Сатира Леонида Леонова изучена пока недостаточно, хотя она занимает весьма заметное место в творчестве писателя, являясь характерной чертой его многостороннего дарования. С самых первых своих произведений советского периода, стихотворных и прозаических, Леонов выступил как едкий обличитель многих сторон и явлений российской действительности. В произведениях писателя нет ностальгии по старому укладу жизни и его хозяева, свергнутые октябрьской революцией, изображаются им иронически насмешливо.
Леонов показывает жалкую судьбу «бывших» после революции. Трижды появляется на страницах его произведений Манюкин (пьеса «Унтиловск», I и II редакций романа «Вор»). Богатый помещик и кавалер, образованный и культурный, Манюкин при новой власти превратился в немощного старика, который зарабатывает на жизнь, рассказывая в кабаке о своих прежних великосветских похождениях, унижаясь и юродствуя («Вор», 1927). Образ приобретает трагикомические черты, потому что едкая насмешка у Леонова сочетается с сочувствием. В. Агеносов не случайно сравнил Манюкина с королем Лиром [189, с. 67]. В нелепом и смешном образе Манюкина выразилась также тревога Леонова о судьбах культуры и нравственности в новую эпоху. Более жестко, ядовито и беспощадно высмеяны бывшие хозяева в комедии «Усмирение Бададошкина» (1928). Выродившиеся, превратившиеся в каких-то монстров, живущих в призрачном мире, они утратили даже собственные имена и носят клички: Барин, Князь, Дама. Хотя эти «господа» и не совсем те, за кого себя выдают, они обнаруживают нравственную несостоятельность прежних подлинных господ, которые представлены в романах образами самодура-крепостника Свинулина («Барсуки», 1924), хищника-капиталиста Жистарева («Скутаревский», 1932), разорителя русской природы купца Кнышева («Русский лес», 1953).
Резко отрицательное отношение сохраняет Леонов на протяжении всего творчества к торговому сословию. Народный взгляд на торгующих, пренебрежительный, насмешливый и порой брезгливый, чувствуется в изображении купцов и торговцев дореволюционного и советского времени. Жадный деревенский лавочник Василий Лукич (повесть «Петушихинский пролом», 1922), недалекий московский купчик Егор Брыкин («Барсуки»), мелкий торговец периода гражданской войны Мухолович (повесть «Конец мелкого человека», 1924), спекулянт-нэпман Осип Штруф («Скутаревский»), купец и подпольный ростовщик эпохи нэпа Бададошкин («Усмирение Бададошкина»), хищный Кнышев («Русский лес») высмеяны как носители торгашеского духа, нравственно ущербные, Булгаков, как уже говорилось, тоже резко высмеивал торговцев-нэпманов, нуворишей, саркастически показывая их безудержную страсть к обогащению, хищническую сущность, примитивизм интересов («Похождения Чичикова», «Столица в блокноте», «Чаша жизни», «Московские сцены»). Обоих писателей тревожили претензии всякого рода торгашей на роль хозяев жизни, законодателей ее норм и правил. И Леонов, и Булгаков видели в этом угрозу духовному здоровью нации.
Леонов поддерживает традицию отечественной сатиры, обращаясь к провинциальному, уездному быту. На страницах его произведений появляется много несуразно-комических персонажей из захолустной России. Убогим провинциальным философом показан Ковякин, усердный летописец города Гогулева в переломный момент эпохи («Записи Ковякина», 1923). Революция почти не изменила сонную неторопливость заскорузлого гогулевского существования. Другой уездный мыслитель Ахамазиков, от имени которого ведется рассказ в повести «Провинциальная история» (1927), как и Ковякин, — человек с ущербной психологией, с сознанием своей обделенности, смирения перед судьбой, но, в отличие от него, болезненно осознает отупляющее влияние провинциального уклада жизни. Его повествование об обитателях Вощанска, живущих среди «великого свинства» и «умопомрачительной скуки», содержит резкие саркастические обличения.
Нелепость провинциальной жизни с ее бездуховностью, мелочностью и ничтожностью помыслов обывателей получает резкое осуждение и осмеяние в пьесе «Унтиловск» (1925). На сцену выведены во всей своей неприглядности и разоблачены унтиловский «разумник» Черваков, проповедник цинизма и безнадежности, похотливый священник Иона Радофинкин, вороватый кооператор Редкозубов. Леонов с тревогой показывает устойчивость обывательского провинциального быта, ощущает опасность особенно духовного провинциализма для России. У писателя не вызывают симпатии примитивные и грубые обитатели провинции, и в то же время он испытывает сочувствие к этим людям, обделенным человеческим теплом и заботой, не знавшим подлинной любви и понимания.
До 30-х годов Леонов неоднократно обращался к сатирическому изображению крестьянства. Устойчивость старого, дикость деревенских нравов, закоснелые темные стороны мужицкого уклада нашли отражение в повести «Петушихинский пролом». Сцены хаоса, взрыва стихийности, безудержного разгула, в которых проявляются страшные разрушительные силы крестьянства, нарисованы в романе «Барсуки» и исполнены авторского осуждения, насмешки, иронии. В основе сюжетов цикла «Необыкновенных рассказов о мужиках» (1927) положены анекдотические приключения, курьезные случаи из деревенской жизни, в которых отразились невежество, темнота и жестокость крестьян, причудливые извивы их психологии. Однако мужицкую крестьянскую Россию при всех ее язвах, пороках, дикости и отсталости Леонов считает основой государства, потому что видит и много положительного в деревне. Поэтому неверно по сути звучит вывод исследователя: «Беспросветность и анекдотичность «Необыкновенных рассказов о мужиках» — это тоже утверждение «ненужности» деревни как традиционного организма для будущего России» [190, с. 143]. Наоборот, накануне решительных перемен в жизни деревни, коллективизации Леонов показывает необыкновенную сложность и противоречивость крестьянской жизни, предупреждая в парадоксальной форме о необходимости бережного, чуткого подхода к мужицкому деревенскому укладу.
С самого начала творческого пути у Леонова сложилось ироническое отношение к служителям религии. Писатель часто создает эпизодические образы священников и монахов в духе грубоватых народных анекдотов и потаенных сказок, не допуская, однако, развязного богохульства, которое встречалось тогда в стихотворениях Д. Бедного, в публикациях журнала «Безбожник».
Неоднозначно и сложно складывалось у Леонова отношение к интеллигенции. Резко неприязненно изображен профессор Лихарев, персонаж ранней повести «Конец мелкого человека» (1922), Леонов беспощадно исследует жалкий внутренний мир Лихарева, разоблачает его нравственное убожество, эгоизм помыслов, полное безразличие к окружающим. Достижения профессора в палеонтологии, о которых говорится с иронией, ум, трудолюбие, работоспособность не имеют в глазах автора никакой цены, потому что упомянуты им на фоне подробного изображения ничтожных и мелких душевных качеств и эгоизма. Леонов строго осудил профессора Лихарева за забвение высокой культуры, но подошел к его сатирическому осмеянию без сострадания и сочувствия, не захотел понять причину падения человека в страшных условиях гражданской войны. Изображение интеллигенции в романах «Скутаревский» (1932) и «Дорога на океан» (1935) свидетельствует о том, что писатель поддавался идеологическим установкам большевиков, и его саркастические насмешки вряд ли художественно обоснованы.
К достижениям Леонова принадлежат образы преддомкома Чикилева («Вор») и профессора Грацианского («Русский лес»), которые занимают видное место в ряду самых известных сатирических типов. Чикилева вполне можно поставить рядом с Шариковым и Швондером из повести Булгакова «Собачье сердце». Их объединяет стремление добиться всеобщей и полной уравниловки, свести всех людей к единому стандарту. Леоновский Чикилев старается и сам превратиться в кирпич, чтобы точно и четко выполнять распоряжения властей, ибо «кирпич не имеет права чувствовать». Леонов, как и Булгаков, резко осуждал тех деятелей, которые рада всеобщего благоденствия хотели свести все многообразие жизни к прямой линии. Еще в юношеской поэме «Легенда о Калафате» касался этой темы Леонов [191, с. 170—171], позже легенда вошла в роман «Барсуки». Шарикову и Чикилеву присущи также агрессивность, пренебрежение к этическим нормам и приличиям [192, с. 52]. Грацинский — также продукт советской системы, хотя он, как доказывает В. Ковалев, «укоренен» в недрах старого мира [193, с. 187]. Именно в условиях советского образа жизни Грацианский с его теорией «миметизма», т. е. мнимого притворства, сделал головокружительную научную карьеру, не совершив никаких выдающихся открытий. Леонов скрупулезно проанализировал, разоблачил и жестоко высмеял внутренний мир демагога, лжеца и труса, скрывающегося под маской респектабельного ученого.
Сатирические образы Леонова — свидетельство глубокого знания автором российской действительности, отражение его беспокойства за состояние духовного здоровья русского народа. Нравственной и философской основой сатиры писателя являются вечные ценности: общечеловеческая гуманистическая культура, народная мудрость, жизнь природы. Леонов, как и Булгаков, сохраняет в своем творчестве «верность принципам человечности, преданность классическим понятиям, таким, как идеалы Справедливости, Добра и Красоты» (из обращения Леонова к молодым писателям). Уже в своем первом романе «Барсуки» Леонов показал опасность «насилия по отношению к веками складывающейся действительности» [194, с. 158], что тоже роднит его с Булгаковым, сторонником «Великой Эволюции».
Многокрасочная художественная система Леонова естественно включает элементы комической образности и стилистики, которые создают особую эмоциональную напряженность, гибко и пластично выражают негодование, насмешку, едкую издевку. «Как важнейшая стилевая черта и как одна из форм проявления ценностных ориентаций» предстает в его произведениях ирония, которая порой «выступает как некоторая объективная мера, как «ирония истории» [195, с. 105, 111]. Леонов-сатирик достойно продолжал традиции русской классики, успешно осваивал комический фольклор и народную смеховую культуру.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |