к общению, частотность, потребляемые блюда и т. п.) варьируют от одной культуры к другой. Даже в таких близких культурах, как русская и французская, отмечаются различия в восприятии этих ситуаций, в отношении к ним со стороны субъектов. Можно предположить, что описания тех или иных ситуаций в оригинале и в переводе будут заключать различные фреймы, различающиеся пространственными характеристиками, то есть локализацией.

В пятой главе «Мастера и Маргариты» описывается ситуация ожидания Берлиоза членами Правления МАССОЛИТа, когда всем хотелось пить, все нервничали и сердились, и разговор шел о писательских дачах в поселке Перелыгино на Клязьме:

«— Хлопец, наверно, на Клязьме застрял, густым голосом отозвалась Настасья Лукинишна Непременова...

— Позвольте! — смело заговорил автор популярных скетчей Загривов. — Я и сам бы сейчас с удовольствием на балкончике чайку попил, вместо того чтобы здесь вариться» (1, с. 324).

« — Le gars est probablement en train de traînasser au bord de la Kliazma, dit d'une voix épaisse Nastassia Loukinichna Niéprévmiénova...

— N'exagérons rien! Coupa hardiment le populaire auteur de sketches Zagrivo. Personnellement, je m'installerais avec plaisir à une terrasse pour boire un bon verre de thé, au lieu de rester à cuire ici» (1, p. 93).

Наиболее значимыми для нашего анализа в этих фрагментах являются русское высказывание «...Я сам бы сейчас с удовольствием на балкончике чайку попил...» и его французский эквивалент «je m'installerais avec plaisir à une terrasse pour boire un bon verre de thé...»

Первое, что привлекает внимание в русской и французской фразах, это русское слово «балкончик» и его французский эквивалент «terrasse».

В русском языке существуют заимствованные из французского слова «балкон» и «терраса». Поэтому первый вопрос заключается в том, почему в переводе возникает слово «terrasse», а не «balcon».

Толковый словарь французского языка дает определения слову «balcon», которые в русском переводе могут быть интерпретированы следующим образом:

1. платформа, выступающая из фасада здания и сообщающаяся с квартирой одним или несколькими отверстиями;

2. балюстрада (перила);

3. балкон в театре (см.: PR, p. 140).

Значения русского слова «балкон» совпадают с 1 и 3 значениями французского слова.

Первое значение, на первый взгляд, не противоречит значению русского слова «балкончик» (если не принимать во внимание уменьшительного суффикса, создающего дополнительную эмоциональную окраску).

Однако при более пристальном рассмотрении денотата, обозначенного французским словом, обнаруживается, что он не похож на тот, что обозначен русским сходно звучащим словом.

В самом деле, французское слово «balcon» обозначает очень небольшое пространство, где хватает места только для цветов. На таком «балконе» пить чай невозможно.

В то же время во французском языке существует слово «terrasse», которое обозначает:

1) возвышение земли;

2) площадка на свежем воздухе на каком-либо этаже дома, идущая уступом к нижнему этажу;

3) балкон больших размеров;

4) площадка на тротуаре перед кафе или рестораном (см.: PR, p. 1767).

Таким образом, 3 значение практически соответствует значению русского слова в тексте оригинала.

Можно предположить, что именно это значение и обуславливает выбор переводчика. Но для французского читателя со словом «terrasse» ассоциируется, прежде всего, совсем иная картина, соотносимая с четвертым словарным значением.

Реально оказывается, что четвертое значение наиболее привычно для французов, которые пьют чай, кофе или что-либо еще на «террасах» кафе и ресторанов.

Поэтому само слово «terrasse», возникающие в тексте перевода, уводит читателя совсем в иную область.

Употребляя слово «terrasse», переводчик выводит персонаж на улицу. В переводе действие происходит вне дома, в общественном месте, где за еду нужно платить.

Более того, французскому слову «terrasse» предшествует неопределенный артикль. Это еще раз подчеркивает, что речь идет о террасе какого-то кафе, бара или ресторана. Нарисованная в переводе картина оказывается привычной и понятной французскому читателю; ему представляется, что русские пьют чай также как и французы.

У М.А. Булгаков же картина представляется совсем иной.

«Пить чай на балконе» — это культурная традиция русских, возникновение которой можно объяснить следующим: во-первых, желанием находится в теплую погоду на свежем воздухе, вне помещения, но одновременно и у себя дома или на даче, то есть в определенной обособленности, а во-вторых, реакцией на малочисленность и не традиционность открытых летних кафе даже в городах. Это может объясняться не только иными климатическими условиями, но и финансовой несостоятельностью большей части населения советской России. Для них рестораны и кафе с открытыми верандами — недоступные зоны.

Форма слова «балкончик» в булгаковском тексте несет определенную эмоциональную нагрузку, благодаря уменьшительному суффиксу -чик-, который обозначает «небольшой, уютный балкон своей квартиры, где можно приятно провести время, поставить маленький столик, поесть и попить». Такое удовольствие не влечет каких бы то ни было больших финансовых затрат.

Русский фрейм «чаепития» в уединенной прохладе на даче или на балкончике в московской квартире трансформируется в переводе во фрейм чаепития «по-французски», то есть на открытой террасе какого-нибудь уличного кафе, где мимо снуют прохожие, официанты и т. п. Изменение пространственной характеристики фрейма повлекло за собой расширение его актантовой структуры, а именно расширение потенциальных участников ситуации.

Иначе говоря, в оппозиции «дома» — «в общественном месте» русский фрейм располагается на одном полюсе, а французский — на другом.

Данный вывод получает свое подтверждение, в описании ситуаций «общественных трапез» на открытом воздухе. У Булгакова подобные пространства обозначаются словом «веранда»:

1) «...и, напевая, Амвросий устремился к веранде под тентом» (1, с. 323).

2) «А в июле, когда вся семья на даче, а вас неотложные литературные дела держат в городе, — на веранде, в тени вьющегося винограда, в золотом пятне на чистейшей скатерти, тарелочка супа-прентаньер?» (1, с. 324).

3) «Покрытые испариной лица как будто засветились, показалось, что ожили на потолке нарисованные лошади, в лампах как будто прибавили свету, и вдруг, как бы сорвавшись с цепи, заплясали оба зала, а за ними заплясала и веранда» (1, с. 326).

4) «Вышел на веранду черноглазый красавец с кинжальной бородой во фраке...» (1, с. 327).

1) «Et Ambroise, chatonnant, se dirigea vers la tonnelle» (1, p. 92).

2) «Et en juillet, quand toute la famille est à la campagne mais que les affaires littéraires pressantes vous retiennent en ville — sous la tonnelle, à l'ombre de la treille, quand le soleil fait des taches d'or sur la nappe d'une propreté ébloissante, une petite assiette de potage printanière?» (1, p. 92).

3) «Aussitôt, les visages en sueur parurent s'éclairer, les chevaux mauves du plafond semblèrent prendre vie, la lumière des lampes se fit plus vive, et tout d'un coup, comme si elles venaient de rompre des chaînes, les deux salles se mirent à danser, et toute la terrasse se mit à danser» (1, p. 96).

4) «Sur la terrasse apparut soudain un bel homme en frac, aux yeux noirs, à la barbe affilée comme un poignar...» (1, p. 97).

Булгаков описывает ресторан, перед которым во дворе за чугунной решеткой расположена крытая тентом и увитая виноградом терраса неизвестной нам формы. В некоторой степени такая веранда является аналогом открытых террас французских кафе и ресторанов.

Обратившись к французскому переводу, мы обнаруживаем вместо одного сооружения (веранды) два. Это, во-первых, совершенно новое помещение — увитая виноградом круглая беседка с куполообразной кровлей (примеры 1 и 2) и, во-вторых, открытая терраса (примеры 3 и 4), обозначенная, как мы и предполагали лексемой «terrasse», то есть той же лексемой, что и «домашний балкончик», на котором писатель мечтал попить чайку.

Таким образом, лексическая асимметрия французских слов «balkon» — «terrasse» и русских «балкон» — «терраса» дополняется новыми элементами — словами «веранда» в русском тексте и la tonnelle во французском, для обозначения двух различных пространств, располагающихся на противоположных сторонах оппозиции «дома — в «terrasse».

Данную асимметрию можно попытаться изобразить схематически:

* Круглая беседка (новый объект, несуществующий в русском тексте)

Таким образом, основная межъязыковая аналогия проходит между словами «веранда» и «terrasse». Все остальные возможные совпадения оказываются окказиональными. В результате смещений в переводе возникает искаженная картина действительности.

