М.М. Бахтин, один из крупнейших литературоведов XX века, разработавший стройную и весьма убедительную теорию возникновения и развития романа как особого жанра художественной литературы, долгое время был неизвестен в Иране, где и на сегодняшний день в полной мере еще не освоено научное наследие российского литературоведа. В данной главе мы постараемся дать общее представление о характере восприятия различных аспектов теории Бахтина иранскими мыслителями, о перспективах сравнительного изучения иранских и российских литературоведческих традиций. Для этого обратимся к особенностям перевода на персидский язык наиболее известных работ по теории литературы в России и произведений Бахтина в том числе.
Литературно-критические статьи Бахтина, написанные в 1920-е годы, стали известны в Иране только после того, как они были опубликованы на Западе. Знаменитая книга ученого о Достоевском («Проблемы творчества Достоевского», Л.: Прибой, 1929) упоминалась в статьях американского исследователя Владимира Седено в 1955 году, в работах Виктора Шкловского и Романа Якобсона, опубликованных в 1950-х годах и хорошо известных литературоведам в Европе. Значительный интерес молодых интеллектуалов середины XX века к идеям русского мыслителя способствовал тому, что произведения Бахтина стали публиковаться на родине и за границей, в результате были изданы переработанный вариант книги Достоевского в 1963 году и первый выпуск диссертации ученого о Рабле в 1965 году1.
Первый французский перевод двух работ М.М. Бахтина появился в 1970-е годы («Проблемы поэтики Достоевского» и «Рабле и его мир»), а затем первые обзоры этих книг были опубликованы во французской прессе (Le Monde, Le Figaro Littéraire, La Quanzaine littéraire); среди рецензентов, оценивавших работы Бахтина, было много русских формалистов. Известно, что Юлия Кристева в 1967 году познакомила западных читателей (в первую очередь французских) с русским философом и литературоведом Михаилом Бахтиным [Кристева 1967]. Два года спустя вышел английский перевод книги Бахтина о Рабле «Рабле и его мир» [Бахтин, 1968], а вскоре после этого в нью-йоркских журналах появились два обзора книги, написанной С. Миллером и Ф. Йейтсом. Публикация книги Бахтина на английском языке не осталась незамеченной во Франции, и первый обзор — «Рабле глазами советского автора: Михаил Бахтин, Рабле и его мир» — был опубликован в мартовском выпуске журнала La Quinzaine Littéraire [Ortali 1969]. Автором первого французского обзора «Рабле и его мир» был Р. Ортали, текст критика кажется симптоматическим во многих отношениях. Поэтому мы подробно рассмотрим основные идеи автора и посмотрим на образ Бахтина, который создает французский исследователь2.
Однако первым, кто представил западноевропейским читателям и литературоведам филолого-философскую систему Бахтина во всей ее сложности и многоаспектности был Ц. Тодоров, известный своими исследованиями по формальным процессам повествования. Он стал популяризатором идей Русской семиотической школы и Михаила Бахтина на Западе, опубликовав серию книг, посвященных теоретическим аспектам культурологии и литературной критики, среди них монографии «Фантастический: структурный подход к литературному жанру» и «Михаил Бахтин: диалогический принцип»3.
Итак, через переводы с английского и французского языков идеи российского мыслителя и литературоведа стали известны и на Востоке, в том числе в Иране.
Несмотря на то, что литература как искусство познания мира и эстетического его преображения в Иране имеет тысячелетнюю историю, специальных работ по теории словесного творчества в западноевропейском понимании долгое время не существовало. Возможно, причина состоит в том, что в персидском языке нет подходящих эквивалентных слов к греческим и латинским абстрактным лексическим единицам, позволяющим точно выразить отвлеченные идеи, создать умозрительные концепции. Однако уже в первой половине XX века в Иране начали заниматься переводом литературно-теоретических работ, и это позволило приобщиться иранским ученым к различным эстетическим теориям западного литературоведения. Так, стали известны иранским исследователям современные мыслители-гуманитарии: Фуко, Бахтин, Рикер, Барт, Тодоров и др.
К сожалению, теоретические изыскания Бахтина пока еще не в полной мере освоены иранскими литературоведами и поэтому мало используются в наших критических работах. А вместе с тем такие понятия, глубоко осмысленные Бахтиным, как логика диалога, полифония, карнавал, гротеск, не являющиеся для иранской культуры магистральными, важны для понимания иранского фольклора и персидской маргинальной литературы. В качестве примера можно привести сборник «Тысяча и одна ночь», содержащий в себе индийские, иранские и арабские легенды, переведенный на многие языки мира, для которого характерна особая форма «сказки в сказке», имеющая карнавальную структуру. Среди текстов древней литературы, сохранившихся до сих пор, текст «Тысячи и одной ночи» имеет глубокие связи с народной культурой и, по словам Михаила Бахтина, обладает «романной природой»4.
Ирония и гротеск отличают известную критико-сатирическую оду «Мышка и кошка», приписываемую поэту восьмого столетия (по солнечному календарю) Обейду Закани, саркастические произведения Сади, Сузани Самарганди и др.
«Карнавальная стихия», не свойственная классической персидской литературе, является доминирующей в маргинальной словесности, где ярко представлен простонародный взгляд на действительность, подвергающий свободному осмеянию пороки и недостатки общества. Бахтинская теория полифонизма также весьма актуальна для современного Ирана, где на протяжении веков отсутствовало понятие «альтернативной множественности», «многоголосия» мнений, идей, что значительно радикализировало общество, в том числе в политическом смысле. Вообще отсутствие полифонического дискурса в иранском культурно-общественном поле блокировало развитие и «карнавализации», а сама полифония как эстетический феномен трансформировалась в полисистему, в «скрытую множественность» смыслов, идей в недрах одного понятия-образа.
Количество персидских источников о Бахтине весьма незначительно, и в основном они ограничиваются комментариями общего характера. Бабак Ахмади, автор книги «Структура и интерпретация текста» (1992), стал первым, кто познакомил иранскую аудиторию с научным наследием Бахтина. Первая глава книги является глубоким и всесторонним исследованием жизни и творчества русского мыслителя и литературоведа. До этого времени в иранской гуманитаристике не существовало специальных работ в области литературной критики и теории литературы вообще. Различные литературоведческие идеи, концепции не получили сколько-нибудь серьезного изучения. И потому в массиве научной литературы, посвященной формализму, структурализму, новой американской критике, постструктуральной, постмодернистской и постколониальной школам, трудно было обнаружить некоторую общую логику, отсутствовал принцип системности. О многих направлениях, получивших развитие на Западе (например, герменевтика («пояснительная теория»), феминистская критика и т. д.), было вообще ничего не известно. Лишь в последние годы в Иране стали появляться работы общетеоретического плана, в которых обосновываются различные подходы к анализу художественных текстов. Следует заметить, что сегодня восприятие теории литературы без теории Бахтина почти невозможно. Идеи Бахтина оказывают влияние на все гуманитарные дисциплины. К сожалению, в Иране теория литературы еще не введена в университетах в качестве самостоятельной дисциплины, но культурологические воззрения Бахтина определяют вектор развития многих гуманитарных наук.
Учение Бахтина о романе, его теория полифонизма и интертекстуальности очень продуктивны для изучения иранской (персидской) литературы (как эпической, так и драматической), поскольку дают возможность видеть в художественном тексте смысловую многомерность.
Современная иранская литература, развивавшаяся в общемировом русле, полифонична по своей сути. В произведениях иранских модернистов5, кроме автора-повествователя, «право голоса» имеют и другие персонажи, даже в произведениях постмодернистских, где повествователь является зачастую единственным нарратором, множественность смыслов заложена в текст изначально, ибо без диалога писателя с читателем невозможно словесное искусство. В постмодернистской литературе, как известно, субъектное начало особенно ярко выражено, персонажи порой даже не подчиняются автору-повествователю. Так в постмодернистском искусстве буквально реализуется теория Бахтина о многоголосии. В иранских постмодернистских романах6, быть может, под влиянием Бахтина идея полифонизма получила художественное воплощение, а вместе с ней и оказалась востребована и экзистенциальная философия — взгляд на мир глазами «другого». Само «присутствие другого»7 делает тексты иранских писателей принципиально полифоничными. Полифонизм проявляется не только на содержательно-смысловом уровне, но и на уровне языка. Отсюда такое внимание иранских писателей к пародии как особому способу познания мира и человека через диалог с предшественниками и современниками. Это отмечают многие иранские исследователи, сосредоточившие своё внимание на изучении интерсемиотических отношений литературы к действительности. Поэтому бахтинские категории интеркультурности, интержанровости и интерхудожественности, взаимосвязанные друг с другом, позволяют по-новому осмыслить многовековую иранскую (персидскую) литературу, постижение которой уже невозможно без методологических принципов и подходов к анализу художественного текста, разработанных русским ученым.
На сегодняшний день в Иране научное наследие Бахтина представлено отдельными изданиями его работ и комментариями переводчиков, которые предлагают свое понимание идей и концепций российского ученого, проецируя их нередко на иранскую литературу и культуру в целом. Далее приводятся важнейшие сочинения о Бахтине и переводы его работ в Иране:
1 — «Соблазн разговора, смеха и свободы; избранные работы Михаила Бахтина», перевод: Мохаммад-джафар Пуйанде.
Большая часть переводов произведений Бахтина, собранная в книге, сделана Мохаммадом Джафаром Пуйанде. Именно он опубликовал наиболее значительные статьи литературоведа, а также некоторые главы знаменитой книги Бахтина о Рабле, сделав тем самым первый шаг к представлению филолого-философских воззрений российского ученого иранским читателям.
Книга состоит из двух частей. Первая часть, помимо изучения жизни и творчества Бахтина, показывает восприятие бахтинских идей Р. Якобсоном, Ю. Кристевой и Л. Гольдманом и др. Кроме того, в сборнике содержатся концептуально значимые фрагменты книги Тодорова «Логика диалога», в которой впервые в европейской филологии дается комплексная оценка теории Бахтина и ее значение для гуманитарных наук в XX веке.
Во введении к книге автор акцентирует своё внимание на «постформалистических» взглядах Бахтина и считает их весьма значительными. Он утверждает, что формализм был интеллектуальным источником для русского литературоведа-теоретика, который между тем, восприняв все важные аспекты этого направления, существенно расширил его рамки. Само название книги Тодорова раскрывает сущность жизни и творчества Бахтина; во время периода сталинского произвола, когда господствовала коммунистическая догматическая «антирадостная» идеология и отсутствовала свобода, Бахтин в своих произведениях поет гимны диалогу, смеху и свободе. «Жизнеутверждающий смех» Бахтина сам по себе является мировоззрением ученого: это сознательный и принципиальный отказ от всякого давления обстоятельств (в том числе политических) на человека, создание нового порядка на основе подлинной духовной свободы и равенства. Этот смех — освободительный, он нарушитель догматизма и источник радости бытия. В смехе и в народных праздниках Бахтин видит выражение истинной сущности человека как творца «нового мира», свободного от всех догматических общественных порядков.
2 — «Разговорное воображение: изучение романа», перевод Роя Пуразар.
В одну книгу, составленную Роем Пуразаром, вошли фрагменты из разных произведений Бахтина, которые знакомят иранского читателя с идеями русского мыслителя о литературе и искусстве. Несмотря на то, что эта книга переведена с английского языка, в ней не были искажены ключевые понятия и категории, которые глубоко осмыслил в своих статьях и монографиях Бахтин. Переводчик попытался достаточно точно раскрыть сущность бахтинского понимания художественного текста как особой знаковой системы, в которой находят отражение мир и человек. Во введении дается характеристика творческой биографии Бахтина и той эпохи, в которую жил русский мыслитель, кроме того, приводится библиография работ Бахтина.
3 — «Эстетика и теория романа Михаила Бахтина»; перевод: Азин Хосейнзаде (2006).
Помимо отдельных переводов статей Бахтина, эта книга является серьезным монографическим исследованием теоретических изысканий русского литературоведа. Автор с культурологических позиций рассматривает сущность диалога и диалогического мышления, которое, по мнению Бахтина, свойственно писателю, воссоздающему в своих произведениях «многомерные» «художественные миры», выступающие «альтернативной реальностью». Эта книга является ценным аналитическим и фактическим источником для иранских исследователей, которые знакомятся с бахтинскими идеями. Критик, используя литературоведческий инструментарий, разработанный Бахтиным, предлагает собственную модель анализа художественной литературы и в особенности романа как жанра, представляет новые теории, которые появились уже в результате осмысления бахтинской концепции романа.
4 — «Введение в социологию литературы; избранные статьи», перевод: Мохаммад-джафар Пуйанде.
Этот сборник включает 31 статью самых известных литературоведов, которые внесли существенный вклад в развитие мировой филологии. Среди них, разумеется, есть и Бахтин. Как известно, этот российский филолог и философ занимает ведущее место в мире в области «литературной социологии». В сборник входят четыре статьи Бахтина, вызывающие особый интерес у иранских исследователей и читателей. Это статьи о культуре в самых разных её проявлениях, классической и неклассической, формальной и неформальной, о народной смеховой традиции, о многоголосии романа, логике диалога, о металингвистике. Весь этот ценный материал может быть теоретической основой для развития иранского литературоведения и критики.
Первая статья, «Рабле и история смеха», — краткое содержание первой главы «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса». В начале статьи раскрывается феномен Ренессанса, дается определение самого понятия смех. Другой важной проблемой этой части является исследование подробностей формирования и развития смеховых форм в европейском средневековье. Кроме того, в статье также рассматривается сосуществование разных аспектов смеховой культуры в некоторых произведениях мировой литературы, прежде всего — в трагедиях Шекспира.
Следующая статья этого сборника, «Рабле, народная смеховая культура, карнавал и гротескный реализм», также является фрагментом книги «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса». Бахтин в предисловии своей книги, размышляя о значении Рабле в мировой литературе, обращал особое внимание на глубокую связь писателя с народной культурой.
Другая статья сборника, «Достоевский — творец многоголосого романа», представляет собой перевод заключения книги Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского». И последняя статья под заглавием «Проблемы содержания, материала и формы в литературных произведениях» также является переводом первой части книги Бахтина «Эстетика и теория романа». В этих работах литературоведа наиболее ярко выражены принципы его методологической эпистемологии, дается в концентрированном виде обоснование основных категорий, необходимых для изучения художественного текста, его поэтики на основе систематической и общей эстетики.
5 — «Разговорная логика Михаила Бахтина», написанная Тодоровым о Бахтине, переведена на персидский Дарйюшом Карими.
В своей книге Тодоров представил свое видение литературоведческих и философских взглядов Бахтина, пропустил через призму собственного сознания важнейшие концепции русского мыслителя, предельно точно и понятно выразил его ключевые идеи. Эта книга разъясняет иранским читателям с позиции Бахтина сущность таких понятий, как эпистемология, гуманитарные науки, теория речи, интертекстуальность, история литературы, философская антропология.
6 — «Структура и интерпретация текста», написанная Бабаком Ахмади.
Это первая всеобъемлющая книга о жизни и творчестве Бахтина на персидском языке. В монографии Ахмади рассматриваются основные методологические подходы к изучению художественного текста, ставшие в XX веке определяющими в гуманитарных науках и литературоведении в том числе: структурализм, деконструктивизм, герменевтика. В четвертой главе книги под заглавием «Диалогизм Бахтина» автор подробно рассматривает диалогизм, полифонию, карнавал, гротеск и другие категории, которые осмыслил Бахтин в своих знаменитых произведениях — «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса», «Проблемы поэтики Достоевского», «Вопросы литературы и эстетики».
7 — «Шекспир и карнавал после Бахтина» (под редакцией Рональда Ноулса) в переводе на персидский язык Роя Пуразар.
Эта книга — результат форума «Чтения литературы и истории», состоявшегося в 1955 году. По замечанию самого автора, в этой книге собраны работы литературоведов, которые, развивая идеи Бахтина о карнавале и карнавальном мироощущении, по-новому попытались осмыслить художественное наследие Шекспира. Статьи книги включают в себя разнообразные теоретические проблемы: от интерпретации Бахтиным календарного иконоборчества до изучения источников религиозно-философских воззрений самого Бахтина и анализа его методологии. В предисловии автор объясняет интерес Бахтина к идее и образу карнавала, размышляет о карнавальном начале, которое присуще не только европейской культуре, но и русской литературе, указывает на сущность пародии в средневековье и Ренессансе. Через призму карнавальной культуры становятся понятными и чрезвычайно сложные проблемы, поднятые Шекспиром в его произведениях.
8 — «Литературная критика XX века»; автор: Джан Ию Тадие, в переводе на персидский: Махшид Нонахали.
Эта книга знакомит иранского читателя с основными теориями литературоведения и критики на Западе и, в частности, в России. Здесь рассматриваются социология литературы, лингвистика, семиотика литературы, поэтика. В книге наряду с идеями Люсьена Гольдмана и Дэвида Лукача анализируются воззрения Бахтина о социологии литературы. Однако изучение Бахтина не ограничивается социологией литературы: в главе под названием «Поэтика» исследуется теория романа, учение российского литературоведа о диалогизме, хронотопе и т. п.
9 — «Пособие современной литературной теории»; авторы: Раман Сельден, Питер Видосон, в переводе на персидский: Аббас Мохбер (1989—1990).
Это книга для иранского исследователя-филолога имеет очень важное значение, поскольку систематизирует различные литературоведческие концепции от марксистской теории словесности до постструктурализма, постмодернизма и постколониализма, открывает новые перспективы для развития гуманитарных наук на Востоке. Бахтинская школа включена в главу под заглавием «Русский формализм», так как появилась в конце периода формализма. Здесь, помимо рассмотрения эстетики русского формализма и процесса его развития, автор представляет идеи Шкловского и Якобсона, а затем приступает к подробному описанию бахтинской школы, бахтинского круга и их взглядов, показывая их историческую и логическую предопределенность.
10 — «Михаил Бахтин; Жизнь, идеи и основные концепции».
Первая глава книги посвящена биографии Бахтина. Автор, помимо всестороннего рассмотрения жизни и деятельности литературоведа, анализирует особенности эпохи, в которую жил ученый. Принципы полифонизма и диалогизма транспонируются на саму творческую биографию мыслителя: исследуется влияние различных социальных, культурных «голосов» на мировоззрение Бахтина. Во второй главе подробно объясняются наиболее важные идеи, основные теоретические концепции Бахтина. Ценность книги в том, что она способствует пониманию учения Бахтина и показывает его влияние на литературоведение в Иране. В последней главе дается анализ научно-теоретических исканий Бахтина в тесной связи с идеями современного мыслителя-постструктуралиста — Мишеля Фуко. Автор обращает внимание на то, что Бахтин был предвестником постструктурализма и имел общее взгляды с Фуко и другими его единомышленниками.
Особенно значима для иранских ученых монография Бахтина о Достоевском, поскольку творчество Достоевского имеет большую популярность в Иране. Однако, разумеется, только этим влияние Бахтина не ограничивается. Наряду с исследованиями Якобсона, яркого представителя русского формализма, бахтинские идеи в области структурной поэтики привлекают иранских лингвистов, культурологов и даже социологов. Это обусловило интерес переводчиков к научно-теоретическому наследию русского литературоведа. Стоит заметить, что в Иране интерес к Бахтину оказался очень схож с интересом к Вальтеру Беньямину. Вальтер Беньямин привлек внимание иранской общественности прежде всего своими политическими взглядами, а уже потом своим научным творчеством.
Переводческая активность в Иране зачастую ничем не мотивирована. Принцип случайности в выборе того или иного произведения для перевода, к сожалению, пока еще преобладает. Иранские переводчики часто не обладают академическими знаниями, и это оказывается существенным препятствием для адекватной передачи всей глубины теоретических построений переводимого ученого. Все это в полной мере относится и к творчеству Бахтина. Произвольность переводческой деятельности нередко приводит к тому, что иранские переводчики обращаются в трудам литературоведов, исследующих произведения, которые еще не были переведены на персидский язык. Именно поэтому читателю трудно судить о том, о чем он не имеет ни малейшего представления. В Иране еще не переведен основной корпус прецедентных текстов, составляющих ядро мировой классики.
Отсюда и трудности с пониманием теоретических представлений Иглтона, Бахтина и многих других западных литературоведов-мыслителей. В Иране еще не сформировалась своя теоретическая школа. Только в последнее время стали появляться обобщенно-литературоведческие исследования, в которых теория и история литературы соединяются в некую целостность. И этому, безусловно, способствует приобщение иранских ученых и литературных критиков к наследию крупнейшего русского литературоведа XX века.
Таким образом, стоит отметить, что вклад М. Бахтина в развитие теории литературы весьма значителен. Несмотря на то, что его научная деятельность не пользуется особой популярностью в Иране, все же нами были упомянуты переводы некоторых произведений М. Бахтина на персидский язык, а также представлены наиболее известные в Иране его переведенные произведения и исследования его работ, которые оказали весьма существенное влияние на развитие литературоведческую науку в Иране.
Научный интерес к контактам России и Ирана в области литературы зародился во второй половине XIX века и достиг определенной точки развития в российском востоковедении в конце XIX — начале XX вв. Первые переводы русскоязычных литературных произведений на персидский имели отрывочный характер и были выполнены переводчиками, родным языком которых был какой-либо язык из тюркской языковой семьи. В числе таких переводчиков мы можем назвать Абдолрахима Талебова и Мирзу Фатхали Ахундзаде.
Стоит отметить, что все переводы русской литературы, осуществленные в Иране в первом десятилетии XX века, свидетельствуют об отсутствии у иранцев на тот момент общего представления о культуре России. По этой причине персоязычные переводы русской литературы указанного периода отличает бессистемность и случайность возникновения.
История развития взаимоотношений России и Ирана как держав, каждая из которых имеет свои интересы, в течение последних трехсот лет пополнилась рядом печальных событий. Тем не менее, люди искусства и путешественники, не взирая на отношения двух стран на государственном уровне, продолжали знакомить образованных соотечественников с произведениями творческой мысли соседей и оставляли достойные внимания путевые заметки.
Рассматривая особенности влияния русской литературы на персидскую, мы приходим к мысли, что оно представляет собой процесс более широкий, нежели просто литературные связи. Иными словами, стиль письма и сами идеи русских писателей XX века являлись теми внелитературными факторами, которые оказали влияние на творчество писателей Ирана. Для подтверждения этого вывода обратимся ко второй половине XIX века, когда иранцы читали в переводах произведения множества зарубежных авторов, в том числе Артура Конана Дойля, Шекспира, Диккенса, Мольера, Бальзака, Гюго, Жюля Верна, Александра Дюма. Среди русских писателей наибольшей популярностью у переводчиков пользовались произведения Толстого и Чехова.
Постепенно иранских авторов привлекает ряд общественных идей, влиявших на умы в тех странах мира, которые играли наиболее заметную роль в истории XX века. Различные группы иранской интеллигенции подхватывают модели общественного устройства стран, кажущихся им наиболее близкими себе по духу. Самое заметное влияние на распространение русскоязычной литературы в Иране оказала деятельность Иранской коммунистической партии (ИКП)8, придерживающейся тех идей, что получили развитие в России после 1917 года. Достижениями представителей этой партии в отношении русской литературы можно считать то, что именно они осуществили наибольшее количество переводов различных произведений с русского языка на персидский; недостатками — определенную долю пропаганды, сопутствующую таким переводам. Переводы русской литературы представителями иных течений были случайны и всегда выполнялись с других языков. Критика существующего в России положения вещей становилась основным импульсом к возникновению таких переводов, поэтому зачастую они имели некачественный характер и в результате не воспринимались персоязычной аудиторией, даже в том случае, если оригинал являлся шедевром.
В первые годы после Исламской революции 1979 года коммунистические организации в Иране были вынуждены прекратить свою деятельность. Начали активно переводиться на персидский язык произведения, по преимуществу не политического характера, получая отклик своей аудитории. Стоит подчеркнуть разнородность литературы, переводимой в этот период: в первые годы большую популярность завоевала литература советских авторов вне зависимости от того, какое значение их произведения имели в русской литературе в целом (например, был переведен на персидский язык роман Ю. Бондарева «Горячий снег»); после стабилизации обстановки в стране люди обратились к поискам смысла жизни и места человека в мире, поэтому прочное место снова заняла классика русской литературы. Именно в это время иранские читатели познакомились с творчеством М.А. Булгакова и современных ему авторов — Есенина, Цветаевой, Ахматовой, Набокова и других.
В последние три десятилетия интерес к творчеству Булгакова в Иране только возрос. Достаточно отметить хотя бы то, что с 1983 по 2011 годы число переизданий романа «Мастер и Маргарита» возросло до 14 раз, поставив своего рода рекорд. К настоящему времени на персидский язык переведены практически все сочинения Булгакова. В связи с этим интересно проследить, как именно развивалась традиция перевода произведений этого автора в Иране.
Знакомство с творчеством Булгакова в Иране (мы имеем в виду переводы на персидский язык, так как произведения Булгакова в оригинале и в переводах на другие языки были известны иранцам раньше) относится к началу 1980-х годов. Булгаков сравнительно поздно пришел в Иран, но был быстро принят литературным сообществом, завоевав сердца иранских читателей9.
Стоит упомянуть, что, хотя русская литература давно открыла свой собственный путь к иранским читателям, в Иране мало переводчиков, которые переводят непосредственно с русского языка на персидский. Например, Аббас Милани перевел роман «Мастер и Маргарита» тридцать два года назад, и его перевод оказался достаточно точным, даже несмотря на то, что он переводил с английского на персидский. Роман, переведенный Аббасом Милани и опубликованный в Иране, стал бестселлером в своем жанре. Этот роман был встречен с большим энтузиазмом критиками и читателями не только в Иране, но и в других странах. Один из американских ученых собрал список книг и статей, написанных на английском языке о Булгакове. В этом списке упомянуто 1100 статей и книг, из них более ста книг и статей посвящены только критике «Мастера и Маргариты»10.
На основании этого известного романа в Иране был снят фильм под названием «Иногда посмотрите на небо». Это фрагментированная комедия из наиболее ярких эпизодов булгаковского произведения, которые, однако, расположены не по порядку, а в соответствии с особым замыслом режиссера. «Мастер и Маргарита» — уникальная книга, оказавшая влияние на многих писателей XX века, представляющая собой один из бестселлеров в жанре романа и переведенная на многие языки во всем мире. Даже писатель и литературовед Дмитрий Быков, который неоднократно выражал свою нелюбовь к роману, называв его «дурновкусной книгой», признает его огромную популярность — «Именно «Мастер и Маргарита» стал самым читаемым русским романом и, безусловно, самым главным брэндом русской литературы на западе в XX веке»11.
Вторым наиболее известным и важным для иранских читателей произведением Булгакова является его повесть «Собачье сердце», которую перевел Мехди Габраи. И хотя эта повесть поднимает по преимуществу социально-философские и политические проблемы, волновавшие русскую интеллигенцию после революции 1917 года, в ней также можно отметить элементы фантастики, трагикомедии и сатиры, которые очень волновали М. Бахтина.
В начале повести автор воссоздает атмосферу социального неблагополучия, заостряя внимание на непреодолимой пропасти между миром буржуазной интеллигенции и простого народа, аллегорически представленного в образе бродячего пса Шарика. Используя прием «внутренней речи», которой писатель наделяет бездомную собаку, выступающую в каком-то смысле символом этого люмпен-пролетарского общества, Булгаков художественно точно и убедительно передает отчаяние и безнадежность самого существования рабочего человека. Голосом общества автор избирает лишь одно слово, которое повторяет с одним ритмом: «Ууу!». Это вой собаки, как будто бы взывающей о помощи, кричащей о том, что от бедности некуда деться, и потому нет больше сил даже слышать эти страдания. Все продолжают жить в этом беззвучном рыдании. Лишь вой собаки и есть голос отчаявшегося представителя рабочего класса, который рассказывает о своей боли, но сталкивается с равнодушием. Взгляды, высказанные Булгаковым в данной повести, были подвергнуты критике со стороны многих революционеров, поэтому повесть не была опубликована в течение сорока лет и впервые вышла в печати не на родине своего автора, а в Европе. Сегодня перевод этого произведения есть и в Иране. Сатирический пафос и аллегорическая природа повести хорошо понятна и иранскому читателю. Даже сейчас, спустя 86 лет после своего написания, эта повесть вызывает различные и иногда противоречивые взгляды критиков.
Упомянутый выше переводчик Мехди Габраи, достаточно известный в Иране, почти двадцать пять лет назад также перевел и опубликовал еще одну работу Булгакова — рассказ «Ханский огонь», опубликованный в журнале «Адабестан».
На основе повести «Собачье сердце» Булгакова Мохамад Яагуби написал пьесу под названием «Деле саг» (дословный перевод с персидского — «Сердце собаки»). Эта пьеса недавно была показана по иранскому телевидению как теледрама, а также в качестве спектакля шла на драматической сцене в театрах страны.
Повесть «Роковые яйца» — другое важное и популярное произведение Булгакова — известно в Иране в переводе Пуне Мотамед. Важно отметить, что это первая книга Булгакова, которая была переведена на персидский язык непосредственно с языка оригинала (русского). Первое издание этой работы увидело свет в 2000 году.
Сегодня в Иране есть много почитателей таланта Михаила Булгакова. Кроме таких шедевров, как «Мастер и Маргарита», «Белая гвардия», «Роковые яйца» и «Собачье сердце», которые в предыдущие годы получили горячее признание иранских читателей, в Иране активно публикуются и другие книги писателя, которые, возможно, известны не так хорошо, как указанные работы, однако не менее ярко отображают его художественный талант. Из других произведений Булгакова, переведенных на персидский, можно отметить «Записки юного врача», «Ханский огонь», «Театральный роман (Записки покойника)», «Мертвые души».
Еще одна книга, которую следует упомянуть здесь, включает такие рассказы, как «Золотые корреспонденции Ферапонта Ферапонтовича Капорцева», «Псалом», «Четыре Портрета», «Египетская мумия», «Спиритизм» и другие. Эти рассказы перевела на персидский язык Махназ Садри. Они изданы одной книгой под общим названием «Спиритизм».
«Рукописи не горят» Михаила Булгакова в письмах и его дневник, представленные в книге Дж.И. Кертис, переведены на персидский язык Бижаном Аштари. В определенном смысле это можно считать автобиографией писателя. По нашему мнению, «Рукописи не горят» является лучшей книгой для понимания жизни и творчества Михаила Булгакова. В этой книге опубликован ряд писем Булгакова к жене (Булгаковой Е.С.), через которые мы можем больше узнать о семейной жизни автора, понять его время, обстоятельства, которые препятствовали публикации его романов на родине, почувствовать саму атмосферу, в которой творил писатель, создавая свои произведения без какой-либо надежды на то, что они когда-нибудь будут напечатаны. Читатель подробно знакомится почти тремя десятилетиями жизни Булгакова, а также с некоторыми наиболее важными историческими событиями в России с позиции самого автора.
Переводчик этой книги, размышляя о том, что же побудило его обратиться к булгаковскому материалу, заметил: «Я признаюсь, основной мотивацией для перевода книги о жизни Михаила Булгакова был Иосиф Сталин. Два года назад, когда я переводил книгу «Сталин. Двор Красного монарха» (автор Симон Себаг-Монтефиоре), где автор описывает отношения между Сталиным и советскими интеллектуалами, интересным пунктом для меня был странные отношения Сталина с писателями и представителями интеллигенции — такими, как Михаил Булгаков и Борис Пастернак»12.
Не только проза, но и некоторые драматические произведения Булгакова также переведены и изданы в Иране. Пьеса «Война и мир» М. Булгакова переведена на персидский Абасом Али Эзати. Это 120-страничная пьеса была создана писателем на основе знаменитого романа-эпопеи Л.Н. Толстого. Пьеса «Дон Кихот», написанная по мотивам романа М. Сервантеса, также опубликована в Иране в переводе Абаса Али Эзати.
Шедевры мировой литературы в наиболее драматичный период жизни Булгакова, когда его прозаические произведения не печатались, а пьесы не ставились, оказались для писателя духовной опорой, источником творчества. В пьесах «Дон Кихот» и «Война и мир» проявился особый дар художника — пропустить через себя, через свое мировосприятие известные классические сюжеты, сделав при этом их «своими».
«Иван Васильевич» (комедия в трех действиях) — последняя пьеса М. Булгакова, которая была переведена на персидский и опубликована в Иране в 2014 году. Перевод был осуществлен Мехраном Сепехраном. Пьеса «Адам и Ева», которая была написана вместе со знаменитым романом «Мастер и Маргарита», недавно была опубликована также в переводе Мехрана Сепехрана. Переводчик в своих комментариях к пьесе заметил следующее: «Булгаков написал свои пьесы в форме, совмещающей жизни вымышленных людей с художественным и творческим началом. Он сблизил свои пьесы с французской журналистской традицией девятнадцатого века»13.
Следует добавить, что такие писатели и переводчики, как Джафар Модаррес-Садехи и М. Кабраи, играют важную роль в признании Михаила Булгакова персоязычным читающим миром. Оба в начале шестидесятых годов писали статьи о Булгакове, и название обеих статей было одинаковым — «Рукописи не горят». Они опубликовали свои статьи в литературно-художественном журнале «Адине» (перс., в переводе на рус. — «пятница»). Однако, бесспорно, главная роль в открытии иранскому читателю творчества Булгакова принадлежит Аббасу Милани, первому переводчику романа «Мастер и Маргарита».
Вместе с тем необходимо отметить, что в Иране пока еще не ведется серьезная исследовательская работа над произведениями Михаила Булгакова. И хотя различные статьи и аналитические материалы разбросаны по многочисленным сайтам, внимание критиков и литературоведов в основном направлено на социокультурный и политический контекст отношений между Булгаковым и Сталиным, на ту сложную ситуацию, которая заставила автора «Белой гвардии» написать письмо вождю. Люди хотят узнать, каким именно человеком был писатель, который в своих произведениях спорил со Сталиным.
Очевидно, что перевод произведений Михаила Булгакова на персидский язык послужит толчком к знакомству иранцев с его творчеством. Близость и понятность ключевых тем, красной нитью проходящих через наиболее известные произведения русского писателя, позволила ему завоевать популярность в Иране, о чем свидетельствуют многочисленные переиздания его работ, а так же создание на их основе спектаклей, теледрам и т. д.
В 1930-е и 1940-е годы в Советском Союзе подавлялись любые идеи, которые не соответствовали официальному политическому курсу и противоречили коммунистической идеологии. Некоторые из наиболее талантливых писателей, поэтов, даже будучи членами партии, за свою принципиальную позицию по отношению к искусству, не совпадавшую с «генеральной линией» КПСС, стали жертвами чисток, когда советское правительство вычищало свои ряды14. Так после новой свободы послереволюционных лет — 1920-е годы — заново началась эпоха, в которой литература перешла на нелегальное положение, получил развитие самиздат, «система подпольного книгоиздательства в постсталинском Советском Союзе»15. Сочинения, признанные политически некорректными, замалчивались, или их публикация под влиянием власти надолго откладывалась. Часто авторы не печатались, опасаясь возможных репрессий. Такова была судьба работ теоретика литературы Михаила Бахтина: он написал «Слово в романе» в 1930-е — начале 1940-х годов, а опубликовал только в 1970-е. Точно так же Михаил Булгаков начал свой роман «Мастер и Маргарита» в 1928 г., а первая публикация полной версии романа состоялась лишь в 1973 г. Можно спорить о том, насколько оба этих автора были лояльны к власти, однако тщательный анализ выявляет наличие в их произведениях антиавторитарных идей. То, что они столкнулись с трудностями при публикации своих произведений и длительной отсрочкой служит лишним подтверждением этого очевидного факта.
В случае с Бахтиным критики спорят также о том, как соотносятся его работы с работами Павла Медведева и Валентина Волошинова. Некоторые книги и статьи Бахтина были опубликованы под именами его друзей, в том числе Медведева и Волошинова. Таким образом, истинное их авторство до сих пор является предметом литературоведческих споров16. Профессор Гэри Саул Морсон доказывает, что Бахтин не мог выражать марксистские идеи, присутствующие в работах Медведева и Волошинова, а потому этот корпус текстов следует рассматривать как нечто самостоятельное17. Но принимаем мы эти аргументы или нет, отношение Бахтина к марксизму как к теории не следует смешивать с его восприятием собственно советского строя. Оценка того уважительного отношения, которое оба автора выказывали к советскому строю, требует избирательного подхода. Ни Булгакова, ни Бахтина нельзя считать диссидентами, открыто выступавшими против авторитарного общества, но их произведения явно демонстрируют отказ от следования линии партии и официальной идеологии. В то время как государство поддерживало социалистический реализм как идеальную форму художественного выражения, надеясь, что он запечатлеет социализм и современность в позитивной и оптимистической манере, эти авторы создавали куда более сложные произведения. Анализ идей, выраженных в «Слове в романе» Бахтина и «Мастере и Маргарите» Булгакова, позволяет нам предположить, что и романист Булгаков, и теоретик Бахтин считали советскую марксистскую идеологию сомнительной и отразили эту неудовлетворенность в своих сочинениях. «Слово в романе» выражает неприятие Бахтиным того, что он называет монологическим высказыванием, подчеркивает важность разноречия и неразрывного взаимодействия, в которое вовлечены говорящий и слушатель. В романе «Мастер и Маргарита» Булгаков применяет такие же методы, используя пародию и сатиру в противовес монологизму и высмеивая социалистический реализм. Можно спорить с тем, что и «Мастер и Маргарита», и «Слово в романе» изображают некоторые элементы социализма в позитивном ключе, но это еще не доказывает их личного приятия советского строя.
«Булгаков не был знаком с теорией и критикой Бахтина, однако супруга писателя, Елена Сергеевна, подчеркивала, что некоторые исследователи искали связь между идеями Булгакова и Бахтина. Тем не менее, необходимо отметить, что они оба, находясь в сходных культурных и общественных условиях, одинаково ответили на исторический вызов времени, выразив опыт целого круга не признаваемых официально творческих мыслителей. Однако из-за того, что их голос был «неофициальным», он не был услышан современниками, так как их работы не были напечатаны. То, что связывает Бахтина и Булгакова в качестве теоретика и творца, — это их чрезвычайно развитое чувство понимания юмора как освобождающего фактора в диалоге, и то, что каждый из них сделал это открытие в свое время и с позиций своей судьбы»18.
А.З. Вулис, один авторитетных специалистов по теории сатиры и сатирической литературе в советской России, вместе с вдовой писателя подготовил к публикации роман «Мастер и Маргарита», который был опубликован в журнале «Москва» в 1967 году. Он вспоминал: «...Я побывал у Елены Сергеевны Булгаковой, которой давно прожужжал все уши сюжетом: сколь проницателен и мудр Бахтин. И тотчас мне пришлось убедиться, что магнетизм Бахтина действует даже на стокилометровой дистанции. Услышав, что я еще раз еду в Малеевку, Елена Сергеевна послала Михаилу Михайловичу на прочтение рукопись, готовившегося тогда к печати «Мастера и Маргариты» — случай беспрецедентный <...>. «Мастера» Бахтин вернул мне на Казанском вокзале — они с женой возвращались в Саранск. В купе, неловко опираясь на заставленный столик, наскоро набросал несколько благодарственных слов Е.С. Булгаковой»19. Текст этого небольшого письма Бахтина без сокращений приводит исследователь творчества Булгакова Б.В. Соколов, опубликовав его впервые в газете «Подмосковье» 19 августа 1995 г.: «Глубокоуважаемая Елена Сергеевна! От всего сердца благодарю Вас за Ваше доброе письмо и за предоставленную мне возможность ознакомиться с романом Михаила Афанасьевича. Я сейчас весь под впечатлением от «Мастера и Маргариты». Это — огромное произведение исключительной художественной силы и глубины. Мне лично оно очень близко по своему духу. По приезде в Саранск я напишу Вам более подробно о своем впечатлении. Мы будем очень счастливы видеть Вас этой зимой в Саранске. С глубоким уважением и благодарностью. М. Бахтин. 14/IX-66 г. Саранск, Советская ул., д. 31, кв. 30»20. Действительно, роман Булгакова во многом соответствовал признакам менипповой сатиры, близкой исследовательским интересам Бахтина, а также духу творчества писателя Константина Вагинова, человека из «круга Бахтина», запечатлевшего в своих романах всех основных представителей этого «круга» и не случайно упомянутого Бахтиным в разговоре с Вулисом21. Роман удивительно точно передает атмосферу жизни той Москвы, заметной и знаковой фигурой которой был «человек в черном» из бахтинского окружения и знакомый Булгакова — «последний русский розенкрейцер», ученый-археолог, историк-религиовед, философ, мистик, каббалист, гипнотизер, поэт-импровизатор, скульптор, блистательный лектор и вдохновенный оратор Борис Зубакин. Итак, летние месяцы, проведенные Бахтиным в Малеевке в 1960-е гг., в период «оттепели», стали для него своеобразным хронотопическим «мостом», соединившим в его жизни прошлое и настоящее, способствовавшим его возвращению после «великого саранского сидения» (выражение М.В. Юдиной) в актуальный культурный контекст22.
Атмосфера, которую в своем романе в точности воссоздал Булгаков, была хорошо понятна Бахтину, вынужденному, как и мастер, творить в условиях жесточайшего идеологического давления государства на художника и ученого, устремленного в своем научном поиске к непреходящим духовным ценностям, подвергаемым сомнению в обществе тотальной несвободы.
Политический контекст всегда присутствовал в Иране в восприятии творческих индивидуальностей Бахтина и Булгакова, которые нередко связывались в сознании иранцев как яркие представители свободомыслия. Хотя 1930-е и 1940-е годы в СССР — крайне специфическое время. Общественные и духовно-культурные процессы, характерные для этого периода, пожалуй, не имеют точных аналогий с событиями и реалиями иранской жизни, но отдельные элементы той обстановки все-таки сходны с ситуацией в современном Иране, по крайне мере в представлении значительной части иранской интеллигенции. Такие проблемы, как свобода художника и его отношение к власти, цензура, эзопов язык, двойное сознание, ощущаются и сегодня в разных степенях остроты. Даже напряженная атмосфера осады и ожидания войны — что сильно влияло на общественное настроение и подливало масло в огонь репрессии в СССР в 1930-х годах — присутствует в Иране.
Так что еще по этим причинам иранскому читателю будет особенно актуален новый анализ «культового» романа Булгакова, где тема отношения к власти свободного художника-творца выходит первый план, с помощью бахтинских критических инструментов, таких как многоголосие, ибо сама идея плюрализма опасна и неприемлема для авторитарной власти. И, конечно, такой исследовательский поворот мог бы существенно уточнить очень важные мировоззренческие вопросы, касающиеся бытия человека, его диалога с собой, другим и со всем миром, что особенно важно для исследовательских стратегий в Иране. Но Бахтинский анализ «Мастера и Маргариты» актуален не только иранскому читателю. Карнавальная и многоголосная природа текста ставит под сомнение тезис Д. Быкова о романе как апологии монопольной власти Сталина от «монархиста» Булгакова.
В последнее время под влиянием теории Бахтина, в частности теории романа, актуализировавшей такие понятия, как диалогизм, карнавал и полифония, в Иране были написаны многочисленные статьи23, в которых современные персидские романы и рассказы анализируются с опорой на методологию российского ученого. Как уже упоминалось, иранская и общевосточная классическая литература (например, такие произведения, как «Тысяча и одна ночь») также исследуется на основе теории Бахтина. Идейно-философская близость воззрений М. Бахтина и М. Булгакова позволяет осуществить анализ поэтики и проблематики булгаковского романа сквозь призму литературоведческой теории ученого. Однако до сих пор научная работа в этой области в Иране еще даже не начиналась.
Таким образом, в данной работе представлен подробный анализ литературного шедевра М. Булгакова «Мастер и Маргарита», проведенный на основе теории романа М. Бахтина. Идея карнавализации и полифонии, осмысленная Бахтиным, оказалась созвучна Булгакову. Его художественный мир, вызывающий несомненный интерес у иранского читателя, станет значительно понятнее, если будет исследован с учетом бахтинской литературоведческой методологии.
Примечания
1. Mikhail Bakhtin facts, information, pictures | articles about Mikhail Bakhtin http://www.encyclopedia.com/people/literature-and-arts/south-african-literature-biographies/mikhail-bakhtin (дата обращения 21.05.2017)
2. Dolgorukova, Natalia. M.M. Bakhtin in France: A critical look at the first french reviews appeared in the 1970s. https://wp.hse.ru/data/2016/10/18/1107783832/17LS2016.pdf (дата обращения 21.05.2017)
3. http://russkiymir.ru/en/news/220381/ (дата обращения 1.06.2017)
4. Санаи, Наргес. Теория эпоса М. Бахтина и произведения иранского фольклора («Рассказ о рыбаке и диве» из «Тысячи и одной ночи»). Доклад на VIII Научно-практической конфронтации по древнерусской литературе / Наргес Санаи. — М.: МПГУ, 2015.
5. (Долат абади, Махмуд. Перс. «Джаяе халие солуч») и (Пирзад Зояа, Перс. «Черакха ра ман хамуш миконаи») и (Сана пур, Хосейн. Перс. «Ниме-уе каеб») и (Маруфи Абас. Перс. «Самфони-е мордеган»)
6. (Хосрави, Абутооаб. Перс. «Асфаре катебан») и (Касеми, Реза. Перс. «Хамнаваи-е шабане-е оркестере чубха»)
7. (Хосрави, Абутооаб, Перс. «Асфаре катебан»)
8. ИКП тесно сотрудничала с Иранским обществом культурных связей (ИОКС) (на персидском: anjoman-e ravabet-e farhang-e iran ba etehad-e shuravi), которое организовало Первый конгресс иранских писателей в 1946 г., где обсуждались литературоведческие концепции Чернышевского и Белинского. Обе организации имели представительства во многих иранских городах и, несмотря на цензуру и преследование со стороны иранских властей, энергично продвигали советскую культуру и идеологию в Иране, во многом определяя представления большинства иранцев о русской литературе XX века. (см.: Nodar Mossaki and Lana Ravandi-Fadai, «A Guarded Courtship: Cultural Relations between Iran and the Soviet Union in the late 1940s — 1960s», Iranian Studies, в печати. После Второй мировой войны ИКП превратилась в партию Тудэ.
9. Здесь и далее цитируется наша работа: Санаи, Наргес. Научный интерес к русской литературе и творчеству М.А. Булгакова в Иране / Наргес Санаи // Актуальные проблемы обучения русскому языку как иностранному и русскому языку как неродному: сборник статей. — М.: (дата обращения 21.7.16, 2015.) — С. 140—145.
10. http://www.magiran.com/npview.asp?ID=1201296 (дата обращения 17.05.2017)
11. Быков Д.Л. «Мастер и Маргарита» — роман для одного читателя. http://ru-bykov.livejournal.com/2015279.html (Дата обращения 25.05.2017)
12. Кертис, Дж.И. «Рукописи не горят» Михаила Булгакова в письмах и его дневник, переведены на персидский язык Бижаном Аштари. Салес. — Тегеран, 2013.
13. «Адам и Ева» Перевод: Мехран Сепехран. Издано в Тегеране, 2012.
14. Stuart Finkel, «Purging the Public Intellectual: The 1922 Expulsion from Soviet Russia», Russian Review no. 3 (2003), 589.
15. Ann Komaromi, «The Material Existence of Soviet Samizat», Slavic Review no. 3 (2004), 597.
16. См. Gary Morson, «Prosaic Bakhtin: Landmarks, Anti-Intelligentsialism, and the Russian Countertradition», in Bakhtin in Contexts: Across the Disciplines, ed. Caryl Emerson (Evanston, IL: Northwestern University Press, 1995), 33—77.
17. См. Katerina Clark and Michael Holquist, Mikhail Bakhtin (Cambridge, MA: Belknap of Harvard University Press, 1984).
18. Lesley Milne,Mikhail Bulgakov:a critical biography, Cambridge university press,1990. p.229.
19. Вулис, А.З. У Бахтина в Малеевке / А.З. Вулис // Диалог. Карнавал. Хронотоп. — 1993. — 1—2—3. — С. 182.
20. Соколов, Б.В. Булгаковская энциклопедия / Б.В. Соколов. — М., 2003. — С. 324.
21. См.: Вулис, А.З. Указанное сочинение. — С. 183.
22. Клюева, И.В. М.М. Бахтин между столицей и провинцией: встречи в Малеевке (1963—1966). № 3/2015. / И.В. Клюева. — Саранск, 2015. — С. 102—107.
23. 1 — Гасанзаде, Абдулла, Разави, Сайед Разак, Полифония в романе Симфония Мертвых. Перс. литературной критики и стилистики журнала, выпуск 8.
2 — Алами, Зульфикар, Азими-рад, Захра, Контактные ссылки и текст, чтобы создать полифонический рома. Перс. журнал 1395 выпуск 33.
3 — Гасанзаде, Абдуллах, Замани, Фатеме. Анализ романа у Ферейдуна было три сына, по диалогизму Бахтина. Перс. журнал: 1395 выпуск 193.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |