§ 3. Диалектика времени и вечности в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» в контексте историософских идей Н.А. Бердяева

Вопрос о влиянии русского религиозного Возрождения начала XX века на мировидение М.А. Булгакова и его художественную практику в литературоведении последнего десятилетия поднимался неоднократно, особенно в связи с «антибулгаковской» кампанией, развернувшейся в 1990-е годы среди православных исследователей (о. М. Ардов, о. Л. Лебедев, М.М. Дунаев), усмотревших «антихристианскую направленность»¹ романа «Мастер и Маргарита», в котором, с точки зрения современных богословов, представлена «искаженная история Спасителя»².

Действительные расхождения булгаковской версии евангельских событий с каноническим первоисточником, порождающие до сегодняшнего дня многочисленные споры и дискуссии, могут быть адекватно осмыслены только в тесной связи с духовными исканиями отечественных мыслителей рубежа XIX—XX веков, создавших уникальный культурный феномен — русскую религиозную философию (свободную от оков догматизма и не во всем ортодоксальную), «близкую писателю не только хронологически, но и сущностно»³.

Восприняв магистральные идеи русского богословского Возрождения от своего отца А.И. Булгакова, известного историка христианства, профессора Киевской духовной академии, одного из инициаторов создания в России церковно-просветительских обществ, призванных вернуть леворадикальную интеллигенцию в лоно Православия, М.А. Булгаков художественно трансформировал их в своем «закатном» романе.

Интерес писателя к религиозной проблематике, осознанно проявившийся в первой половине 1920-х годов, был вызван мощной богоборческой кампанией, развернувшейся в стране. На страницах автобиографической прозы («Мой дневник», «Киев-город») М.А. Булгаков выступает с резкой критикой политики большевиков по отношению к Церкви, с сочувствием следит за судьбой патриарха Тихона⁴, комментирует духовно-интеллектуальные настроения, распространившиеся в русском «образованном классе». Организация в пореволюционной Москве Вольной философской ассоциации, по замечанию М.О. Чудаковой, привлекает особое внимание автора будущего романа о Христе и дьяволе. М.А. Булгаков входит в круг крупнейших религиозных мыслителей, знакомится с Н.А. Бердяевым, М.О. Гершензоном, Г.Г. Шпетом⁵, штудирует труд П.А. Флоренского «Мнимости в геометрии», подчеркивая красным и синим карандашом созвучные ему мысли⁶.

Однако из всех русских философов первой трети XX века этико-эстетической системе М.А. Булгакова наиболее близки идеи Н.А. Бердяева (и это отмечают многие современные исследователи, в частности Б.В. Соколов⁷) — его «философия свободы» и «философия творчества», художественно претворившиеся в романе «Мастер и Маргарита». Впрочем, не менее заметное влияние на сознание писателя оказала также историософия Н.А. Бердяева, изложенная им в его знаменитой работе «Смысл истории». И хотя книга мыслителя вышла в эмиграции в 1923 году, после того как советское правительство в 1922 выслало Н.А. Бердяева из России наряду с другими противниками марксизма (Н.О. Лосский, С.Л. Франк, Л.П. Карсавин, Б.П. Вышеславцев и др.), ключевые положения ее, предполагаем, обсуждались на заседаниях Вольной философской ассоциации, частым посетителем которых был М.А. Булгаков.

«Философия истории, — утверждал Н.А. Бердяев, — упирается в три основные проблемы, от решения которых зависит постижение смысла истории: проблему прогресса, проблему времени, самую важную, и проблему свободы»⁸ (курсив наш. — И.У.). Проблема времени, не случайно определенная Бердяевым как «самая важная», вмещающая в себя и проблему прогресса, то есть поступательного движения вперед, и проблему диалектического единства свободы и необходимости в судьбах отдельного человека и всего мира, становится одной из главных в романе «Мастер и Маргарита». Собственно, ее решению и посвящено центральное событие «современных» глав булгаковского произведения — эксперимент, задуманный и осуществленный Воландом, решившим проверить, насколько преобразилось человечество после того, как ему было даровано Иешуа Га-Ноцри нравственно-этическое учение о всеобщем Добре и абсолютной Любви к людям.

«Величайшим вопросом» задался на сеансе в Варьете иностранный маг, пытаясь понять: «изменились ли эти горожане внутренне», при том что они «сильно изменились... внешне», «как и сам город, впрочем» («появились эти... как их... трамваи... автомобили», «автобусы», «телефоны и прочая...» «аппаратура»⁹). Но совершенствование техники само по себе не является смыслом исторического развития человечества. Гораздо важнее другое — возможен ли прогресс в духовной сфере, и на этот вопрос мессир получил вполне определенный ответ: «люди как люди», «в общем, напоминают прежних»¹⁰, а значит — мир нисколько не изменился за последние две тысячи лет. Прошедшие века, промелькнувшие, как один миг, растворились в вечности, но не исчезли бесследно.

В художественной структуре романа не существует линейного времени, предполагающего необратимое движение вперед, и писатель, сопрягая московский и ершалаимский хронотопы, создает модель вечно длящегося времени, взаимопроникающего настоящего, прошлого и будущего, что отразилось в поэтике пересечения «современных» и «древних» глав (когда конец одной главы является началом другой). Следствием такого понимания времени, принципиально незавершенного и незавершимого, в русской религиозной философии явилась идея отмены ранее случившегося исторического события, что недопустимо с точки зрения рациональной логики, но вполне возможно по законам метафизики, имеющей дело с высшей реальностью. М.А. Булгаков эту идею не только разделял, но и художественно воплотил в своем «закатном» романе. Терзаемый муками совести, прощенный в Вечности прокуратор Пилат, направляясь по «широкой лунной дороге» к источнику истинного Света, просил своего божественного спутника Иешуа признать уже свершившийся факт недействительным: «Какая пошлая казнь! Но ты мне, пожалуйста, скажи... ведь ее не было? Молю тебя, скажи, не было?», и Га-Ноцри с улыбкой на устах уверил своего собеседника: «Ну, конечно, не было... это тебе померещилось»¹¹.

Одно мгновение стоило Понтию Пилату вечности — то самое мгновение, когда игемон «не нашел ни малейшей связи между действиями Иешуа и беспорядками, происшедшими в Ершалаиме», и готов был вынести оправдательный приговор «бродячему философу» («оставалось это продиктовать секретарю»¹²), но не хватило мужества взять на себя ответственность и восстановить справедливость («трусость, несомненно, один из самых страшных пороков. Так говорил Иешуа Га-Ноцри»¹³). И прокуратор сразу же почувствовал, что подписал приговор не только «нищему из Эн-Сарида», но и самому себе: «мысли понеслись короткие, бессвязные и необыкновенные: «Погиб!..», потом: «Погибли!..» И какая-то совсем нелепая среди них о каком-то бессмертии»¹⁴. Так в булгаковском романе художественно реализовалась идея Н.А. Бердяева о том, что «мгновение может быть пережито как блаженная или мучительная вечность»¹⁵. «Мучительную вечность» стоически перенес прикованный к «тяжелому каменному креслу»¹⁶ прокуратор Пилат, прощенный Иешуа и освобожденный мастером («Свободен! Свободен! Он ждет тебя!»¹⁷) накануне обретения им «блаженной вечности» — долгожданного покоя — «вечного дома» с венецианским окном и вьющимся виноградом, поднимающимся к самой крыше, где единственно возможна радость безмятежного творчества.

Жизнь мастера, представлявшая собой мучительный путь к Истине, неустанный поиск Добра и Любви, сопряженный с потерями и поражениями («Как ты страдал, как ты страдал, мой бедный!» — искренне сочувствовала Маргарита¹⁸) лишь на первый взгляд прервалась «в субботний вечер на закате»¹⁹ в один из «исторических» годов XX века. На самом же деле мастер вырвался из оков времени, преодолев его, но не растворился в космической пустоте в отличие от свиты Воланда, конь которого оказался «только глыбой мрака, и грива этого коня — туча, а шпоры всадника — белые пятна звезд»²⁰. Более того, за пределами земного бытия мастера его вечное бытие не перестало быть земным. На прощанье Воланд указал мастеру и Маргарите дорогу, ведущую в романтический мир: «Там ждет уже вас дом и старый слуга, свечи уже горят, а скоро они потухнут, потому что вы немедленно встретите рассвет», будете «гулять... под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта»²¹.

Духовное пространство, дарованное мастеру и его возлюбленной («он не заслужил света, он заслужил покой»²², — сообщил высшую волю Левий Матвей), которое некоторые исследователи склонны считать «обманом, бесовским наваждением»²³, нам представляется воплощением безмятежной, спокойной жизни, включенной в поток особого «экзистенциального времени»²⁴. По мысли Н.А. Бердяева, «экзистенциальное время», позволяющее наиболее остро чувствовать радость существования, человек способен во всей полноте ощущать в «мгновение творческого экстаза»²⁵. Его восторженное переживание навсегда запомнил мастер, когда «начал сочинять роман о Понтии Пилате»: «Ах, это был золотой век!»²⁶. Историк оторвался от реальности и глубоко погрузился в эпоху пятого прокуратора Иудеи, выносящего смертный приговор Сыну Человеческому — Иешуа Га-Ноцри, открывшему миру величайшее нравственно-этическое учение о Добре и Милосердии ко всем людям без исключения (ведь «злых людей нет на свете»²⁷).

М.А. Булгаков художественно отразил открытую Н.А. Бердяевым закономерность: «Не только личная, но и историческая жизнь человека в глубине своей погружена во время экзистенциальное и лишь проецирована во времени космическом и историческом»²⁸. Личность Иешуа, да и личность самого мастера, «угадавшего» отнюдь не внешнюю фактическую сторону библейских событий (как историк, он прекрасно знал Евангелия и свидетельства античных ученых об Иисусе Христе), а их экзистенциальную сущность (мир мыслей и чувств Спасителя), в романе соединяют три хронотопа: «ершалаимский» (древний), «московский» (современный) и «космический» (вечный).

Мастер в творческом акте, во время написания своей главной Книги, переживает не только свою личную судьбу, но и судьбу Иешуа Га-Ноцри, причем с такой степенью интенсивности, что одновременно пребывает в двух временных измерениях. Работая над романом о Га-Ноцри, носителе идеи всеобщей Любви, мастер не замечал, как стремителен бег времени: как один миг, пролетела зима, «внезапно наступила весна»²⁹, наполнившая его одинокую жизнь светом и смыслом «настоящей, верной, вечной любви» к Маргарите³⁰. «Да, любовь поразила нас мгновенно»³¹, — заметил мастер Ивану Бездомному.

В художественном мире булгаковского романа мгновение в соответствии с историософскими воззрениями русских религиозных мыслителей и, в первую очередь, Н.А. Бердяева мыслится не только неотъемлемым атрибутом вечности, но и, как это ни парадоксально, его тождеством, ибо в одном мгновении, как в точке, сконцентрирована вся вечность, в самоотверженной любви мастера и Маргариты — абсолютная любовь Иешуа Га-Ноцри к каждому «доброму человеку».

Диалектика вечности и времени, определяющая идейно-философскую структуру романа «Мастер и Маргарита», проецируется на растворенный в повествовании тип сознания (комсически-вселенский и человечески-земной, причем национально и ментально окрашенный), напрямую коррелируя с ним: вечность соотносится со вселенским, универсальным началом, а время — с частно-национальным его проявлением.

Примечания

1. Дунаев М.М. Православие и русская литература: В 6 т. — М.: Христианская литература, 2000. — Ч. VI. — С. 251.

2. Там же. — С. 243.

3. Колесникова Ж.Р. Роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» и русская религиозная философия начала XX века. Автореферат дисс. к. филол. наук. — Томск, 2001. — С. 3.

4. Булгаков М. Дневник. Письма. 1914—1940. — М.: Современный писатель, 1997. — С. 51.

5. Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова // Москва. — 1987. — № 7. — С. 25.

6. Булгаков М.А. Пометы в книге П.А. Флоренского «Мнимости в геометрии» (М.: Поморье, 1922). ОР РГБ. Ф. 562. Ед. хр. 26. Оп. 6.

7. Соколов Б.В. Булгаковская энциклопедия. — М.: Локид; Миф, 1998. — С. 83—87.

8. Бердяев Н.А. Смысл истории. РГАЛИ. Ф. 1496. Ед. хр. 38. Оп. 1. — С. 29.

9. Булгаков М.А. Собрание сочинений: В 5 т. — Т. 5. Мастер и Маргарита; Письма. — М.: Художественная литература, 1990. — С. 119—120.

10. Там же. — С. 123.

11. Там же. — С. 383.

12. Там же. — С. 30.

13. Там же. — С. 310.

14. Там же. — С. 31.

15. Там же. — С. 31.

16. Там же. — С. 369.

17. Там же. — С. 370.

18. Там же. — С. 373.

19. Там же. — С. 372.

20. Там же. — С. 369.

21. Там же. — С. 371.

22. Там же. — С. 350.

23. Крючков В.П. «Он не заслужил света, он заслужил покой...» Комментарий к «Мастеру и Маргарите» М.А. Булгакова // Литература в школе. — 1998. — № 2. — С. 59.

24. Бердяев Н.А. Смысл истории. РГАЛИ. Ф. 1496. Ед. хр. 38. Оп. 1. — С. 31.

25. Там же. — С. 31.

26. Булгаков М.А. Собрание сочинений: В 5 т. — Т. 5. Мастер и Маргарита; Письма. — М.: Художественная литература, 1990. — С. 135.

27. Там же. — С. 29.

28. Бердяев Н.А. Смысл истории. РГАЛИ. Ф. 1496. Ед. хр. 38. Оп. 1. — С. 32.

29. Булгаков М.А. Собрание сочинений: В 5 т. — Т. 5. Мастер и Маргарита; Письма. — М.: Художественная литература, 1990. — С. 135.

30. Там же. — С. 209.

31. Там же. — С. 138.