Хищные, любопытные, презрительные и равнодушные взгляды встретили человека, одетого, как гласит известная русская пословица, с миру по ниточке. На узковатых для его роста плечах просторно сидела старенькая, но чистая косоворотка с расшитым на груди то ли украинским, то ли белорусским орнаментом. Вероятно, ввиду стоявших сильных холодов, чья-то сердобольная душа пожертвовала ему бывшую когда-то меховой черную жилетку. От меха, впрочем, остались некие облезлые территории, обильно покрытые клочками шерсти неизвестного животного. Да и сам мех был, по меткому народному определению, скорее рыбьим. Синее галифе с выцветшими широкими красными лампасами было явно казачьим — об этом говорила и зауженная их верхняя часть. На ногах сидели неопределимого уже цвета, донельзя растоптанные ботинки, к тому же великоватые, отчего человеку приходилось постоянно шаркать ногами. Головного убора на нем не наблюдалось, впрочем, как и самого целого узелка с вещами.
Рыжеватая аккуратная бородка и длинные, потемневшие до каштановых по причине отсутствия качественного мытья, волосы выдавали в нем интеллигента, связанного, вероятно, с преподавательской деятельностью в учебных заведениях, причастных к искусству.
Неприятно скрежетнувший снаружи засов окрашенной коричневой краской двери показал, что прибывший определен новым постояльцем переполненной уже камеры, значившейся в тюремном реестре под номером 34.
Новичок застыл у входа, обводя камеру отрешенным взглядом, отыскивая свободный уголок, где можно было бы пристроиться. Однако существующие тюремные обычаи требовали, чтобы вновь прибывший представился по определенной форме, и тогда уже камера, а точнее сидельцы угловой камеры, решали, достоин ли он принятия в данное небольшое тюремное сообщество. И какое место ему определить в соответствии с поведанными им заслугами — поближе к окну ли, к двери, или вовсе у накрытой крышкой параши, стоявшей в отдаленном углу камеры.
Новичок же продолжал молчать и водить по сторонам отсутствующим взором, не решаясь сделать хотя бы шаг.
— Язык проглотил? — с угрозой прохрипел невысокий крепыш с нависшей над глазом лихой челкой на коротко стриженной голове.
Засученные рукава открывали сплошь покрытые синими наколками руки. В каждой камере имелся назначенный угловым «забойщик», который при необходимости по воровским правилам, умышленно создавал конфликтные ситуации и зачинал разборки. Крепыш с наколками исполнял именно эти функции. Он сделал три шага навстречу новичку и уже примеривался, куда половчее нанести удар, чтобы сразу свалить на пол не желавшего представиться строптивца и тем самым заслужить одобрение сокамерников.
— Охолони, Перстень, — негромким голосом произнес сидевший на шконке у самого окна высокий, широкоплечий, с покрытым неровными шрамами мужественным лицом заключенный, — не трожь мужика.
— Дык я...
— Дык-дык, индык, — беззлобно передразнил его широкоплечий, — отойди к... тебе говорю, — он витиевато и красиво выругался.
Он всматривался в прибывшего пристальным изучающим взглядом, постукивая по-боксерски друг о друга здоровенными кулачищами. Старший камеры, по воровскому определению — угловой, в прошлом, в середине двадцатых годов, в самом деле был боксером. И даже чемпионом Москвы в тяжелом весе. Но, как это часто бывает с успешными спортсменами, быстро втянулся в разгульную жизнь с ресторанами, женщинами и собутыльниками, и кончилась эта красивая жизнь, что также, как правило, случается, плохо. В ресторане «Прага» в пьяной драке он убил какого-то заслуженного уркагана, повздорив с ним из-за того, чью заказанную песню будет исполнять кабацкий оркестрик.
