Вполне естественным выглядит упоминание Чехова в числе тех писателей, традиции которых творчески усваивал Булгаков. К. Паустовский, вспоминая о Булгакове, фельетонисте газеты «Гудок», писал: «Легкость работы Булгакова поражала всех. Это та же легкость, с которой юный Чехов мог написать рассказ о любой вещи, на которой остановился его взгляд, — чернильнице, вихрастом мальчике, разбитой бутылке. Это — брызжущий через край поток воображения» [49, с. 102]. Говоря о работе Булгакова в газетах и журналах первой половины 20-х годов, В. Лакшин также отмечает сходство творческих манер Булгакова и Чехова: «Булгакову как бы пришлось повторить судьбу Антоши Чехонте — с его плодовитостью, легкописанием и не сразу пришедшей уверенностью в серьезном призвании своего таланта» [13, с. 264].
Сходство Булгакова-фельетониста с Чеховым, автором коротких рассказов, проявляется и в других аспектах «Они хочуть свою образованность показать...» называется один из фельетонов Булгакова. Вторая часть знаменитой чеховской фразы из пьесы «Свадьба» «...и всегда говорят о непонятном» берется уже в качестве эпиграфа, который сразу настраивает читателя на резко критическую оценку персонажа — докладчика, не к месту употребляющего иностранные слова. Фрагмент диалога из рассказа Чехова «Экзамен на чин» — «Какое правление в Турции? — Э... — э... турецкое!» приводится как эпиграф в фельетоне Булгакова «Банан и Сидараф», где повествуется о плачевных результатах экзаменов в школе ликвидации безграмотности. Фельетоны Булгакова, в которых показывается безобразное медицинское обслуживание на железнодорожных станциях («Целитель», «Человек с градусником»), напоминают по композиции и, отдельным сюжетным моментам и диалогам чеховские рассказы о незадачливых врачевателях.
Дело, конечно, не только в использовании такого рода фрагментов из рассказов Чехова, реминисценциях и аллюзиях. Пестрота и разнообразие тем бытового плана, множество персонажей, чудаковатых и смешных, несуразных и нелепых, остроумная разработка ситуаций, когда комизм возникает из столкновения несовместимых жизненных представлений, форм поведения, системы понятий, правил, мнений, сама структура фельетона, построенного часто в диалоговой форме, в виде сценки, — все это роднит Булгакова-фельетониста с Чеховым, автором коротких рассказов.
Влияние чеховской драматургии с ее психологической углубленностью и тонким лиризмом ощущается в пьесах Булгакова «Дни Турбиных» и «Бег». Вполне в чеховских тонах начинается драма «Дни Турбиных». Кремовые шторы, рояль, белоснежная скатерть и цветы на столе в уютной и теплой квартире Турбиных создают соответствующий антураж. Затем происходит резкий слом, идут сцены совершенно иного плана (действия в гетманском дворце, в петлюровской дивизии, в гимназии). Булгаков переосмысливает чеховские традиции, причем в ироническом контексте и с пародийными элементами. Лариосик, персонаж совершенно чеховский, добрый и отзывчивый на чужое горе, постоянно попадает в нелепые ситуации, говорит и действует невпопад, потому что далек от понимания реальности. Язвительные иронические насмешки вызывают у Турбиных и их друзей произнесенные под грохот шестидюймовых пушек слова Лариосика: «Мы отдохнем, мы отдохнем», прямо взятые из пьесы Чехова «Дядя Ваня». Чеховское оставалось в прошлом. Новая историческая эпоха, в которой уже не было места «небу в алмазах» и «тихим ангелам», требовала другой поэтики.
Справедливо замечание А. Альтшулера: «Поэтика «Дней Турбиных» глубоко отлична от чеховской, в этом отличие и разница художественных индивидуальностей и различие исторических эпох» [50, с. 58]. Булгаков, перерабатывая традиции Чехова, полемически относясь к ним, сохранил в своем активе такие черты чеховской драматургии, как сострадание к человеку, особый, пропитывающий сцены и диалоги юмор, точное воспроизведение бытовых подробностей, переплетение драматических и комических элементов, которые включали иногда приемы площадного театра и балагана.
В пьесе «Бег» чеховское начало ощущается лишь в сюжетной линии Голубков — Серафима среди многоцветного спектра противоречивых трагикомических мотивов, отразивших разорванное, хаотическое движение мира. А. Смелянский верно характеризует «Бег» как пьесу, в которой «изощренный психологизм наличной чеховской традиции нерасторжимо сплавлен с новой художественной свободой в описании кризисной мировой ситуации, с тем способом изображения человека в непосредственной связи и зависимости от событий большого исторического масштаба, который восходит к Шекспиру» [51, с. 175].
Обращение к чеховским традициям благотворно сказалось на творчестве Булгакова, на его сатире.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |