3.1.1. Фазовая дифференциация
Положив в основу различения ситуаций трапезы их распределение во времени, мы получаем четыре дифференциальных, фазовых, фрейма, три из которых являются основными, а четвертый — факультативным:
Фрейм 1 фазы — еда утром, после сна;
Фрейм 2 фазы — еда в середине дня;
Фрейм 3 фазы — еда вечером;
Фрейм 4 фазы (факультативный) — промежуточная еда (полдник, завтрак, английский чай и т. д.).
Каждый из этих фазовых фреймов может в дальнейшем рассматриваться с позиций всех типов отношений между актантами, составляя законченный подтип в пределах архитипа. Однако мы не ставим перед собой задачу системного описания всех фреймов во всем многообразии их элементов и отношений между ними. Мы обратимся лишь к тем фреймам, которые выводятся из текстов анализировавшихся произведений. Мы постараемся показать, что каждый из них, насколько ясным ни казалось бы описание, представляет некоторые трудности для интерпретации человеком, когнитивный опыт которого сложился в иной культуре.
Обратимся к фрагменту текста, где упоминается одна из интересующих нас ситуаций, а именно, к первому фазовому фрейму — «завтрак».
Булгаков описывает разговор Берлиоза и Ивана Бездомного с загадочным иностранцем на Патриарших прудах. Иностранец произносит следующую фразу:
«Ведь говорил я ему (Канту. — М.Е.) тогда за завтраком: «Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут.
Берлиоз выпучил глаза. «За завтраком... Канту?.. Что это он плетет?» — подумал он» (1, с. 279).
В переводе эта фраза выглядит следующим образом:
«Du reste, je lui ai dit un jour en déjeunant avec lui: «Voyez-vous, professeur — excusez-moi — mais vos idées sont un peu incohérantes. Très intelligentes, sans doute, mais terriblement incompréhensibles. On rira de vous.»
Berlioz ouvrit des yeux ronds: «En déjeunant... avec Kant? Qu'est-ce qu'il me chante là?» pensa-t-il» (1, p. 33).
Русское «за завтраком» передается французским «en déjeunant». Решение переводчика заменить русскую именную предложную конструкцию герундием представляется вполне правомерным: во французской литературе герундий, уточняющий ситуацию общения, довольно часто сопровождает глагол речи. Однако некоторые важные, на мой взгляд, элементы ситуации оказываются при этом утраченными. Попытаемся понять, насколько существенны эти утраты.
Слово «завтрак» сразу вызывает в сознании определенный фрейм, с определенными элементами и отношениями между ними. В русском описании актуализированным оказывается темпоральный компонент фрейма: завтрак — это утренняя еда. Потенциальными элементами являются: набор блюд, время, затраченное на еду, возможность общения и т. п. В обыденном сознании русского «среднего» человека первой половины 20 века, к которому и обращается Булгаков, на завтрак время тратится немного, и возможности общения ограничены. Компонент коммуникации в данном фрейме характеризуется как незначительный. Но автор показывает иную, идеальную, картину. Она относится к иной жизни. Дьявол Воланд и философ Кант могут себе позволить неспешно беседовать не за обедом или за ужином, а именно за завтраком, и не о делах, не о дне насущном, а о существовании Христа и о доказательствах его существования. Иначе говоря, в данном конкретном описании ситуации коммуникативный компонент фрейма «трапезы» актуализируется уже как существенный. Картина, описанная Булгаковым, нарушает стереотипное представление о завтраке, она демонстрирует частное, нетипическое, проявление фрейма. Эта необычность значима, она служит для характеристики персонажей: только «сильные мира сего» могут позволить себе подобную трату времени утром, за завтраком. Характеристика не получилась бы, если бы Булгаков написал «за обедом» или «за ужином», когда у людей обычно больше времени для еды. Именно на ужин или на обед обычно приглашаются гости для совместного застолья, предполагающего и коммуникацию.
Использование во французском переводе герундия глагола déjeuner несколько изменяет картину.
Французский герундий en déjeunant нивелирует фрейм, делает его менее выразительным. Причина этого в следующем. В современном французском языке к 20 веку сложилась традиция называть основные 3 приема пищи следующими именами: petit déjeuner» — утром, «déjeuner» — в полдень, «dîner» — вечером. Таким образом, в настоящее время можно установить довольно отчетливую эквивалентность между русскими и французскими названиями трапез, распределенных во времени:
завтрак — le petit déjeuner;
обед — le déjeuner;
ужин — le dîner.
В 18 веке, когда жил Кант, во Франции существовала несколько иная система обозначений «завтрака», «обеда» и «ужина»:
le déjeuner — завтрак;
le dîner — обед;
le souper — ужин.
Интересно, что подобное обозначение распределенных во времени суток трапез сохранялось еще и в 50-е годы двадцатого столетия для обозначения русских аналогов. Так, в известной французской методике самостоятельного изучения языков «Assimil» в самоучителе русского языка («Le russe sans peine») русские «завтрак» и «завтракать» регулярно обозначается словом déjeuner, «обед» и «обедать» — dîner, а «ужин» и «ужинать» — souper [Assimil, 1952, p. 128, 152, 292 et alli]. Правда, иногда авторы методики путались и, конструируя искусственные тексты на русском языке, называли «обедом» вечернюю трапезу, предлагая при этом в качестве эквивалента лексему dîner [там же, с. 128], видимо, в силу уже изменившейся к тому времени системы обозначений данных фреймов во французском языке.
Сейчас, когда лексема «déjeuner» обозначает еду в середине дня, что эквивалентно русскому «обед», а «dîner» — еду вечером, то есть русское «ужин», лексема «souper» называет «еду после театра примерно в 2—3 часа ночи». Это слово употребляется довольно редко и обозначает нетипичные ситуации «полуночничества», то есть называет факультативный фрейм.
Глагол déjeuner, обозначает процесс еды и утром, являясь эквивалентом словосочетания prendre le petit déjeuner (завтракать), и днем (обедать). Однако процесс утренней еды в сознании французов все больше ассоциируется со словосочетанием prendre le petit déjeuner. Более того, само словосочетание le petit déjeuner постепенно превращается в сложное слово petit-déjeuner, о чем свидетельствуют некоторые из последних учебников французского языка для иностранных студентов [см.: Gruneberg, 2000]. Глагол déjeuner все более прочно закрепляется за именем déjeuner, обозначением «обеда». Соответственно, герундий этого глагола en déjeunant скорее воспринимается как описание ситуации обеда, чем завтрака. Для современных французов обед «le déjeuner» — это основная еда, во время которой можно отдохнуть, поговорить, пофилософствовать. В современной Франции получили широкое распространение так называемые déjeuners d'affaire, во время которых обсуждаются многие проблемы. Позволить себе это могут довольно многие. Иначе говоря, беседа за обедом — en déjeunant — воспринимается как нечто обычное и естественное. Поэтому и ситуация, реконструированная в переводе, не может служить для характеристики персонажей.
Судя по всему, переводчик увлекся главным парадоксом ситуации — иностранец завтракал с Кантом, которого отделяла от современников Берлиоза более, чем одна жизнь. Он не обратил внимание на знак, заключенный в слове «завтрак».
Однако выбор у него был, ведь в современной французской культуре существует «особый завтрак», не характерный для среднего француза. Французы, достигшие определенного положения в обществе, в исключительных случаях особой значимости иногда теряют массу драгоценного утреннего времени в парижских пробках, чтобы приехать на «petit déjeuner», заказанный заранее и весьма дорогой завтрак, например, в гостинице «Ritz», где бывали М. Пруст, Гитлер и многие другие знаменитости, или в каком-либо ином шикарном отеле. Там они, подобно Воланду и Канту, неспешно обсуждают важные проблемы. Сохранение в переводе обозначения именно завтрака (petit déjeuner) позволило бы показать не только исключительность ситуации, но и значительность ее участников. Французский язык не противодействует такому решению. Форма au petit déjeuner (вариант au petit-déjeuner) не нарушила бы стиля повествования.
Таким образом, переводчик, приняв свое переводческое решение, осуществил в известном смысле дифференциацию значений. Он сместил фрейм трапезы, описанный Булгаковым, на одну фазу по временной шкале и «стер» сему необычности поведения, свойственного этим персонажам, что являлось их важной характеристикой. Во французской версии идеальная русская картина исключительной ситуации, в которой участвуют исключительные люди, оказалась несколько менее выразительной.
В некоторых случаях преводчик предпочитает вовсе уйти от конкретных обозначений фазового аспекта фрейма и передает ситуацию с помощью генерализации, обозначая конкретный тип фрейма общим, например:
«...уже Чичиков обедал и ужинал в «Ампире»» (7, с. 180).
«...déjà, il prenait ses repas au restaurant «Empire»» (7, p. 82).
3.1.2. Внутреннее членение фрейма. Последовательность развития ситуации
Следующий аспект временной характеристики фрейма трапезы связан уже не с распределением ситуаций еды в течение суток, то есть одного цикла, а с последовательностью действий актантов в пределах одной ситуации. Сравнивая русскую и французскую традиции застолья, мы обнаруживаем множество несовпадающих элементов в последовательности поступления блюд на стол, то есть различное членение трапезы.
Первая проблема, с которой сталкивается обычно переводчик, связана с переводом русского слова «закуска», традиционно передаваемого французским сложным словом «hors-d'oeuvre». Французское «hors-d'oeuvre», в отличие от русского «закуска», имеет строгую временную обусловленность: начиная с 17 века, оно обозначает легкое холодное блюдо, подаваемое в начале трапезы перед тем, как подаются более серьезные, основные блюда.
В русском языке слово «закуска» имеет несколько значений. Если оставить на некоторое время в стороне значение этого слова по действию глагола «закусывать» (ср.: «Потом Чичиков был на закуске...» [СРЯ, т. 1, 535]), то останется два собственно предметных значения, которые могут быть сопоставлены со значением французского слова hors-d'oeuvre. «Словарь русского языка» определяет одно из значений слова «закуска», как «холодные кушанья для легкой еды» [СРЯ, т. 1, 535]. При этом он не уточняет, когда, в какой период трапезы они подаются на стол, хотя это значение легкой еды, подаваемой перед основными блюдами, хорошо известно практически каждому русскому и употребляется очень широко. Второе значение, производное от первого — это «то, чем закусывают, заедают что-л. выпитое (водку, вино)» [там же]. В первом значении слово «закуска» находит эквивалент во французском сложном слове «hors-d'oeuvre». Французское «hors-d'oeuvre» так же определяет данный элемент как холодное блюдо, но строго привязывает его к определенной последовательности поступления блюд на стол: «petit plat froid que l'on sert au début du repas, avant les entrées ou le plat principal» [PR, p. 851]. Перевод же слова «закуска», употребленного во втором значении, иногда вызывает трудности.
Обратимся к тексту булгаковской повести «Собачье сердце». В одной из описанных там сцен трапезы профессор Преображенский после того, как он и его ассистент выпили по рюмке «простой русской водки», обращается к своему собеседнику со следующими словами:
«Заметьте, Иван Арнольдович: холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует с закусками горячими» (1, с. 369).
В булгаковском тексте налицо коллизия многозначного существительного «закуска» и глагола «закусывать». Булгаков, противопоставляя нравы разных слоев русского общества (он сравнивает манеру еды помещиков и русской интеллигенции), сталкивает два антонимичных определения к слову «закуска»: горячая и холодная. Первые — закусывают водку холодными закусками и супом, а вторые — горячими закусками. Данная антиномия не может поставить в тупик русского читателя, несмотря на то, что словарь определяет «закуску» только как холодную еду. В современной русской кулинарии высокого качества горячие закуски уже давно не вызывают удивления. Они подаются в ресторанах, или в гостях, после холодных закусок. Видимо, русские «горячие закуски» явились заимствованием французских «entrées chaudes». Но в булгаковском тексте «закуска» — это не столько очередное блюдо в определенной последовательности, сколько средство «закусить», то есть заесть выпитую водку. По сути, Булгаков рассуждает о том, чем лучше закусывать водку: горячими (но не супом) или холодными блюдами.
Во французском тексте данная ситуация описана так:
«Remarquez, Ivan Arnoldovitch, il n'y a que les propriétaires qui ne se sont pas encore fait égorger par les Bolchéviks pour manger des hors-d'oeuvre froids et de la soupe. Tout homme qui a un tant soit peu de respect humain sert les hors-d'oeuvre chauds» (1, p. 39).
Во французском переводе русская «закуска» традиционно и последовательно передается формой «hors-d'oeuvre». Даже тогда, когда в русском тексте возникают «горячие закуски», переводчик остается верным этой форме и пишет «hors-d'oeuvre chauds», хотя эквивалентным можно считать «entrées chaudes», ведь «hors-d'oeuvre» — это только холодные закуски. Иначе говоря, и в русской и во французской кулинарных культурах основным блюдам могут предшествовать некоторые второстепенные, но их «подведение под классы» происходит по-разному: во французской культуре это «hors-d'oeuvre» (только холодные) и затем «entrées» (горячие или холодные — chaudes / froids), в том числе и суп; в русской культуре «закуски» могут быть и горячими, и холодными. Но они никогда не включают в себя суп. Суп — это первое блюдо, оно такое же основное, как и второе. Следует отметить, что в современной русской речевой традиции довольно часто происходит смешение обозначения основных этапов трапезы. В ресторане вас могут спросить: «Подавать горячее?», имея в виду основное блюдо, хотя до этого вам могли принести и горячий «жульен», и горячий суп, или: «Нести второе?», хотя вы не заказывали и не ели первого, также имея в виду основное блюдо.
Закуска ≠ hors-d'oeuvre
«Закуска» может быть (по данному фрагменту текста) и холодное блюдо и горячее блюдо и даже суп. Главное, что это блюдо следует за выпитой рюмкой водки. «Hors-d'oeuvre» — это определенное блюдо, занимающее конкретное место в последовательности подаваемых блюд. Таким образом, данные описания ситуации трапезы в оригинале и в переводе демонстрирует двойную асимметрию: на уровне реалий и на уровне валентности самих знаков.
Неэквивалентность французской формы hors-d'oeuvre, регулярно встречающейся в текстах перевода для обозначения русского понятия «закуска», демонстрирует и следующий пример:
«...появление в спальне неизвестного, да еще с закуской и водкой...» (1, с. 394).
«...à l'apparition dans sa chambre de cet inconnu, accompagné, qui plus est, de hors-d'oeuvre et de vodka» (1, p. 122).
Картина у Булгакова представляет Воланда, появившегося у Лиходеева с водкой и едой, выполняющей функцию «закуски» с точки зрения русской культуры, то есть «заедания» водки. Существительное «закуска» опять коррелирует с существительным «водка». Во французском тексте переводчик, используя слово «hors-d'oeuvre», представляет картину искаженной, так как делает упор именно на холодных, легких блюдах, за которыми обязательно должно следовать что-либо существенное.
«Закуска» же у Булгакова вполне самодостаточна. Она не предполагает продолжения еды. Воланд появился и с холодной закуской (маринованные грибы и икра) и с горячим блюдом («горячие сосиски в томате»), то есть с полным обедом.
Таким образом, русская «закуска» далеко не всегда может передаваться во французском языке словом «hors-d'oeuvre» без искажения фрейма. Видимо, в зависимости от описываемой ситуации для передачи смысла этого явления русской культуры целесообразно переводить слово закуска другими французскими именами, например «mets», «plat», «repas». Подобные замены подсказываются следующим примером, так же иллюстрирующим обозначение состава блюд и их последовательности:
«Подумать только — сорок копеек из двух блюд, а они, оба эти блюда, и пятиалтынного не стоят...» (2, с. 348).
«Réflichissez un peu: 40 kopecks pour deux plats qui à eux deux n'en valent pas 15...» (2, p. 7).
Синтаксис данного русского словосочетания демонстрирует привычную форму профессионального жаргона работников питания. В этом словосочетании опущено несколько выводимых из контекста элементов: «стоит», «обед», «состоящий».
Реконструированное высказывание могло бы иметь форму: Подумать только — сорок копеек стоит обед, состоящий из двух блюд, а они, оба эти блюда, и пятиалтынного не стоят. Однако Булгаков использует словосочетание, две основные части которого: «40 копеек» и «из 2-ух блюд» не согласованы. В этом жаргонном словосочетании также заключен определенный социальный и культурологический компонент, который вряд ли может быть воспроизведен в переводе. Французский эквивалент «40 копеек за два блюда» («40 kopecks pour deux plats») передает семантику словосочетания, но полностью нейтрализует социально-культурологический компонент.
Однако для нас интересно то, что переводчик, говоря о составе одного обеда, калькирует русское «два блюда» и переводит его как «deux plats». Имя «plat» в современном обиходе нередко означает основное блюдо, которое подается после закусок (hors-d'oeuvre) и первого, так сказать, вступительного, блюда entrée. В меню многих французских закусочных, где подаются комплексные обеды (formule rapide), можно увидеть вывеску, примерно, следующего содержания: 1 entrée + 1 plat à 80 francs. Иначе говоря, в современной речи, а следовательно, и в сознании современных французов, слово «plat» ассоциируется главным образом с основным горячим блюдом. Оно вытеснило в обиходной речи словосочетания «plat principal», «plat de résistence».
Поэтому французское выражение «40 kopecks pour deux plats», использованное для описания данной ситуации, несколько двусмысленно, так как может создать впечатление об обеде, состоящим из двух горячих (по-русски, двух «вторых»). Французский читатель может задавать себе вопросы, хорошо это или плохо, много или мало, тем более, что стоимость обеда (40 копеек) для него тоже остается загадочной. Русский же фрейм отражает ситуацию весьма простой, даже убогой трапезы, состоящей из первого блюда (щи из солонины) и какого-то второго. Это типично русское меню содержит в себе определенную последовательность блюд, выраженную в их нумерации (первое блюдо, «первое», второе блюдо «второе»). Возможно, более точным было бы передать ситуацию в адаптированном виде («40 kopecks pour 1 entrée + 1 plat»; «40 kopecks la formule 1 potage et 1 plat») или же заменить слово «plat» словом «mets», в котором более отчетливо выражена сема последовательности поступления блюд на стол:
(«Chacun des aliments qui entrent dans l'ordonnance d'un repas» [PR, 1081]).
В то же время использование переводчиком именно слова «plat» дает нам основание считать, что в ряде случаев это слово может быть более удачным эквивалентом для передачи значения русского слова «закуска».
Таким образом, русское слово «закуска» и французское «hors-d'oeuvre», регулярно используемое переводчиками в качестве его эквивалента, довольно часто обозначают различные фреймы. Различие заключается как в актантовом наборе (валентности) этих слов, так и в том, что они обозначают различные этапы трапезы, иначе распределенные во времени. Французская закуска «hors-d'oeuvre» — это абсолютное начало трапезы, все остальные блюда следуют за ней. Русская закуска — это не только еда, предваряющая основное блюдо, но и любая еда, следующая после выпитой водки. Такая закуска может неоднократно повторяться в течение одной трапезы. Оно может составить даже всю трапезу в целом.
В этом частном факте проявляется более общее различие французской и русской культурных традиций потребления пищи и напитков, то есть фрейма трапезы в целом: французы запивают еду вином, а русские заедают (закусывают) едой водку. Иначе говоря, последовательность потребления этих коррелирующих продуктов противоположна в сравниваемых культурах.
Русский глагол «закусить» не менее интересен. Перевести его на французский язык без искажения смысла или, во всяком случае, без значительных потерь практически невозможно.
Вернемся к примеру из повести «Собачье сердце»:
«Заметьте, Иван Арнольдович...»
Вместо конкретного русского глагола «закусывать» во французской версии появляется широкозначный глагол «manger» (есть). На первый взгляд, трансформация представляется обоснованной: известно, что французская речь отличается от русской именно тем, что в ней чаще используются абстрактные, общие, глаголы. Но в данном случае налицо изменение актантовой модели глагола. Русский глагол «закусывать» предполагает три актанта: 1) кто закусывает (Субъект), 2) что закусывает (водку, т. е. актант причины действия), 3) чем закусывает (закуска — Объект). Французский глагол предполагает только два актанта: 1) кто ест (субъект) и 2) что ест (объект). Поэтому генерализирующая замена не совсем адекватна.
Глагол «закусить», так же как и глаголы «запить», «заесть» и т. п., обозначает действие, следующее за каким-либо другим действием. То есть во временной шкале, он оказывается на втором месте. Сема вторичности заключена в приставке «за-». Из двух составляющих целого процесса, он часто идет за вторым, чтобы, нейтрализовать, или ослабить негативное ощущение от первого процесса. Есть у этого глагола еще одна особенность, отличающая его от глагола той же парадигмы «заесть», «запить», «зажевать». В отличие от этих глаголов, глагол «закусить» связан с употреблением крепких спиртных напитков (в частности, водки). Иначе говоря, он имеет дополнительное значение: устранить некоторое жжение во рту после употребления водки и уменьшить ее опьяняющее воздействие.
Но эта функция глагола «закусить» никак не покрывается значением более широкого французского глагола «manger», обозначающего всякое потребление пищи, независимо от употребления спиртных напитков. Хорошо известно, что во время еды, французы, в отличие от русских, не пьют крепких напитков, они едят, запивая еду вином. Русское же застолье, наоборот, представляется как «заедание» («то есть «закусывание») того, что было выпито. Иначе говоря, последовательность двух составляющих частей единого процесса в русской и французской культурах застолья представляется как прямо противоположная. Временной аспект несоответствия дополняется причинно-следственным: русские водку закусывают, чтобы нейтрализовать ее эффект (жжение во рту, опьянение), а французы запивают вином, чтобы акцентировать вкус пищи.
Именно в силу этих причин, картина, нарисованная во французском тексте, кажется разорванной, как бы состоящей из двух, независимых действий, не соединенных между собой причинно-следственными отношениями: отдельно выпить водки и отдельно есть. Необходимая логическая связь между этими действиями, характерными для русской культуры, совершенно утрачивается.
Обратимся к сцене появления Воланда у Лиходеева.
«Прыгающей рукой поднес Степа стопку к устам, а незнакомец одним духом проглотил содержимое своей стопки. Прожевывая кусок икры, Степа выдавил из себя слова:
— А вы что же... закусить?
— Благодарствуйте, я не закусываю никогда, — ответил незнакомец и налил по второй» (1, с. 345).
«D'une main tremblante, Stepan porta son verre à sa bouche, tandis que l'inconnu vidait le sien d'un trait. Après avoir mastiqué un peu de caviar, Stepan accoucha de ces mots:
— Et vous, que... mangez pas?
— Mille grâces, je ne mange jamais, répondit l'inconnu, et il versa à chacun un second verre» (1, p. 122).
Глагол «закусить» традиционно переводится как «manger» (перевод осуществлен другим переводчиком), хотя и здесь этот глагол имеет несколько иное значение: в нем также отчетливо проявляется сема последовательности действий. Французский глагол, не имеющий этой семы, передает весь процесс трапезы в упрощенном виде. Но эта утрата в той или иной мере компенсируется всем контекстом: персонажи пьют водку и едят. Учитывая известную «абстрактность», свойственную французам в отражении действительности, можно допустить, что последовательность шагов и логическую связь между ними читатели домыслят сами. Но использование широкозначного глагола «manger» существенным образом изменяет психологический портрет центрального персонажа — Воланда. У Булгакова на вопрос Степы: «А вы что же закусить?» — он отвечает: «Я никогда не закусываю». Во французской же версии получается, что он вообще никогда не ест: «А вы как же... поесть? — Я никогда не ем», — заявляет французский Воланд. У Булгакова Воланд, не закусывающий после выпитого, предстает как определенный стереотип русской культуры: человек выносливый, способный много выпить (ср. русское выражение «после первой не закусывают», а также портрет А. Соколова в рассказе Шолохова Судьба человека»). В этом фрагменте очевидна ирония автора по отношению и к данному стереотипу, и к неумеренному потреблению алкогольных напитков, часто сопровождаемому бравадой. Во французской же версии Воланд принимает иные очертания. Это уже не человек, это сверхъестественное существо, которое никогда не ест. Булгаковская ирония в отношении некоторых русских традиций, связанных с употреблением спиртных напитков, оказывается стертой.
Данное весьма существенное семантическое расхождение также имеет в своей основе культурологическую асимметрию, заключающуюся в том, что русская традиция, обусловленная, видимо, климатическими условиями, предполагает потребление крепких алкогольных напитков с большим содержанием спирта, то есть напитков обжигающих и способных вызвать сильное опьянение. Это резкое физическое и психологическое воздействие необходимо сразу же нейтрализовать или хотя бы уменьшить. В этом и заключается функция действия, обозначенного глаголом «закусить». Позволить себе не делать этого могут только очень сильные люди.
Таким образом, описанная межъязыковая и межкультурная асимметрия — «закусывать ≠ manger» — ставит под сомнение возможность использования этих глаголов в качестве эквивалентов друг друга. В данном случае мы оказываемся в ситуации, когда генерализация, как основной прием переводческой замены, позволяющий обозначить с помощью родового имени несуществующее в иной культуре понятие, оказывается несостоятельным.
Французские переводчики, ощущая эту несостоятельность, иногда пытаются найти иные соответствия для обозначения этого сложного в силу описанной выше национально-культурной специфики, явления. Глагол «закусить», вызывает у переводчиков затруднения практически во всех случаях появления его в тексте.
«...кое-кто уже вернулся к своему столику и — сперва украдкой, а потом и в открытую — выпил водочки и закусил» (1, с. 328).
«Охота была эту баланду хлебать. Поехал домой, выпил как следует, закусил, хорошо!» (1, с. 438).
В данном случае переводчик уходит от генерализации и использует выражение «casser la croûte», устойчивое выражение, которое обозначает «есть, как правило, наспех, на бегу» (ср. casse-croute — легкая еда, потребленная обычно быстро, на бегу, иногда даже стоя («sur le pouce»)).
Данное выражение также не передает особенности русского глагола «закусить», так как этот русский глагол не предполагает ни поспешности в еде, ни легкости блюда (см. о глаголе «закусить»).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |