На одной из первых конференций, посвященных Бахтину, 31 марта 1976 г. Л.Е. Пинский сказал, что глубочайший исследователь диалога был «философ-молчун». Все, что было сказано Бахтиным, и то, о чем он умолчал, создало целую область гуманитарного знания. В конце XX в. идеи Бахтина стали настолько востребованы в научном дискурсе, что появилась целая отрасль гуманитарного знания, которую называют по-разному: бахтиноведение, бахтинистика, бахтинология. Последний термин ввел в научный обиход Ю.М. Лотман, принимавший участие в подготовке первого выпуска «Проблем бахтинологии» (СПб., 1991). Исследования творческого наследия М. Бахтина, т. е. так называемая бахтинистика, представлена многими работами как русских, так и зарубежных исследователей (см.: Норенков С.В. Бахтиноведение как особый тип гуманитарного мышления // М.М. Бахтин: Эстетическое наследие и современность: В 2-х частях. — Саранск, 1992. — Ч. 2. — С. 133—145; Вахрушев В. Бахтиноведение — особый тип гуманитарного знания? // Вопросы литературы. — 1997. — № 1. — С. 239—301; Васильев Н.В. 1) Бахтинизм как историко-культурный феномен // М.М. Бахтин и время: IV Бахтинские научные чтения. (Саранск, 20—21 ноября 1997 г.). — Саранск, 1998. — С. 10—12; 2) Парадоксы Бахтина и пароксизмы бахтиноведения // Бахтинские чтения. III. Сборник материалов Международной научной конференции (Витебск, 23—25 июня 1998 г.). — Витебск, 1998. — С. 6874. См. также отзывы В.И. Каравкина (Диалог. Карнавал. Хронотоп. — 1998. — № 1) и О.Я. Зоткиной (Там же. — 1992. — № 1) и др.
Интерес к идеям Бахтина, приведший к возникновению в 60—80-е гг. и на Западе, и в СССР бахтиноведения, поначалу, как отмечает Д. Шеппард, имел в большей степени количественное, чем качественное измерение: исследователи активно осваивали терминосистему Бахтина: карнавал, карнавализация, диалог и пр. При этом практически сразу были очевидны существенные отличия в локализации интереса исследователей российской и западной интеллектуальных традиций к тем или иным концептуально и хронологически различным фрагментам бахтинского наследия и в интерпретации идей Бахтина. Прежде всего это проявилось в общей оценке вклада Бахтина в гуманитарное знание: на Западе ценились литературоведческие идеи М. Бахтина, а в СССР — философские (Д. Шеппард).
На Западе бахтинские идеи рассматривались через свои интерпретационные ключи: роман — «ниспровергающий жанр», карнавал — «перманентная революция» и культура — «поле сражения, где маргинальные фигуры подрывают все центры»; тогда как в российском интеллектуальном пространстве интересен не «героический максимализм», характерный для работ 1930—1940-х гг., «глубоко духовные размышления об этике обособленного бытия и личности», рефлексируемые в работах 1920-х гг. (Emerson C. Preface to Mikhail K. Ryklin. «Bodies of terror» // New literary history. Baltimore, 1993. Vol. 24. № 1. P. 46).
Рецепция идей М.М. Бахтина в зарубежной гуманитаристике в конце 1960-х — начале 1970-х гг. (переводы его трудов с рецензиями, статьи, диссертации, монографии, инскрипты и вложения (записки, письма), содержащие информацию об отношении зарубежных коллег к М.М. Бахтину, изданные в Австралии, Болгарии, Великобритании, Венгрии, Германии, Италии, Нидерландах, Польше, Румынии, США, Франции, Швеции, Чехословакии, Югославии) представлена в работе Клюевой И.В. Она выделяет три группы исследователей, обращающихся к наследию Бахтина: 1) филологи-слависты, изучающие русскую классику (прежде всего, творчество Достоевского); 2) историки европейской культуры и литературы: медиевисты и/или специалисты по другим эпохам (барокко и др.), рассматривающие карнавальную, смеховую традиции средневековой культуры; 3) ученые-семиотики.
Ученые-марксисты, особенно из социалистических стран, увидели в идеях Бахтина важный ресурс обновления литературной и культурной рефлексии, возможность освобождения от методологического гнета официальной науки.
Одним из наиболее заметных пропагандистов и интерпретаторов идей М.М. Бахтина на Западе в конце 1960-х гг. стала философ и писатель, профессор лингвистики и семиологии Юлия Кристева, которая, исходя из бахтинской идеи диалогизма, обосновывала принцип интертекстуальности, согласно которому любой текст представляет собой мозаику цитат и является «поглощением и трансформацией другого текста». Недостаточное разграничение Бахтиным диалога и амбивалентности, с точки зрения Ю. Кристевой, несет эвристический потенциал, благодаря этому становится ясно, что «на место понятия интерсубъективности встает понятие интертекстуальности, и оказывается, что поэтический язык поддается как минимум двойному прочтению»1. В статье «Разрешение поэтики» Ю. Кристева отмечает различия между подходами Бахтина и формалистов, проявляющиеся в их представлении о языке. Бахтин, называя интересующую его языковую реальность словом, чаще всего имел в виду семантическую единицу языка (mot); однако иногда он имел в виду значение — дискурс. По мнению Ю. Кристевой, бахтинское слово «дискурс» распределено между различными дискурсивными инстанциями, одновременно заполненными множественным «я». Это слово, будучи сначала диалогическим в той мере, в какой в нем слышится голос другого, адресата, становится затем полифоническим, когда/если в нем слышатся голоса одновременно нескольких дискурсивных инстанций. Не разделяя идею идеологичности полифонии, Ю. Кристева утверждает, что субъект, слушая — желая «другого», расщепляется и разрушает семантическую тождественность слова как языковой единицы (слова, фразы, высказывания), одновременно разрушая идеологическую тождественность высказываний и текста в целом, т. е. фундамент определённой (тождественной самой себе) идеологии, тем самым разлагая семантический принцип тождества. Из этого следует, что «романную полифонию образует звучание различных идеологий»2, реализуемых или запрашиваемых различными дискурсивными инстанциями (персонажами, автором), причем эти идеологии не конституируются и не обнаруживают себя как таковые. Текст, по Бахтину, бывает идеологичным только тогда, когда он базируется на «единстве сознания» говорящего «я», гарантирующем истинность идеологии. Ярким примером такого монологического мира Бахтин считал идеалистическую философию XVII—XVIII вв., дошедшую в своем пределе до утопического социализма, уверенного в собственной способности к убеждению. Полифонический текст, считает Кристева, моделируется расщепленным субъектом: «идеологии рассредоточены в интертекстовом пространстве — в «промежутке» между различными «я», и их статус равен статусу диалогического «слова»3. Полифонический текст не идеологичен, поскольку у него нет субъекта. Это некая площадка, на которой различные идеологии борются друг с другом.
Американский бахтиновед К. Томсон отмечает неисчерпаемый потенциал бахтинских идей, особенно востребованных на Западе в связи кризисом познания. Немецкий исследователь бахтинского наследия Р. Грюбель уверен, что «творчество Бахтина имеет своей целью ни больше ни меньше, как новое обоснование культуры вообще»4.
На перспективность, масштаб идей М.М. Бахтина в осмыслении реальности XX в. (а теперь уже и XXI в.) обращал внимание М. Визель, ставивший Бахтина в один ряд с такими мэтрами европейской философии, как Л. Витгенштейн или М. Хайдеггер.
Глубоко и всестороннее идеи Бахтина рассматривал М.Л. Гаспаров, указавший на ловушки, в которые рискуют попасть современные (по)читатели Бахтина, поскольку между моментом оформления системы филологических и лингвистических взглядов Бахтина и ее публичным обсуждением прошло 40 лет. Бахтинские идеи имеют важное значение в борьбе нового со старым; однако они оказываются чаще всего, на современном этапе перманентной войны идей, в руках «древних», а не «новых»: Бахтин провозглашается «носителем высоких духовных ценностей прошлого», органической «целостности которых угрожают бездушные аналитические методы современности»5. Такое понимание, считает Гаспаров, «упускает слишком многое в логической связи взглядов Бахтина»6. Если вспомнить эпоху формирования взглядов Бахтина, то неудивительно, что главной у Бахтина является идея «экспроприации» чужого слова, то есть его особого переосмысления/присвоения. Второе, на что обращает внимание М. Гаспаров, это пафос диалога, т. е. активного отношения к наследству. Далее, для Бахтина характерен нигилистический отбор ценностей: подлинная культура — в будущем, следовательно, незачем прилепляться сердцем к культуре прошлого. И наконец, Бахтин противопоставляет «роман» и «поэзию», высказывая некое неприятие поэзии и вообще «авторитарного языка», подчиняющего себе собеседника. «Бахтин — это бунт самоутвержающегося читателя против навязанных ему пиететов». Однако Гаспаров далек от обвинений Бахтина в тотальном нигилизме: «Диалогический подход — это не только гордыня переламывания чужих голосов своей интенцией, это и смиренное выслушивание чужих голосов перед тем, как их переломить»7. Именно в этом видит Гаспаров значимость бахтинских идей. Парадокс творческой судьбы Бахтина является предметом серьезных размышлений Гаспарова, считающего Бахтина своеобразным заложником собственных идей: «Пророк нового Ренессанса оказался канонизирован веком нового классицизма. Ниспровергатель всяческого пиетета оказался сам предметом пиетета»8. Творческие идеи Бахтина стали инструментом методологии, что, по Гаспарову, совершенно невозможно, поскольку «смысл творчества в том, чтобы преобразовать объект», тогда как смысл исследования состоит в том, чтобы «не деформировать его». Бахтинская концепция оказалась раздробленной на отдельные фрагменты, что, считает Гаспаров, имеет свою экзистенциальную логику: Бахтин призывал собеседников своего поколения брать из культуры прошлого только то, что они считают нужным для себя, и теперь собеседники так же смело препарируют бахтинское наследие. Гаспаров уверен, что вражда между Бахтиным и формалистами объясняется не различием их взглядов, а общностью самого предмета изучения, к которому у каждого из исследователей был свой особый подход, свое оригинальное видение того комплекса проблем, которые являются корневыми и основополагающими в искусстве. «Боролись люди одной культурной формации: самый горячий спор всегда бывает не о цветах, а об оттенках»9.
Исследователь творчества М.М. Бахтина Н.В. Чепелева считает, что, благодаря ключевым концептам «Я» и «Другой», Бахтин «вводит в единый контекст диалогизм понимания личности и бесконечность смысла»10. В основе такого сближения, по мнению исследователя, лежит представление о двух формах познавательной активности: монологической — объектной и диалогической — субъектной. Если монологизм — это, по сути, отрицание существования вне себя равноправного сознания, то диалогизм — это сущность природы сознания. «Подлинная жизнь личности совершается в точке несовпадения человека с самим собой, и она доступна только диалогическому проникновению в нее»11. Н.В. Чепелева подчеркивает значимость идей Бахтина для понимания личности. Человек не может ни понять себя, ни стать собой без референта, без диалога, без позиции вненаходимости, отрицающей одновременно и характерный для «философии жизни» путь вчувствования, вживания в другого, ведущий к потере себя и утрате способности видеть сущность другого. Это путь овеществления человека, однобокой объективации, чреватой попранием свободы личности, игнорированием ее незавершенности, нетождественности самой себе, ее возможностей. Идея Бахтина о том, что подлинная жизнь совершается «как бы в точке несовпадения человека с самим собой, в точке выхода его за пределы всего, что он есть как вещное бытие, которое можно подсмотреть, определить и предсказать помимо его воли»12, по мнению Н.В. Чепелевой, является чрезвычайно актуальной, так же, как и идея о единстве мира, обеспеченном диалогом, приводящем в единство множество единичных центров-сознаний, что и удерживает мир от распада на солипсические монады. Полифоническая картина мира, представленная Бахтиным, по мнению Н.В. Чепелевой, более адекватна для описания XX в., чем монологические концепции эпохи Нового времени.
В своей работе Н.В. Чепелева рассматривает и введенную Бахтиным категорию нравственного деяния, поступка: бытия-со-бытия, в котором он выделяет два аспекта — экзистенциальный, бытийственный и телеологический, аксиологический. Кризис современного сознания объясняется Бахтиным через «кризис современного поступка», образование зазора «между мотивом поступка и его результатом, т. е. между микроэлементами жизни и культуры. Все силы ответственного свершения уходят в автономную область культуры»13, поступок как экзистенциальный феномен девальвируется. Бахтин ставит современной цивилизации неутешительный диагноз.
Онтологический статус культуры в трактовке Бахтина подвергает всестороннему осмыслению К.Г. Исупов, считающий русского филолога и философа-«диалогиста» «всепланетным явлением, героем-«трикстером» современной ноосферы». Его популярность, во много раз превзошедшая популярность других писателей и философов XIX—XX вв., по мнению К.Г. Исупова, объясняется тем, что Бахтин «стоит у истоков фундаментальных стратегий мысли XX века и существенным образом определяет контуры диалогической философии, нужду в которой заявило третье тысячелетие»14. Несмотря на то, что имя Бахтина используется представителями самых разных мировоззренческих и научных парадигм, Бахтин остается вненаходимым относительно этих приравниваний и сопоставлений.
Некоторые из современных бахтинологов приходят к необходимости амбивалентного чтения Бахтина. «Комментируя фрагмент «Философии поступка» (ФП, 127), в котором идет речь о «я-для-себя» как исходном «центре исхождения поступка»15, В.В. Бибихин не может согласиться с отсутствием в тексте Бахтина второго смыслового дна, с тем, что Бахтин высказывает свои идеи, а не шифрует их. В кругу участников «бахтинского симпосиона» активно обсуждалась связь «философии поступка» с «эпохой, лелеявшей в своих недрах идею принуждения»16. Недвусмысленно звучат сентенции о «следственно-прокурорском канцелярите» Бахтина, а в его высказываниях видится дух «товарища Вышинского или другого какого-либо юриста с наганом»17.
Творческое наследие Бахтина привлекает не только отдельных исследователей, но и исследовательские коллективы. Так, кафедра теоретической и исторической поэтики РГГУ и университет им. Лаваля (Квебек) начали работу над «Бахтинским тезаурусом». Результатом исследовательской работы научного коллектива стал сборник статей, посвященный проблемам научного языка М.М. Бахтина. Авторы-разработчики этого проекта считают, что для выявления своеобразия ученого и сущности совершенного им переворота необходимо описание его терминологии и составление системного словаря его понятий. Кроме того, был опубликован для обсуждения проект словника, составленный на основании трех книг М.М. Бахтина: «Проблемы поэтики Достоевского», «Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» и «Вопросы литературы и эстетики».
Среди авторов, опубликовавших статьи в этом сборнике, можно назвать В.Л. Махлина («Другой»), С.Н. Бройтмана («Диалог и монолог»), Д.М. Магомедову («Полифония»), Н.Д. Тамарченко («Роман»), А. Садецкого («Диалогическое становление»), И.А. Есаулова («Полифония и соборность»).
Стремительное развитие бахтинологии, по-видимому, движется по тому направлению, о котором предупреждал Гаспаров. По отношению к М.М. Бахтину воспроизводится ситуация, описанная им самим на примере творчества Достоевского: пишущие о нем либо занимаются самовыражением, не имеющим отношения к мысли ученого, либо, напротив, оказываются лишь «героями» его мысли и не могут занять обоснованную и ответственную позицию вне ее.
Для Бахтина была крайне важна идея целостности. Однако он действительно становится «жертвой» свободных интерпретаций, свободного извлечения из контекста произведения, личности, эпохи какой-то из разработанных им категорий, идей. Образность, метафоричность терминов ученого, их интерпретационный потенциал создают особое духовно-интеллектуальное пространство, поражающее многомерностью, а потому и чрезвычайной «неконкретностью». Не случайно сторонники строго логичного и рационального подхода к изучаемым явлениям в искусстве и литературе упрекают Бахтина в «ненаучности концепции», в метафоричности языка ученого, говорят о «вызывающей неточности» его терминологии, рассуждают о едва ли не аллегорическом характере его теоретико-литературных категорий.
На Западе, как отмечает В.Л. Махлин, Бахтина в основном воспринимают только «профессионалы», он призван заменить исчерпавший себя структурализм (в широком значении слова). В России также есть такой сегмент бахтиноведов — «профессионалы», которые в своих изысканиях полностью ориентированы на Запад: для них Бубер или Гадамер «и интереснее, и как бы доступнее, чем странные, парафилософские, маргинальные тексты» Бахтина. В.Л. Махлин объясняет это большей подготовленностью западного читателя к восприятию принципиального диалогизма Бахтина, однако это можно объяснить мировоззренческой, интеллектуальной «несуверенностью» подобных теоретических построений.
Таким образом, можно сказать, что наследие Бахтина, его идеи до сих пор востребованы и актуальны. При этом рефлексия идей мыслителя на родине и на Западе различны. Эти различия касаются как фокуса интереса, так и интерпретационной логики. Бахтинские идеи, обладая концептуальным потенциалом, несут в себе некоторую опасность неадекватной интерпретации, которую можно преодолеть, лишь изучая творческое и научное наследие ученого в контексте духовно-интеллектуальной атмосферы России первой половины XX века, к которой в современном мире — и на Западе, и на Востоке особенно — усиливается интерес.
Примечания
1. Кристева, Ю. Разрушение поэтики / Ю. Кристева // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. — М.: Прогресс, 2000. — С. 167.
2. Там же. — С. 167.
3. Там же. — С. 167.
4. Кожинов, В. Великий творец русской культуры XX века / В. Кожинов // http://www.hrono.ru/statii/2001/kojinov01.html (дата обращения 21.12.2017)
5. Михаил Гаспаров о Михаиле Бахтине // https://godliteratury.ru/projects/mikhail-gasparov-o-mikhaile-bakhtine-iz-knigi (дата обращения 21.12.2017)
6. Там же.
7. Там же.
8. Там же.
9. Михаил Гаспаров о Михаиле Бахтине // https://godliteratury.ru/projects/mikhail-gasparov-o-mikhaile-bakhtine-iz-knigi (дата обращения 21.12.2017)
10. Чепелева, Н.В. Эстетико-философская концепция личности. М.М. Бахтин / Н.В. Чепелева // http://psylib.org.ua/books/psiteol/txt49.htm (дата обращения 17.7.2017)
11. Бахтин, М.М. Проблемы поэтики Достоевского / М.М. Бахтин // https://www.livelib.ru/quote/408447-problemy-poetiki-dostoevskogo-mmbahtin (дата обращения 21.12.2017)
12. Бахтин, М.М. Проблемы поэтики Достоевского / М.М. Бахтин // https://www.livelib.ru/quote/408447-problemy-poetiki-dostoevskogo-mmbahtin (дата обращения 21.12.2017)
13. Чепелева, Н.В. Эстетико-философская концепция личности. М.М. Бахтин / Н.В. Чепелева // http://psylib.org.ua/books/psiteol/txt49.htm (дата обращения 21.12.2017)
14. Исупов, К.Г. Уроки М.М. Бахтина / К.Г. Исупов // М.М. Бахтин: pro et contra. Личность и творчество М.М. Бахтина в оценке русской и мировой гуманитарной мысли. / Сост., вступ. ст. и коммент. К.Г. Исупова. — СПб.: РХГИ, 2001. — Т. 1. — С. 7—44.
15. Там же. — С. 77—44.
16. Там же. — С. 77—44.
17. Исупов, К.Г. Апофатика М.М. Бахтина / К.Г. Исупов // Диалог. Карнавал. Хронотоп. — 1997. — № 3. — С. 19.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |