Сопровождая публикацию романа Булгакова «Мастер и Маргарита» послесловием, А. Вулис сразу сопоставил произведение Булгакова с дилогией И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Булгаков-сатирик, утверждает А. Вулис, «черпает факты из тех же почти источников, какие питали сатирическую дилогию Ильфа и Петрова». Учреждения в «Мастере и Маргарите» по своей сути напоминают «Геркулес», литераторы-конъюнктурщики вполне сродни Никифору Ляпису. И отношение к разного рода негодяям, жуликам, проходимцам у Булгакова такое же, как у Ильфа и Петрова: беспощадно-презрительное [129, с. 130]. Известный исследователь устанавливает сходство произведений, опираясь на чисто внешние факторы. О. Михайлов тогда же, в 1967 году, сразу опроверг подобный взгляд, отметив «принципиальное отличие булгаковского романа от известной сатирической дилогии И. Ильфа и Е. Петрова» по художественной структуре: роман Булгакова сложный, многоплановый, содержащий множество «как будто бы взаимоисключающих стилистических начал» в их единстве и уравновешенности. Существенная разница есть и в самом подходе авторов к сатирическому осмеянию, их нравственно-эстетической позиций. «Роман «Мастер и Маргарита», — пишет О. Михайлов, — создавался в прямой полемике с так называемой «одесской школой» (молодой В. Катаев, И. Ильф, Евг. Петров, Ю. Олеша)». Сатирический пафос Булгакова определяет «глобальная мысль о человеке и человечности, о смысле жизни и смысле творчества», «о добре и зле как исключительно конкретных категориях», у авторов дилогии — лишь талантливое «обличение» или «высмеивание» каких-то сторон злободневной действительности» [128, с. 185]. О. Михайлов говорит о том, что «боль о человеке, внимание к его страданиям» почти истребили «благодушный юмор» в булгаковском романе, и Остап Бендер в контексте «Мастера и Маргариты» «выглядел бы начисто лишенным своего двусмысленного шарма» и стал бы сугубо отрицательным персонажем [128, с. 186].
Через много лет (1990 г.) А. Вулис пришел к выводу, что по обличительной тональности сатирики все-таки различаются: Ильф и Петров в своих обличениях «добросердечны», «насмешка Булгакова саркастична, беспощадна». Однако исследователь по-прежнему убежден в том, что они поразительно единодушны «в отборе жизненного материала» и в его «трактовке» [19, с. 645]. Несогласие с мнением О. Михайлова (тоже спустя много лет) выразил Я. Лурье в статье «Михаил Булгаков и авторы «великого комбинатора» (1991), повторив давние рассуждения А. Вулиса о сходстве учреждений, описанных Булгаковым, с «Геркулесом» из «Золотого теленка», добавив еще кое-какие чисто внешние параллели (Прохор Петрович — Полыхаев). Возражение вызывает и попытка Я. Лурье доказать, хотя и с оговорками, что функции «великого комбинатора» в «Золотом теленке» аналогичны функциям Воланда и его свиты в романе Булгакова «Мастер и Маргарита» [176, с. 172, 173]. При некоторой похожести сюжетной роли и образы эти, и функции их глубоко различны. Воланд и его свита, сталкиваясь со множеством персонажей, выявляют суть каждого, проверяют на верность общечеловеческим нравственным ценностям, беспощадно глумятся над теми, кто не выдерживает такой проверки. Образ Воланда несет большой философский смысл. Остап Бендер, как справедливо говорит Л. Яновская, не претендует на философскую глубину, на большое социальное обобщение. «Он просто маленький жулик с большой фантазией» [77, с. 92]. Привлекает его ироничность, внутренняя свобода, отсутствие мелочности и привязанности к вещам. Хотя образ Остапа Бендера в «Золотом теленке» несколько укрупнен, он по-прежнему является «симпатичным жуликом» (И. Эренбург), своеобразным проводником, веселым и предприимчивым, в «маленький мир с маленькими людьми и маленькими вещами», как пренебрежительно и насмешливо обозначили Ильф и Петров сферу быта. Остап Бендер обнаруживает также «талант высмеивания, вышучивания, пародирования» [197, с. 123]. Высмеивая халтурщиков, бюрократов, обывателей, Остап Бендер сам живет в мире пошлости и несет на себе его «родимые пятна». Он остается беспринципным циником, сохраняя, тем не менее, обаяние в глазах читателей. Не случайно поэтому его сопоставляют с Аметистовым, персонажем из комедии Булгакова «Зойкина квартира». Утверждая, что Остап Бендер ведет свое происхождение от Аметистова, Д. Лихачев приводит в доказательство «мелочи, частности, внешние приметы» — одежда, манера поведения, речи, склонность к фантазии [198, с. 183]. Сходство, несомненно, имеется. Оба они противостоят советскому укладу жизни: Остап Бендер заявляет, что ему «скучно строить социализм», он не желает заниматься повседневной однообразной работой. Аметистов тоже не стремится найти себе место в рядах тружеников. И Аметистов, и Остап Бендер склонны к высмеиванию, пародированию, импровизации на самые невероятные темы. Остап Бендер высмеивает и обличает тех персонажей, которые сами отклоняются от норм и правил социалистического образа жизни, смеется над такими и Аметистов. Здесь-то и начинаются различия. Аметистов в своих монологах, ловко жонглируя набором газетных фраз, пересыпая их враньем, едко издевается над расхожими идеологическими формулами: «на платформе», «марксистский подход», представляется борцом за «чистоту линии» партии, разоблачая лицемерие, двойной стандарт, которые становились нормой жизни середины 20-х годов. Остап Бендер не допускает выпадов против социализма и советской власти, пародирует мелочи, вроде стандартных газетных статей о великих стройках, высмеивает журналистов-халтурщиков. Ильф и Петров в конце романа «Золотой теленок» изображают поражение и моральный крах своего героя как стяжателя и индивидуалиста, противостоящего коллективистским основам социалистического уклада. Авторы идут и дальше, заставляя, например, Остапа Бендера весьма развязно, насмешливо-цинически рассказывать о «гусаре-схимнике» Алексее Буланове, которого клопы отвлекли от божественных помыслов. Вместе со своим бойким и развязным героем авторы подвергают комическому осквернению и десакрализации образы Достоевского и Л. Толстого, т. к. рассказ Остапа вызывает ассоциации со старцем Зосимой («Братья Карамазовы») и отцом Сергием.
Принципиальное отличие сатиры Булгакова от сатиры Ильфа и Петрова обозначилось еще в начале 20-х годов в пору их совместной работы на четвертой полосе газеты «Гудок» и со временем углублялось. Булгаков как сатирик исповедует нормы общечеловеческой нравственности и поэтому постоянно находится в явной оппозиции к советской власти. Ильф и Петров были преданы идее социализма. «Для нас, беспартийных, — писал Е. Петров, — никогда не было выбора — с партией или без нее. Мы всегда шли с ней». Писатели ощущали идейную близость к Маяковскому, который, по словам Петрова, стал для них «в какой-то степени вождем». «Как и В. Маяковский, И. Ильф и Е. Петров пришли к правильному решению вопроса о сатире в советских условиях, — пишет Д. Молдавский, — твердая и непоколебимая уверенность в абсолютной и безоговорочной победе положительного идеала, реального, зримого, ощутимого, определила направленность их сатиры» [199, с. 261]. Ильф и Петров, как и Маяковский, ревностно взялись за осмеяние «последышей старого быта», включая сюда религию, культурные ценности, весь дореволюционный уклад жизни. «Расправляясь с прошлым, — говорит Л. Сараскина, — авторы изображали его в точном соответствии с программными документами большевистской партии» [200, с. 192]. Ильф и Петров активно включились в ниспровержение всего, что было связано с дворянско-буржуазной дореволюционной культурой: пародировали и комически передразнивали творчество Достоевского, не останавливаясь перед циничным осмеянием бытового образа писателя [200, с. 194].
Булгаков упорно изображал старую русскую интеллигенцию в качестве «лучшего слоя в нашей стране» (V, с. 447), показал ее трагедию в переломную эпоху. Авторы сатирической дилогии «в азарте глумления», старались выставить русских интеллигентов «ничтожествами, отвратительными до омерзения». Они вывели образ Васисуалия Лоханкина, намереваясь «связать понятие «интеллигента» с фигурой сексуально озабоченного недоучки-хлюпика, размышляющего о себе в бердяевских категориях — «я и русская революция». В воле авторов было извести «философа-надомника» до люмпена-маргинала и снизить его настолько, чтобы в каждом «Бердяеве» увидеть Лоханкина, а не наоборот, чтобы с ним и только с ним, Васисуалием, отныне, и присно, во веки веков связывался образ всякого интеллигента-либерала» [200, с. 193].
Ильф и Петров, выполняя идейные установки большевистских идеологов, проявили себя настоящими советскими сатириками, умело дозируя в своих произведениях положительное и отрицательное. Признание их официальными сатириками выразилось и в том, что для них были организованы зарубежные поездки, и в том, что их пригласили на должность фельетонистов газеты «Правда», центрального органа большевистской партии. Ильф и Петров начали регулярно публиковать фельетоны в «Правде» в тот период, когда со всякой оппозиционной сатирой в СССР было покончено. После нескольких острых фельетонов, вписанных в гротескной форме («Как создавался Робинзон», Веселящаяся единица», «Клооп»), писателей поставили в должные рамки, большинство их последующих произведений было посвящено текущим, будничным темам: неважное качество продукции легкой промышленности, низкий уровень бытового обслуживания, бюрократизм учреждений, разоблачение мещанства. Острая сатира уступила место насмешливой назидательности. Негативные факты изображались ими как досадные мелочи на фоне успешного строительства социализма, «блестящего расцвета всех производительных и интеллектуальных сил страны» (фельетон «Чувство меры», 1935).
Многие фельетоны Ильфа и Петрова вскрывали недостатки в мире литературы. Они обличали халтурщиков («Идеологическая пеня», «Я, в общем, не писатель»), выступали против резких нападок критики «Отдайте ему курсив»), осуждали частые писательские юбилеи («Чаша веселья»), высмеивали издания книг, «дохлых по форме и дохлых по содержанию» («Любовь должна быть обоюдной»). Панацею от всех бед в литературе они видят в организации союза советских писателей. Булгаков, наоборот, осуждал и высмеивал государственное руководство искусством («Багровый остров»), видел причины духовного и нравственного падения писателей именно в факте существования всякого рода союзов и ассоциаций, функционирующих под контролем большевистских властей («Адам и Ева», «Записки покойника», «Мастер и Маргарита»).
Сатира Ильфа и Петрова в 30-е годы заметно набирала оптимистический тон. Повесть «Необыкновенные истории из жизни города Волоколамска» (1929) с ее безнадежной мрачностью картин провинциальной жизни осталась эпизодом в их творчестве. Теперь в фельетонах соавторов звучит торжествующая, уверенная насмешка, бодрые призывы, исполненные твердой надежды прогнозы. «Ильф и Петров спешно решили в своих романах задачу просветления мрачноватого тона, преодоления печальной интонации в смехе, выработали такое восприятие действительности, которое наиболее полно отвечало ее новому, звонкому, сурово-оптимистическому звучанию» [8, с. 258]. Соавторы пришли к дозированной, «разрешенной сатире», предназначенной для читателей, «вполне доросших, идеологически выдержанных, хорошо разбирающихся в искусстве, революционных в душе и советских во всех своих делах» (фельетон «Безмятежная тумба»). Юмористическая стихия уходит из их фельетонов и рассказов. «Писать смешно становится все труднее», — с тревогой констатировал Петров. Замечательный дар сатириков, поставленный в услужение порочным идейным установкам, заметно потускнел и поблек.
* * *
Проблемно-тематическая и жанровая общность творчества Булгакова с произведениями сатириков-современников отнюдь не исчерпывается описанными в данной главе случаями сходства, совпадения, аналогий. Произведения Булгакова на уровне сюжетно-тематическом, жанровом и поэтическом позволяют провести сопоставления с рассказами Л. Лунца (разоблачение бюрократизма), романом И. Эренбурга «Хулио Хуренито» (гротескно-заостренная образность, парадоксы), сборником Б. Лавренева «Шалые повести» (изображение мира коммунальных квартир и контор), романом Ю. Олеши «Зависть» (осуждение рационализма, бездушного делячества), произведениями В. Каверина 20-х годов (гротесковые образы).
Место Булгакова-сатирика в современном ему литературном контексте предстоит еще уточнять и детализировать, однако и теперь оно уже представляется достаточно определенным. В сатире Булгакова выразились наиболее ярко и талантливо идейно-художественные и нравственные искания русских писателей первой половины XX века.
Булгаков проявил историческую трезвость, глубочайший скептицизм в отношении всевозможных революционных теорий, ревниво оберегал свою творческую независимость от воздействия идеологических установок и политических доктрин. Духовное развитие писателя проходило вне советских писательских союзов и ассоциаций, и наставниками его были не коммунистические вожди и идеологи, а великие деятели русской и мировой литературы. Воспитанный в понятиях чести, преподанных лучшими представителями отечественной культуры, Булгаков сумел проявить мужество в противостоянии тоталитаризму, остаться верным общечеловеческим нравственным идеалам и сохранить свою художественную индивидуальность.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |