Талант Платонова-сатирика достаточно рельефно обозначился в повести «Город Градов» (1926). Обратившись к одной из самых распространенных тем в сатире 20-х годов, писатель сумел проанализировать не только социальную почву бюрократии, но и исследовал «философию бюрократизма». Л. Шубин, один из тонких исследователей творчества Платонова, вполне обоснованно пишет: «Сатира Платонова столь же философична, как и вся его проза, ее объект некая «идеологема», а ее антигерой — своеобразный философ» [181, с. 22]. Антигерой сатирической повести «Город Градов» Шмаков, опираясь на свой опыт работы в советском государственном аппарате, создает теоретический труд о значении чиновников и бюрократии в системе новой власти «Записки государственного человека». Революционные преобразования в стране, по мнению Шмакова, сразу приняли бюрократический характер, поэтому чиновники стали заместителями пролетариев и революционеров, устанавливая повсюду порядок и единообразное понимание вещей. Шмаков полагает, что «без бюрократии не удержаться бы советскому государству и часа», что «чиновник и прочее всякое должностное лицо — это ценнейший объект социалистической истории, это живая шпала под рельсами в социализм». Определяющую роль отводит он документу, канцелярской бумаге, которая должна до такой степени контролировать людей, чтобы они приучились к порядку, стали нравственными. В недалеком будущем Шмаков видит общество «документального порядка», в котором государственная власть с помощью бумаг определяет и контролирует каждый шаг человека, где царит «единое идеологическое начало», где и «поэзия лежит на предназначенном месте».
Платонов изобразил в гротескной форме деятельность чиновников города Градова, в котором уже частично воплощается в жизнь проект Шмакова. Фантасмагория градовской действительности, жутковатой и абсурдной, напоминает мрачные картины канцелярских учреждений из «Дьяволиады» Булгакова. Произведение Платонова явилось «повестью-предупреждением» [182, с. 16], ее благополучный конец не внушал оптимизма. Сходные с «Дьяволиадой» мотивы содержатся в рассказе Платонова «Усомнившийся Макар» (1929). У Булгакова делопроизводитель Коротков вынужден идти по кругам бюрократического ада, пытаясь восстановить утраченное служебное положение и документы, удостоверяющие его человеческую личность. Платоновский правдолюбец крестьянин Макар Ганушкин в поисках истины добирается до Москвы и встречается с разного рода руководителями. Необычные его хождения приобретают характер «карнавального действа» [183, с. 53]. С все возрастающим недоумением Макар отмечает полное пренебрежение руководства к нуждам, заботам, интересам простого человека, отрыв власти от жизненной основы. В вещем сновидении приходит к Макару «научный человек», который представляется ему воплощением высшей власти. Однако не замечает «горюющего» крестьянина «научный человек» и думает лишь о «целостном масштабе», но не о «частном Макаре». Используя «отстраненный» взгляд Макара, прием «деметафоризации», т. е. буквального понимания различных политических лозунгов и клише, автор показывает и оценивает действительность в конце 20-х годов в Советской России» [184, с. 294—295]. После рассказа «Усомнившийся Макар» сатира Платонова «начинает принимать заметно односторонний характер, крайний и даже мрачный в выводах» [185, с. 135—136].
Напоминает «усомнившегося Макара» повествователь в очерке «Впрок» (1931), «душевный бедняк, измученный заботой за всеобщую действительность», который становится странником по колхозной земле в период сплошной коллективизации, Не случайно Платонов здесь, как и в предыдущем рассказе, использует «зощенковскую форму отстраненного повествования» [186, с. 49]. Писатель не упивается газетными цифрами о поголовном, мгновенном переходе людей села к новой жизни. Он осуждает в своей «бедняцкой хронике» нелепость и абсурдность командных методов обобществления, высмеивает не в меру рьяных преобразователей крестьянских хозяйств. Упоев, «главарь района сплошной коллективизации», просто сгорает от желания «немедленно совершить коммунизм в своей местности». Он присваивает себе право обучать крестьян всем житейским правилам вплоть до умывания и пережевывания пиши. Неутомимо ездит по деревням и «сокрушает Бога в умах и сердцах отсталых верующих масс» товарищ Щекотулов, невежда, усвоивший несколько фраз из политграмоты. Мечтает оставить позади Британию председатель колхоза товарищ Пашка. У этого «великого человека, выросшего из мелкого дурака», говорит повествователь, яровые посеяны только на 14 процентов, многие действия «неловкие и смешные». Картина коллективизации получилась сумрачная и тревожная. Судьба русской деревни, разоренной коллективизацией, будет постоянно тревожить писателя.
Для художественного мира трилогии Платонова «Чевенгур» (1929), «Котлован» (1930) и «Ювенильное море» (1934) характерны два полюса — утопия и сатира, — под влиянием которых «живут и действуют платоновские герои» [183, с. 34]. Уничтожающему осмеянию подвергаются в трилогии «преобразователи» жизни, которые в своем стремлении «совершить коммунизм» действуют решительно, не считаясь ни с объективными законами развития, ни с традициями, ни с народным опытом. Ретивые преобразователи-революционеры, руководствуясь сугубо националистическими схемами устройства всеобщего благополучия, проводят бездушные эксперименты над народными массами. Предревкома Чепурный и Прокофий Дванов (роман «Чевенгур») создают коммуну в городе Чевенгуре, изгнав и уничтожив большинство жителей, которые не соответствовали стандартам пролетария. Малограмотный Чепурный, являясь идейным вождем, только «предчувствует коммунизм», Прокофий Дванов формулирует конкретные положения на основе сочинений Маркса и собственных соображений. Не забывает Прокофий и о личной выгоде, присваивая конфискуемое у буржуазии имущество. После учреждения коммунизма в Чевенгуре, где осталось только 11 истинных пролетариев, пришла пора благоденствия и наступил «конец истории». Подобно первобытным пращурам чевенгурцы обратились к примитивному образу жизни, отказавшись от всех достижений цивилизации. Роман завершается крахом чевенгурского «коммунизма». Среди других преобразователей, показанных в произведении, выделяется Симон Сербинов, «изможденный революционер», который озабочен тем, чтобы «стронуть жизнь мужика с ее дворового корня». Как и «научный человек» из рассказа «Усомнившийся Макар», Сербинов предпочитает иметь дело с рабочим и крестьянином только «в массе, а не в отдельности».
Процесс насильственного раскрестьянствования деревни, денационализации и люмпенизации народа нашел отражение в повести «Котлован» и пьесе «14 Красных избушек, или Герой нашего времени» (1933). Группа «преобразователей» повелевает народными массами в повести «Котлован». Городских жителей они намерены побыстрее переселить в один огромный дом, под который и копают котлован, крестьян согнать в колхоз. «Темп тих!» — постоянно подгоняет рабочих председатель окрпрофсовета Пашкин, который состоит в «авангарде» и уже пользуется всеми благами. Постоянно старается обострить классовую борьбу Сафронов, «вождь ликбеза и просвещения», предлагающий в качестве меры перевоспитания бросать каждого несознательного в «рассол социализма, чтоб с него слезла шкура капитализма». Мрачным ублюдком выглядит сельский «активист», который не спит ночами, ожидая директив из центра, чтобы немедленно и беспрекословно исполнять. Он создает колхоз имени «Генеральной Линии» и с помощью городских «преобразователей» жестоко расправляется с кулаками, следит за каждым шагом колхозников, держит их в постоянном страхе и повиновении.
Дальнейшее осуществление «генеральной линии» показано в пьесе «14 Красных избушек...» После организации колхоза в селе наступил голод, в котором руководители обвиняют кулаков и подкулачников и обостряют классовую борьбу. «Контрреволюция развязывает руки!» — в бешенстве кричит активист Антон Концов в ответ на возмущение голодающих колхозников. Он готов идти вперед по трупам погибающих от голода, поэтому от него «каждому жутко». Председатель колхоза Суенита, усвоившая уроки классовой борьбы от самого Сталина, в каждом крестьянине видит подкулачника и немедленно расправляется с теми, кто, по ее мнению, отступает от социализма. «Жуть, страх, психоз, порождаемые как бы автоматически и независимо от воли героев, — основной эмоциональный колорит пьесы» [185, с. 171—172].
Генерацию платоновских преобразователей дополняет инженер Вермо и старуха Федератовна («Ювенильное море»). Неуемная Федератовна рьяно продолжает линию насильственных материальных преобразований: «она не спит по полгода», носится по степи на таратайке, зорко следит за доярками и пастухами, обшаривает дворы и избы «на предмет классового исхищрения зажиточных жителей», бесцеремонно вмешивается в личную жизнь колхозников, направляет в нужное русло, ликвидирует недостатки, расправляется физически. Вермо действует преимущественно как теоретик. «Технический большевизм» инженера приводит его к полному разрыву с прошлым, которое для него не более чем «исторический идиотизм». Вермо не удовлетворяет естественное «самотечное устройство природы», и он предлагает самые невероятные преобразования вроде организации «социалистического скотоводства», при котором коровы будут иметь металлические части тела. Проекты Вермо касаются и человека. «С народохозяйственной целью» он готов как можно полнее использовать физические качества людей, превратить их в винтики экономического механизма и путем изощренной рационализации отдыха и счастья намеревается совершенно уничтожить личность человека.
Сатира Платонова от произведения к произведению приобретает все более мрачный характер, пессимистическую окраску и трагический оттенок. Не случайно Л. Карасев говорит о том, что в произведениях Платонова «почти не слышно смеха» [187, с. 151]. Показанные в гиперболически-гротескных тонах, все более зловещими становятся образы «преобразователей», радикальные действия которых ведут к социальному, интеллектуальному и нравственному оскудению народа, обездуховленности и деградации человеческой личности. Поэтому смех часто застывает на устах повествователя, сменяясь ощущением боли, горечи и сострадания. И среди средств и приемов платоновской сатиры преобладает едкая ирония и сарказм.
Л. Шубин, сопоставляя творчество Платонова и Булгакова, показал некоторые черты сходства и различия писателей в их подходе к сатирическому изображению советской действительности. Булгаков, будучи сторонником эволюции, предупреждал общество об опасности социальных экспериментов, которые проводят люди, облеченные властью. Платонова, борца за советскую власть в годы гражданской войны и пролетарского писателя, с наступлением мирного времени начали беспокоить «официальные революционеры», потому что в их социальных амбициях он видел пренебрежение народными творческими силами революции. Оба писателя, отмечает Л. Шубин, с тревогой наблюдали и показывали все возрастающую роль в обществе «людей в полном облачении» (А. Платонов), т. е. формирование тоталитарной системы [188, с. 178].
При всем различии творческих манер Булгакова и Платонова можно отметить и еще некоторые моменты сходства в сатире. Ретивые платоновские «преобразователи» напоминают «экспериментаторов» из произведений Булгакова (Рокк, Шариков, Адам, Дараган), только у Платонова в большей степени показаны чудовищные по своим разрушительным последствиям для народной жизни результаты деятельности этих «преобразователей». Чувство стыда и возмущения за своих коллег по писательскому ремеслу, которые стали покорными и услужливыми «подручными авангарда», приводило обоих писателей к созданию сатирических образов советских литераторов. В один ряд с писателями-приспособленцами Пончиком-Непобедою («Адам и Ева»), пленами Массолита («Мастер и Маргарита») можно поставить платоновских Уборняка и Фушенко, которые уже имеют все блага, «всю пользу будущего времени» за свою верную службу, когда крестьяне вокруг просто голодают («14 Красных избушек»). Оба сатирика высмеивали также клишированность большевистской идеологии.
Остросатирические произведения Платонова, опубликованные в печати («Город Градов», «Усомнившийся Макар», «Впрок»), вызвали уничтожающие критические нападки. Его, истинного пролетария и пролетарского писателя, называли «анархиствующий обыватель», «литературный подкулачник», «кулацкий агент». Под давлением такого рода обвинений, преследований и запретов, а также рассуждений о ненужности и вредности сатиры в советском обществе Платонов признает критику его сатирических произведений справедливой. Ему начинает казаться, что сатира вообще дает неполную, деформированную картину народной жизни, и он больше не пишет в этом жанре. Диктат «преобразователей» жизни и «неистовых ревнителей чистоты советской литературы» губительно повлияли на Платонова-писателя.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |