3.2. Проблема полифонической организации романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» в современном литературоведении

Вопрос о полифонии как структурно-семантическом принципе организации романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» в современном литературоведении, по-видимому, решен положительно. Александр Жолковский и Анна Грузман прямо называют булгаковский роман полифоничным. Саму полифонию романа исследователи усматривают в сложности нарративной структуры текста: во-первых, московская и ершалаимская сюжетные линии представлены в разных тональностях: «сатирической и объективной»; во-вторых, в тексте присутствуют как исторические, так и вымышленные и фантастические планы; кроме того, в тексте присутствуют мечты, выдуманные истории, постановочные действия, телеграммы, стихотворения, песни, воспоминания героев и т. п.¹

Наличие полифонических техник обнаруживается в презентации персонажей, которые «буквально распадаются на несколько голосов». В качестве примеров, иллюстрирующих данный тезис, приводятся эпизоды: разговор Азазелло с Аннушкой на лестничном пролете; переживания Иванушкой Бездомным в психиатрической больнице когнитивного диссонанса от спора двух его Я: старого и нового; двухслойный диалог Понтия Пилата и Афрания относительно желательной казни Иуды. Кроме этих и ряда других эпизодов, признаком полифонии в романе являются, по мнению А. Жолковского, «резкие изменения личности, внутренние и/или внешние. Иллюстрацией этого тезиса являются Воланд и его свита, Бездомный, Маргарита, Наташа, Варенуха»².

Обнаруживается в романе также и такой яркий признак полифонии, как двойничество — дублирование персонажей. В качестве примера приводятся так пары, как «Мастер и Иешуа; Иван и Левий Матвей; Воланд и Афраний»³.

Внутренние реплики, обнаруженные за счет телепатических техник, которыми владеют представители инфернального мира; диалоги, в которых персонажи «делятся своими мыслями и намерениями (Понтий Пилат и Левий Матвей)»⁴, также являются знаком полифонической структуры романа.

«Взаимодействие полифонии и целостности (по существу монологизм)» усматривается в ершалаимской сюжетной линии, которая рассматривается как «коллективный или анонимный Абсолютный Текст», авторами-составителями которого являются Воланд; Мастер, Иван Бездомный; автор; сама Реальность, Иешуа⁵.

Усиление диалогической структуры романа, создающей, по Бахтину, полифонию, реализуется, по мнению исследователей, за счет театрализации сюжета, использования демонических клоунов провокаторов в роли вершителей правосудия, соприкосновения разноприродных миров, не однозначности образа Мастера⁶.

По мнению Александра Жолковского, неоднозначность позиции автора относительно социального строя свидетельствует о многослойности, а, следовательно, о полифонической структуре романа⁷. Ученый убежден, что полифония романа строится на самой стилистической неоднородности булгаковского текста⁸. Данное мнение основывается на идее М. Бахтина о «разноречной» сущности языка, являющейся естественным его состоянием⁹. Поскольку в романе обнаруживаются многочисленные аллюзии, то это дает основание исследователям считать роман многослойным и, как следствие, полифоничным текстом. «В своем последнем завершенном романе, Булгаков продолжал карнавальное разрушение советской системы, в особенности в области культуры. Будучи направленным на проблемы писательского труда, жизни писателя и справляясь с Правдой, роман известен тем, что в нем используется множество культурных отсылок, а на первый план выносится многослойный текст»¹⁰.

Разнообразие проблематики («зацеплены» философская, религиозная, социальная, экономическая, моральная проблемы), затронутой М. Булгаковым в романе, и жанровая неоднозначность его произведения дают основания некоторым авторам (среди них Александр Жолковский и Анна Грузман) считать роман «Мастер и Маргарита» полифоническим романом. Это проявляется и в системе организации образов: сатирические образы (глава жилого общества Никанор Иванович Босой, берущий взятки за услуги по прописке; хорошо маскирующий свою некомпетентность директор Варьете Лиходеев — любитель горячительных напитков и соответствующих развлечений; зрители магического сеанса, жадно хватающие «деньги» и пр.) сочетаются с лирическими (мастер и его возлюбленная) и фантастическими: антропоморфными (Воланд, Коровьев) и зооморфными (кот Бегемот).

Так, в «московских» главах романе представлена целая галерея сатирических образов. Это домком Босой, берущий взятки за прописку, и директор театра Варьете Степа Лиходеев, только представляющийся значительным лицом, но, с сущности, ничего не сведущий в своем деле. Это и толпа зрителей, которые с жадностью набрасываются во время сеанса черной магии на бумажки, принимая их за настоящие деньги. Особенно жалкими и ничтожными выглядят легкомысленные дамы, прельстившиеся модной заграничной одеждой, а потом оказавшиеся совершенно голыми посреди улицы. Писатель высмеивает бездуховных обывателей, их меркантильные интересы и мнимые ценности. Но рядом с миром этих ничтожных людишек Булгаков показывает совершенно иную жизнь, духовно напряженную и значительную. Это жизнь мастера и Маргариты, их запретная, тайная, роковая любовь возвышает героев над пошлой обыденностью, вдохновляет на творчество, наполняет жизнь смыслом. В мир московской реальности в булгаковском романе органично вплетаются фантастические персонажи, ничем не отличимые от остальных обитателей столицы, как Воланд и Коровьев, или же совершенно необычные, как кота-человек Бегемот или страшный колдун Азазелло. «Их присутствие в романе освещает события уже под другим углом зрения, раскрывает настоящую суть людей, которые хотели спрятать свое лицо за маской добропорядочных граждан, а на самом деле потеряли моральные ориентиры»¹¹.

Реализация М. Булгаковым принципов Бахтина о разноречии и диалогизме, осуществленных в романе в сатирической форме, свидетельствует о развенчивании Булгаковым принципов идеологического монологизма, который взрывается еще и за счет мистической компоненты. В эпизоде появления Воланда, по мнению А. Грузман, в сцене появления Воланда сразу же возникает диалогизм. Едва увидев Воланда, каждый из двух писателей реагирует по-своему: «Необходимо добавить, что на поэта иностранец с первых же слов произвел отвратительное впечатление, а Берлиозу скорее понравился, то есть не то чтобы понравился, а... как бы выразиться... заинтересовал, что ли»¹². Это первое явление той «множественности во взаимодействии», которая будет проявляться на протяжении всего повествования, это слияние множества голосов и мнений, действующее вопреки организованному монологизму.

Образ Воланда привносит диалогизм в булгаковское изображение Москвы. В «Слове в романе» Бахтин предостерегает: «Только мифический Адам, подошедший с первым словом к еще не оговоренному девственному миру [одинокий Адам] мог действительно до конца избежать этой диалогической взаимоориентации с чужим словом в предмете»¹³. В романе Булгакова и читатель, и Воланд — оба входят в такой мир, где слова еще не подразумевают диалог.

В этом исследователь усматривает «множественность во взаимодействии», проявления которой будут очевидны в дальнейшем повествовании; эта множественность действует «вопреки организованному монологизму»¹⁴.

До сцены появления Воланда «поэт, для которого все, сообщаемое редактором, являлось новостью, внимательно слушал Михаила Александровича, уставив на него свои бойкие зеленые глаза, и лишь изредка икал, шепотом ругая абрикосовую воду»¹⁵. В данном случае ответ Бездомного Берлиозу не предполагает активной вовлеченности слушателя. Бездомный воспринимает каждое слово Берлиоза как новое и обладающее истинным авторитетом. Поэтому он не усваивает информацию, не проверяет ее и не перерабатывает так, как будет это делать позже.

В романе Булгакова проработан также принцип активного слушания, присутствующий в теории Бахтина. Теория литературы Бахтина не только принимает в расчет активного слушателя, но и предполагает, что «слово в то же время определяется еще не сказанным, но вынуждаемым и уже предвосхищаемым ответным диалогом»¹⁶, то есть речь имеет свойство не только сообщать информацию, но и предвосхищать реакцию. Она учитывает мысли, нужды и заботы аудитории. В «Мастере и Маргарите» Воланд умеет предвосхищать желания окружающих. В результате в его диалогах с Берлиозом и Бездомным роль, в норме отведенную слушателям, играет он сам, говорящий. Например, когда Воланд предлагает Бездомному сигареты, поэт удивлен тем, что иностранец смог определить в точности те, которые ему так хотелось: «Вы хотите курить, как я вижу? — неожиданно обратился к Бездомному неизвестный, — вы какие предпочитаете? — А у вас разные, что ли, есть? — мрачно спросил поэт, у которого папиросы кончились.

— Какие предпочитаете? — повторил неизвестный.

— Ну, «Нашу марку», — злобно ответил Бездомный.

Незнакомец немедленно вытащил из кармана портсигар и предложил его Бездомному:

— «Наша марка».

И редактора и поэта не столько поразило то, что нашлась в портсигаре именно «Наша марка», сколько сам портсигар. Он был громадных размеров, червонного золота, и на крышке его при открывании сверкнул синим и белым огнем бриллиантовый треугольник»¹⁷. Это напоминает то, как в главе, в которой появляется Понтий Пилат, Иешуа может предвосхитить желания прокуратора, так что тому даже не нужно формулировать свои мысли. Сделав несколько наблюдений, Иешуа замечает: «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет»¹⁸. Диалог у Булгакова демонстрирует, что отношения говорящего и слушателя сложнее, чем те, в которых со слушателем не считаются или [даже те], в которые он активно вовлечен.

Согласно принципам, разработанным М. Бахтиным, высказывание должно взаимодействовать с иными высказываниями. Примером замкнутости, отсутствия взаимодействия, по мнению А. Грузман, является жёсткая реакция на нарушение регламента при обращении Иешуа к прокуратору:

Высказывание, как объясняет Бахтин, должно функционировать во взаимодействии с другими высказываниями и не должно находиться в изоляции, само по себе. Эту концепцию иллюстрирует весь булгаковский роман. Например, когда Иешуа некорректно обращается к прокуратору, ему самым жестоким образом внушают: «Римского прокуратора называть — игемон. Других слов не говорить. Смирно стоять. Ты понял меня, или ударить тебя?»¹⁹. Эта система является примером замкнутости внутри монологизма, но она же действует вопреки монологизму, обнажая всю нелепость стремления унифицирующих сил контролировать язык²⁰.

Эта и ряд других фраз являются свидетельством нарушением принципа взаимодействия, т. к. реципиенту надо сделать то, что от него требуют, не высказывая своего мнения. В подобных эпизодах, по мнению автора, проявляется критика Булгаковым языковой унитарности и авторитаризма. Ершалаимские эпизоды, считает А. Жолковский, противоречат «авторитарной политике активного подавления религии», что дает ему право считать их «проявлением разноречия и многоголосья»²¹.

Таким образом, исследователи романа видят полифонию его структуры в многослойности проблематики и, соответственно, пафоса и стилистики в самой жанровой специфике, разноприродности персонажей, их многоголосии и дублировании/двойничестве, во внутритекстовой жанровой неоднородности, в диалогах с элементами антиципаций, использовании аллюзий, в неоднозначности авторской позиции относительно социального строя и его критике авторитаризма и языкового унитаризма.

Примечания

1. Zholkovsky, Alexander. Text Counter Text. Rereadings in Russian Literary History / A. Zholkovsky. — Stanford: Stanford University Press, 1994 (cloth), 1995. — P. 23.

2. Zholkovsky, Alexander. Text Counter Text. Rereadings in Russian Literary History / A. Zholkovsky. — Stanford: Stanford University Press, 1994 (cloth), 1995. — P. 23.

3. Zholkovsky, Alexander. Text Counter Text. Rereadings in Russian Literary History / A. Zholkovsky. — Stanford: Stanford University Press, 1994 (cloth), 1995. — P. 24.

4. Zholkovsky, Alexander. Text Counter Text. Rereadings in Russian Literary History / A. Zholkovsky. — Stanford: Stanford University Press, 1994 (cloth), 1995. — P. 24.

5. Zholkovsky, Alexander. Text Counter Text. Rereadings in Russian Literary History / A. Zholkovsky. — Stanford: Stanford University Press, 1994 (cloth), 1995. — P. 27.

6. Zholkovsky, Alexander. Text Counter Text. Rereadings in Russian Literary History / A. Zholkovsky. — Stanford: Stanford University Press, 1994 (cloth), 1995. — P. 26.

7. Zholkovsky, Alexander. Text Counter Text. Rereadings in Russian Literary History / A. Zholkovsky. — Stanford: Stanford University Press, 1994 (cloth), 1995. — P. 23.

8. Zholkovsky, Alexander. Text Counter Text. Rereadings in Russian Literary History / A. Zholkovsky. — Stanford: Stanford University Press, 1994 (cloth), 1995. — P. 26.

9. Бахтин, М.М. Слово в романе / М.М. Бахтин Слово в романе // www.gumer.info/bibliotek_Buks/Literat/bahtin/slov_rom.php (дата обращения 25.11.2016)

10. Zholkovsky, Alexander. Text Counter Text. Rereadings in Russian Literary History / A. Zholkovsky. — Stanford: Stanford University Press, 1994 (cloth), 1995. — P. 25.

11. Gruzman, Anna. Bakhtin the Theorist, Bulgakov the Novelist, and Their Views on the Soviet State / A. Gruzman. — University of California, San Diego. — Р.12.

12. Булгаков, М.М. Мастер и Маргарита / М.М. Булгаков. — С. 13.

13. Бахтин, М.М. Слово в романе / М.М. Бахтин. — С. 279.

14. Zholkovsky, Alexander. Text Counter Text. Rereadings in Russian Literary History / A. Zholkovsky. — Stanford: Stanford University Press, 1994 (cloth), 1995. — P. 28.

15. Булгаков, М.А. Мастер и Маргарита / М.А. Булгаков. — С. 10.

16. Бахтин, М.М. Слово в романе / М.М. Бахтин. — С. 280.

17. Булгаков, М.А. Мастер и Маргарита / М.А. Булгаков. — С. 19.

18. Булгаков, М.А. Мастер и Маргарита / М.А. Булгаков. — 35.

19. Булгаков, М.А. Мастер и Маргарита / М.А. Булгаков. — С. 35.

20. Gruzman, Anna. Bakhtin the Theorist, Bulgakov the Novelist, and Their Views on the Soviet State / A. Gruzman. — University of California, San Diego. — P. 8.

21. Zholkovsky, Alexander. Text Counter Text. Rereadings in Russian Literary History / A. Zholkovsky. — Stanford: Stanford University Press, 1994 (cloth), 1995. — P. 29.