3.2.2. Пространственное представление «Объекта»

Под пространственным представлением объекта мы понимаем форму, в которой этот объект, оказывающиеся перед субъектом, предстает перед читателем. Считается, что французская кухня имеет иные принципы внешнего оформления блюд при их подачи на стол по сравнению с русской. Жюль Гуффе в «Поваренной книге», вышедшей в Париже в конце 19 века, отмечал, что, по его наблюдениям, во время больших застолий, блюда подают двумя способами: либо на русский манер, либо на французский. По-русски, блюдо сначала разрезают на куски, а затем при подаче на стол стараются соединить между собой разрозненные части, чтобы придать блюду вид целого. По-французски, напротив, блюдо выносят гостям в целом виде, и лишь в их присутствии разрезают на порции. И тот и другой способы имеют и положительные и отрицательные стороны. Блюдо, поданное «по-русски» проигрывает во внешнем виде, но не заставляет ждать и не остывает. Блюдо, поданное «по-французски», требует терпения, да и может остыть, пока его будут резать в присутствии гостей, но зато оно поражает взгляд внешним великолепием нетронутого целого (см. Guffé, p. 91—93).

Различие представлений о внешнем виде подаваемых на стол блюд в некоторой степени находит отражение и в асимметрии фреймов, восстанавливаемых из описаний трапезы в русских текстах и их переводах.

Нельзя не обратить внимания на следующую фразу, в описании Булгаковым блюд, которыми лакомились советские «аристократы» 20—30-х годов 20 века:

«Арчибальд Арчибальдович шепнул мне сегодня, что будут порционные судачки а натюрель. Виртуозная штучка!» (1, 323).

«Archibald Archibaldovitch m'a glissé à l'oreille qu'il y aurait aujourd'hui, comme plat du jour, du sandre au naturel. Morceau magistral!» (1, p. 91).

Интересно то, что переводчик, передавая эту фразу, добавляет «plat du jour» (что буквально означает «блюдо дня», то есть наиболее удавшееся, оригинальное блюдо, которое рекомендуется в данный день). Решение переводчика на это добавление можно объяснить следующим образом. Высказывание оригинального текста «сегодня будут...» говорит о том, что такое блюдо готовится и подается не каждый день. Поэтому добавление «plat du jour» во французском переводе, видимо, оправдано, так как передает именно эту деталь. Но в этой же фразе переводчик опускает слово «порционный», важное для понимания картины, написанной Булгаковым. «Порционный», по нашему мнению, противоречит определению «du jour», так как «блюдо дня» — это «дежурное блюдо», то есть блюдо, которое готовится в какой-то день в большом количестве и рекомендуется всем клиентам, если те пришли просто пообедать и не хотят ждать, пока им приготовят какое-либо «порционное блюдо» из основного меню (la carte).

Рассмотрим само блюдо. Судак — это рыба очень крупная. Как правило, она подается кусками, но словосочетание «порционные судачки» предполагает особое блюдо. На наш взгляд, это целая молодая рыбка небольшого размера, приготовленная в отдельной кастрюле, то есть порционно (об этом свидетельствует уменьшительно-ласкательная форма и множественное число). От этого блюдо становится еще более деликатесным. Во французском тексте используется обычный партитивный артикль «du», который не может передать картину, представленную в оригинале.

Второе определение в этом выражении — «а натюрель» — не менее интересно. По-русски форма «а натюрель», явно восходящая к французскому, скорее всего означает «в полную (натуральную) величину», то есть рыба приготовленная целиком и внешне напоминающая живую. Это в известном смысле повторяет значение слова «порционный», но позволяет более точно понять картину. По-французски же «au naturel», которое использует переводчик, — это устойчивое выражение, обозначающее «какую-либо еду в сыром виде, без приправы, неприготовленную». Рыба может быть и не в полную величину, но без приправ (например: лосось, тунец). Булгаков в тексте использует несколько искаженную, «обрусевшую» форму «а натюрель», так как в русском языке есть предлог «о», а предлога «а» нет. Переводчик же форму восстанавливает, причем в переводе она выделяется курсивом, то есть еще более «офранцуживается». Выражение «отварные порционные судачки» «а натюрель» вызывает в нашем воображении картину изысканного блюда: маленькие судачки (уменьшительный суффикс и множественное число) противопоставленные обычной рыбе — судаку, достигающему значительных размеров; порционные — то есть те, что будут приготовлены индивидуально только тому, кто их заказал; а натюрель — без подливки (приправы: хрен, майонез и т. д. подаются в отдельной посуде, их можно использовать по вкусу и по выбору.

Во французском же тексте блюдо «du sandre bouilli au naturel» представляется совершенно неинтересным, невкусным, почти несъедобным: «отварной судак без соуса». В то же время блюдо достаточно экзотично, ведь в русской культуре стола предпочтение отдается речной, пресноводной рыбе, а во французской — морской.

Рассмотрим еще один пример: «А стерлядь, стерлядь в серебристой кастрюльке, стерлядь кусками (в подтверждение уже сказанного о судачках, мы видим, что Булгаков «режет» стерлядь) переложенными раковыми шейками и свежей икрой» (1, с. 323—324). Во французской версии это блюдо переводится следующим образом: «Le sterlet en casserole argentée, le sterlet coupé en morceaux entourés de queues d'écrevisse et de caviar frais» (1, p. 92), что в обратном переводе означает «...стерлядь, вокруг которой разложены раковые шейки и черная икра...». Описанное в переводе блюдо, также отличается от того, которое представлено автором оригинала. Русской кухне при приготовлении сложных блюд в большей степени свойственно расположение продуктов слоями, то есть друг над другом. Так, «кусочки стерляди» покрываются «икрой», на которую, в свою очередь, укладываются, «раковые шейки», что позволяет гурманам положить в рот «композицию» из всех 3 продуктов.

Французский же переводчик располагает предметы в горизонтальной плоскости: одни оказываются окруженными другими. Это затрудняет возможность отведать их вместе, и замысел кулинара оказывается искаженным.

3.2.3. Взаимная дистрибуция актантов

Пространственные различия в представлении фреймов в текстах оригинала и перевода отмечаются и во взаимном расположении актантов. Во французском тексте в фокусе оказываются иногда не те актанты, что в русском оригинале.

3.2.3.1. Взаимное расположение Субъекта и Объекта

Особенности «фокусирования» внутри русского и французского фреймов проявляются в пространственных отношениях между субъектом и объектом.

«Как-нибудь за рюмкой я вам расскажу несколько фактов из моей биографии, вы обхохочетесь!» (1, с. 411).

«...à lóccasion, devant un petit verre, je vous raconterai...» (1, p. 145).

Русский предлог «за», чрезвычайно многозначный, в данном случае употребляется для обозначения «предмета, около которого находится кто-либо для какого-либо действия, занятия» [СРЯ, т. 1 стр. 491], а также «орудия или средства действия, занятия, дела, которым кто-либо занят» (сидеть за столом, скучать за книгой, читать за едой) [см. там же].

При этом лицо, о котором идет речь, оказывается как бы позади объекта занятий.

Во французском же языке картина представлена с противоположной стороны. Субъект находится перед объектом.

3.2.3.2. Взаимное расположение Объекта и актантов, облегчающих действия Субъекта

Анализ фактического материала показывает целый ряд асимметрических явлений в представлениях объекта, то есть блюда, и актантов, пространственно взаимодействующих с ним и выступающих в качестве сил и средств, облегчающих Субъекту его действия. В качестве таких сил могут выступать как одушевленные предметы, например официанты, жены, друзья, угощающие и подающие на стол, так и неодушевленные, главным образом, посуда.

Рассмотрим следующий пример.

«Видно было, как у одного из официантов пиво течет из покосившейся кружки на пол...» (1, с. 378).

«On pouvait remarquer un garçon immobile qui tenait son plateau de travers, de sorte qu'une chope de bière se vidait tranquillement sur le sol...» (1, p. 100).

Если попытаться сделать «обратный» перевод французской фразы, то ситуация оказалась бы описанной следующим образом: «Можно было заметить одного неподвижного официанта, который держал свой поднос наискось таким образом, что одна из кружек пива выливалась (опустошалась) на пол».

Если оставить в стороне вводную часть фразы, которая привлекает внимание к описываемой ситуации («видно было...»), то собственно ситуация включает в себя три актанта: официанта, кружку и пиво. Взаимоотношения этих актантов в русской и французских фразах различны.

Разница состоит в том, что русское высказывание показывает ситуацию единой картиной, в которой центральным актантом, т. е. элементом, на который фокусируется внимание читателя, является пиво: «...пиво течет из покосившейся кружки на пол...». Официант описывается как бы на втором плане. Его изображение размыто, нечетко. Он — один из многих.

Пиво, выливающееся из кружки, предстает ярко, рельефно, в конкретных деталях. Иначе говоря, мы видим единую, объемную картину, состоящую из двух планов: переднего плана и фона.

Французское высказывание расчленяет единую картину.

Первая картина включает в себя вводную часть. В этой картине центральным актантом является «неподвижный официант» («on pouvait remarquer un garçon immobile»).

Вторая картина: поднос в руках официанта, где внимание фокусируется на положении подноса («de travers»).

Третья картина: кружка пива, из которой пиво выливается на пол.

Таким образом, русское высказывание, заключающее в себе одну картину, разделенную на два плана — передний и задний — во французском тексте трансформируется в высказывание, изображающее три последовательные раздельные картины, постепенно сужающие изображаемое поле (официант — поднос — кружка).

Посуда, выступая в качестве актанта, облегчающего действия Субъекта, выполняет в то же время важнейшую функцию ограничения пространственных характеристик Объекта и связана с категорией количества.

3.2.3.2.1. Ограничение пространственных характеристик Объекта. Категория Количества

Количественная характеристика проявляется в той или иной степени в обозначении всех потребляемых блюд. Однако наиболее точно количество описывается тогда, когда речь идет о напитках. В описаниях всех остальных блюд категория количества оказывается факультативной. В проанализированных фрагментах текста ограничение количества в некоторых случаях обозначается через наименования посуды.

В качестве посуды в булгаковских текстах возникает «кастрюля» или ее аналог с уменьшительным суффиксом «кастрюлька». В этой посуде в описаниях Булгакова на стол подаются некоторые горячие блюда, в частности, традиционный для славянских культур борщ и другие блюда. Следует отметить, что «кастрюля» — это посуда для приготовления, а не для сервировки блюд. В булгаковском же тексте, описывающем русские нравы первой половины 20 века, этот предмет выполняет другую функцию:

«...Пелагея Антоновна внесла дымящуюся кастрюлю...» (1, с. 414).

«...Pélagie Antonovna apportait une soupière fumante...» (1, p. 149).

В русском языке существуют разные наименования для посуды, в которой готовят суп — кастрюля, и посуды, в которой его подают — супница.

Однако традиция простого народа — подавать суп в кастрюле.

Для французской культуры подобное опрощение непозволительно. Поэтому переводчик, чтобы не озадачивать французского читателя, использует имя «soupière» («супница»), которое, конечно, не передает социально-бытовой специфики данной картины.

Особый интерес представляет сцена сервировки стола Воландом Степану Лиходееву.

«Степа, тараща глаза, увидел, что на маленьком столике сервирован поднос, на коем имеется нарезанный белый хлеб, паюсная икра в вазочке, белые маринованные грибы на тарелочке, что-то в кастрюльке и, наконец, водка в объемистом ювелиршином графинчике» (1, с. 393).

Все названия посуды, в которой поданы блюда, называются Булгаковым с уменьшительно-ласкательным суффиксом. Описание начинается с «маленького столика». Само по себе выражение «маленький столик» не имеет оценочной коннотации, суффиксальная форма служит лишь для обозначения размера соответствующего предмета мебели. Последующее обозначение предметов посуды также с уменьшительно-ласкательным суффиксом создает впечатление стилистического параллелизма. Однако в данном случае Булгаков предлагает нам нечто подобное игре слов, эта игра построена на подобии морфологических форм: уменьшительно-ласкательный суффикс в обозначении посуды показывает не ее размер, а отношение человека, смотрящего на находящуюся в ней еду.

Переводчик использует также морфологически производные формы:

coupelle = petite coupe (чашечка);

cassolette (горшочек) = производное от старо провансальского casola (кастрюля);

carafon = petite carafe (графинчик);

petite assiette — аналитическая форма, подчеркивающая, прежде всего, размер, что само по себе представляет уже достаточный интерес.

В русском языке, как известно, уменьшительные суффиксы регулярно служат для субъективной оценки. Во французском же языке они связаны, прежде всего, с непосредственной объективной функцией уменьшения. Однако во французском языке с объективно-уменьшительной функцией сочетается и эмоционально-оценочная. Так, Ж. Вандриес писал, что формы, которые называют «диминютивами» в связи с тем, что они представляют идею, заключенную в слове как бы в сокращенном виде, включают в себя, обычно, и значение радости, ценности или нежности, симпатии, жалости. Так, слова «maisonnette», «jardinet» — это не только «дом и сад небольших размеров», суффикс -et-, -ette- играют здесь, в самом деле, роль морфем, выражения чувств.

Вандриес сравнивает эти суффиксальные формы с аналитическими конструкциями со словом petit, petite, имеющими подобную экспрессивность. [Vandryes J., 1921, p. 166—167; Dubois J., 1962, p. 81].

К этому мнению присоединяются также Н.М. Штейнберг [Штейнберг, 1976, с. 96—97], К.А. Долинин [Долинин, 1978, с. 215].

В то же время, как справедливо отмечает В.Г. Гак, переводной текст обычно оказывается менее экспрессивным. В этом проявляется общая стилистическая асимметрия в употреблении лексики французского и русского языков. Он пишет: «Если слово с оценочным суффиксом выполняет экспрессивную функцию, то есть стремится вызвать у нас ощущение симпатии, участия или, наоборот, иронии, осуждения к описываемому предмету, лицу или событию, то во французском языке ему очень часто (но, разумеется, не всегда) соответствует нейтральное слово (...) при переводе с русского языка элементы, специально выражающие субъективную оценку, снимаются» [Гак, 1977, с. 98].

Но в данном конкретном случае переводчик не идет по пути генерализации значений, а стремится как можно точнее передать эмоциональное состояние персонажа через его отношение к посуде. Поэтому в тексте весьма удачно оказались использованными формы, имеющие уменьшительное и оценочное значения.

Выбор переводчика демонстрирует нам практически всю гамму суффиксов, потенциально используемых для передачи уменьшительно-ласкательных значений, дополненную, где необходимо, аналитической конструкцией.

3.2.3.2.2. Категория ограниченного количества. Асимметрия точности в его обозначении

Категория количества оказывается более отчетливо выраженной, когда речь заходит об употреблении напитков. Остановимся более подробно на этой категории, так как ее перевод, на первый взгляд, не представляет каких-либо сложностей. В самом деле, физиология человека такова, что количество потребляемых напитков, разумеется, изменяясь от одной культуры к другой, в целом составляет сопоставимую категорию, то есть такую, которая даже при всем своеобразии в какой-либо одной культуре может быть понята в другой. В то же время анализ переводов показывает, что представление о количественных параметрах потребления напитков, о единицах, позволяющих точно определить количество потребляемого, далеко не всегда соответствует тому, как описываются они в текстах оригиналов.

Первое отношение между обозначениями количественных категорий в русских оригиналах текстах и французских переводах — это отношение точного и приблизительного. Это отношение не стоит понимать как абсолютное. Мы не пытаемся показать, что один язык оказывается абсолютно точным в обозначении количества в тех случаях, когда другой дает их приблизительное описание. Более правильно говорить о том, что описание количества различаются большей или меньшей конкретностью.

Известно, что французский язык в отличие от русского предпочитает использовать более абстрактные формы для обозначения целого ряда категорий.

В.Г. Гак приводит множество примеров, когда французский язык использует для обозначения того или иного денотата слова с более абстрактным значением. Объяснение этому он видит в том, что в 17 веке, когда складывались нормы современного французского языка, господствовали идеи классицизма, предполагавшие отказ от всего конкретного и предметного. В.Г. Гак приводит высказывание известного стилиста того времени Бюффона: «N'employez que des mots généraux» — «используйте только общие слова» [Гака, 1977, с. 77].

Интересно, что это известное положение, характеризующее асимметрию употребления лексики в русском и французском текстах, восходит именно к литературной традиции. Это позволяет нам предполагать, что большинство категорий передаются во французском языке более абстрактно, чем в русском. Однако категория количества, в частности в обозначении количества потребляемых напитков, под эту закономерность не попадает. Французское обозначение этой категории оказывается во всех исследованных нами случаях либо столь же конкретным, либо еще более конкретным.

Французский и русский языки располагают сопоставимыми возможностями для обозначения некоторого количества потребляемых продуктов.

Первый наименее конкретный способ обозначения — это неопределенное количество, то есть указание только на то, что речь идет не о предмете в целом, а о его какой-то части. Так, в русском языке с помощью изменения падежной фомы показывается, идет ли речь о продукте как о неком классе, либо о некоторой части.

Мы говорим: «я люблю вино» (именительный падеж выражает понятие класса), но «выпил вина» (то есть некую неопределенную часть продукта — родительный падеж). Смысл этой размытой количественной категории в том, что конкретное количество определяется традициями культуры потребления продуктов и физиологическими свойствами человека.

Во французском языке для обозначения такого неопределенного количества неисчисляемых предметов используется партитивный артикль.

Следующим этапом обозначения количества, если идти по пути уточнения, можно считать использование количественных слов с неточным объемом, таких, например, как русские «много, немного, чуть-чуть, малость и т. д.» и их французские эквиваленты «beaucoup, peu, un peu etc.»

Следующий этап — это уже более конкретное обозначение объема с помощью указания на посуду, из которой потребляется тот или иной напиток. На этом уровне французский язык располагает, как и русский, разнообразными возможностями обозначения точного количества.

В русском языке имеются названия посуды, традиционно закрепленные за тем или иным напитком:

Рюмка — небольшой, обычно стеклянный сосуд на ножке, употребляемый для питья спиртных напитков (СРЯ, т. 3, с. 747) — водка (возможно коньяк, т. е., как правило, крепкие напитки).

Стопка — небольшой стаканчик для вина (СРЯ, т. 4, с. 275) — водка, вино, коньяк.

Лафитник — вино (но могут быть и более крепкие напитки).

Бокал — сосуд для вина в форме рюмки, но большего размера (СРЯ, т. 1, с. 104) — вино, шампанское.

Фужер — высокий бокал для прохладительных напитков, вина и т. п. (СРЯ, т. 4, с. 586) — шампанское, вино.

Чаша — старинный большой сосуд в форме полушария, предназначенный для питья (СРЯ, т. 4, с. 656) — вино.

Чашка — небольшой сосуд для питья округлой формы, обычно с ручкой, из фарфора, фаянса (СРЯ, т. 4, с. 657) — чай, кофе, молоко, вода.

Стакан — стеклянный сосуд цилиндрической формы, без ручки, служащий для питья (СРЯ, т. 4, с. 246) — вода, вино, чай (водка).

Кружка — сосуд в форме стакана с ручкой (СРЯ, т. 2, с. 138) — пиво, молоко, вода, чай.

За каждым из этих названий стоит определенный объем. Отношение к объему конкретно обозначено лишь в слове «стопка» (100 грамм). Во всех остальных названиях сема объема относится скорее к разряду потенциальных сем («виртуэм»), которые могут актуализироваться в случае контраста, возникающего, когда описывается нарушение традиции использования какого-либо предмета для употребления напитка. Например: «фужер водки» означает «много, пренебрегая правилами этикета».

Русские обозначения посуды для питья в подавляющем большинстве не имеют образной основы. Пожалуй, только «лафитник, лафитничик, лафитный стакан» соотносит непосредственно посуду с ее содержанием. Иначе говоря, название конкретного вина «Лафит» позволяет восстановить в сознании форму, размер и объем посуды для его потребления.

Во французском языке обозначение посуды также варьируется в зависимости от потребляемого напитка:

родовое имя «verre» имеет видовые аналогии:

coup — посуда, обычно более широкая и невысокая на ножке: une coupe de champagne;

flûte — высокий и узкий на ножке, напоминает флейту;

gobelet — посуда без ножки, вытянутая в высоту: un gobelet de vin;

godet — маленький стаканчик без ножки (обычно для вина);

chope — пивная кружка;

tasse — чашка (для кофе и чая);

tate-vin — маленькая серебряная чашечка для дегустации вина;

quart — стакан в 250 грамм для вина или других напитков, используемый в армии;

timbale — металлический стакан для вина.

Приведенные примеры показывают не меньшую вариативность французских названий посуды для питья. В некоторых из этих названий отчетливо обнаруживается и образность формы (timbale — цимбалы, flûte — флейта) и точный объем (quart — стакан 250 грамм). В системах двух языков в наименованиях посуды для питья могут быть установлены даже некоторые соответствия:

Во французском языке обилие обозначений посуды для питья показывает уважительное отношение французов к процессу потребления напитков. Более того, оно свидетельствует и о том, какие напитки в основном употребляются для питья.

Во Франции основной напиток застолья — это вино, то есть напиток с небольшим содержанием алкоголя. Поэтому во французском языке, видимо, и нет специальных наименований для посуды, предназначенной для потребления крепких алкогольных напитков. Типично французские напитки (коньяк, арманьяк, кальвадос), как правило, пьют из широких и невысоких бокалов в форме шара («verre ballon»).

Центральной лексической единицей, объединяющей все разнообразные наименования посуды для питья, является слово verre, способное заменить любое из видовых наименований. Именно оно и используется переводчиками в качестве эквивалента для наименования самых разнообразных предметов посуды, свойственных русской культуре употребления напитков.

Можно привести следующую сводную таблицу соответствий русских и французских обозначений посуды в переводе:

«стопка» (1, с. 397) — «un petit verre» (1, p. 127).

«лафитный стакан» (1, с. 581) — «un verre de bordeaux» (1, p. 377).

«стопка» (1, с. 581) — «un verre» (1, p. 378).

«рюмки» (1, с. 675) — «petit verre à alcool» (1, p. 475).

«лафитники» (1, с. 675) — «un verre à bordeaux» (1, p. 475).

«лафитничек» (1, 414) — «тонкостенные бокалы» (1, p. 675) — «des grands verres ballons à paroi fine» (1, p. 475).

Использование родового термина «verre» в качестве основного эквивалента иногда с уточняющими определениями отражает два хорошо известных нам явления межъязыковой асимметрии, имеющих, правда, различную основу. Первое явление — это предпочтение, отдаваемое французскими авторами (в том числе и переводчиками) словам с общим значением, о чем мы уже упоминали выше.

Второе явление — это переводческая трансформация — генерализация, часто используемая в тех случаях, когда при переходе от исходного языка к языку перевода, переводчик обнаруживает, что в последнем нет термина для обозначения соответствующего понятия, и вынужден использовать слово с более общим понятием, конкретизируя его значение с помощью определения.

Например:

«Он залпом выпил пол чайного стакана (вина. — М.Е.)» (6, с. 252).

«Il en but d'un trait un demi-verre» (6, p. 31).

Ср.: стопка — un petit verre, рюмка — petit verre à alcool и т. д.

3.2.3.2.3. Уточнение объема в переводе

В текстах перевода отмечается и другое, пожалуй, более интересное явление, заключающееся в том, что во французском переводе обозначения количества потребляемого напитка оказывается более точным по сравнению с русским оригиналом. Эта тенденция заметна не в конкретных обозначениях количества, а в более размытых. Так, в русском оригинальном тексте в сценах, где персонаж наливает или выпивает какой-то напиток, очень часто возникает неопределенное обозначение количества, эквивалентное французскому обозначению с помощью партитивного артикля. Переводчик в ряде случаев и использует соответствующую форму:

«— Дайте нарзану, — попросил Берлиоз.

— Нарзану нету, — ответила женщина в будочке...» (1, с. 324).

Переводчик добавляет слово с родовым значением «l'eau» (вода): «Donnez-moi de Veau de Narzan...» (1, 25) (то есть: дайте мне воды из источника Нарзан). Хотя во французской культуре минеральные воды также обозначаются по названиям источников (например: Evian, Perrier и т. д.), имя «Нарзан» является экзотизмом для французской культуры и, по мнению автора перевода, нуждается в уточнении.

Также стоит обратить внимание и на саму форму слова «нарзану».

В русском языке есть немало слов, которые в форме родительного падежа обозначают некоторую, неопределенную часть целого (значение партитивности). Многие существительные мужского рода для обозначения партитивности имеют два варианта форм: с флексией «-а» и с флексией «-у».

Наличие двух форм для одного значения, как правило, предполагает стилистическую вариативность.

Но употребление формы Р. п. на -у постепенно идет на убыль. Основные сферы употребления форм Р. п. на -у — разговорная речь и отражающие ее жанры художественной литературы. Таким образом, получается, что форма «нарзану» — форма разговорного языка. И Булгаков неслучайно использует ее, передавая речь Берлиоза, председателя Массолита, и продавщицы из «будочки». Во французском переводе этот нюанс не передан, что опять приводит к тому, что французский читатель не может понять иронии, заключенной в столкновении устаревающей формы родительного партитивного на «-у» — «нарзану» и отчетливо просторечной формы «нету». Форма на -у, как и форма на -а обозначают некоторую неопределенную часть потребляемого продукта и имеют в качестве эквивалента во французском языке форму с партитивным артиклем. Однако в переводе довольно часто русский родительный партитивный подлежит уточнению, то есть большей конкретизации. Например:

«Филип Филиппович жестом руки остановил его, налил себе коньяку, хлебнул, пососал лимон и заговорил...» (1, с. 420).

Таким образом, русская фраза содержит существительное «коньяк» в родительном партитивном и не уточняет количество налитого напитка.

Можно только предполагать, что профессор, зная, что такое коньяк и как его пьют, налил его себе немного, хотя из формы слова и из ближнего контекста этого вовсе не следует. Французский же переводчик вносит необходимое, на его взгляд, уточнение «un peu» (немного).

«Le professeur l'arrêta d'un geste de la main, se versa un peu de cognac, en but une gorgée, suçota une rondelle de citron et dit enfin» (1, p. 118).

Аналогичные отношения можно увидеть и в следующем примере, где переводчик оказывается еще более конкретным. Так фрагмент фразы «налил красного вина» (1, с. 409) переводится как «servit un verre de vin rouge» (1, p. 103) то есть «бокал вина».

Таким образом, во французском тексте возникает более точная и более конкретная, по сравнению с русским оригиналом картина потребления напитков, что некоторым образом противоречит общему представлению о большей абстрактности французского языка по сравнению с русским.

Данное положение можно объяснить явлением фразеологичности речи, обусловленной целым рядом факторов, в том числе и культурных.