Следствие признало убийство неосторожным, а суд, с учетом былых заслуг, определил наказание в два с половиной года лишения свободы. На пересылке, по пути в лагерь, друганы убитого вора попытались отомстить ему за совершенное убийство. В завязавшейся схватке он «положил» еще двоих и одного серьезно искалечил. Нападавшие были вооружены арматурными заточками, и налицо было состояние необходимой обороны, как настаивал ушлый адвокат. Но следствие, а за ним и суд сочли, что бывший чемпион-тяжеловес допустил превышение пределов необходимой обороны, и он получил довесок в два года.
Освободившись досрочно, он познал все составляющие «бывшего». Друзей не осталось, все собутыльники разом от него отвернулись. Жилья не было, в период чемпионства он жил в хорошем общежитии. Перестали водиться и деньги. И пошло, как говорится, поехало.
Сначала «Боксер», такую кликуху он получил еще в первой отсидке, в одиночку совершил вооруженное ограбление специализированного магазина, торговавшего часами. Затем сколотил небольшую маневренную банду, грабившую посетителей дорогих ресторанов, а иногда и поезда, отходившие в летний сезон в южном направлении.
Отсидка следовала за отсидкой. Вором в законе он не стал, но авторитет в воровской среде заслужил. На сходке, куда «Боксер» явиться не убоялся, ему простили убийство уркагана, справедливо сочтя его обстоятельства «бытовухой», где в споре победил сильнейший.
Открытый независимый характер, справедливость в разборках и правиловках, непринятие поблажек администрации тюрем и лагерей и, конечно же, оставшиеся профессиональные навыки и недюжинная сила снискали ему уважение как среди «законников», так и в кругу обычных блатных. И в камере он был верен себе, «держал порядок» и не давал никого из содержащихся здесь напрасно в обиду.
И сейчас «Боксер» смекнул, что новичком движет не какая-то неуемная гордыня, а, скорее всего, незнание «понятий» — воровских законов и обычаев. К этому приплюсовывался непоказушно отрешенный вид пришельца, свидетельствующий о серьезном духовном недомогании. Он еще раз пристально вгляделся в глаза пришедшего и пришел к определенному выводу.
— Не видишь — блаженный это, — укоризненно-угрожающий тон заставил «забойщика» поспешно отступить, — нельзя таких людей обижать, они и так...
Угловой не закончил предложение, призывно махнул рукой, приглашая рыжебородого подойти, и козырнул слышанной где-то в красивом прошлом фразой: — Не от мира сего.
— За что сел?
Подошедший непонимающе глянул на спросившего, губы его шевельнулись, но никаких слов не молвили.
— Э-э-э, он, сдается, и немой к тому же, — старший по камере был несколько озадачен и прикидывал, куда определить обиженного жизнью страдальца.
— Тут бу-дешь спать по-ка, — отчего-то медленно, по слогам и очень громко, решил он, сопровождая свои слова тычком кулачища в сторону средней шконки на трехъярусных нарах, расположенных вдоль стены, у окна. Место, по тюремным понятиям, было хорошим.
Но новичок, прежде чем двинуться в указанном ему направлении, неожиданно заговорил на незнакомом, слегка растянутом певучем наречии. Судя по интонации, он благодарил за что-то, но делал это с достоинством и без всякого подобострастия...
Новичок оказался невероятно способным учеником и освоил русский язык за неделю. Причем в процессе занятий азартно участвовала вся камера. И быть бы ему обученным только «ботать по фене», но, к счастью, один из сидельцев в прежней, уже далекой жизни был профессором русского языка и словесности. И кликуху в местах этих получил соответствующую — Профессор.
Бывший профессор в одной из своих лекций призвал слушателей учиться языковому разнообразию и богатству в недавно вышедших романах Михаила Булгакова «Белая гвардия» и «Дни Турбиных». Последовал скорый донос в «органы», которые сочли этот призыв как прославление белогвардейской «контры» и профессору впаяли контрреволюционную пропаганду и агитацию.
Рыжебородый чужестранец ничего о себе не рассказывал и не знал толком, за что он тут сидит. Но по манере выражения и по знанию библейских текстов «Профессор» вычислил в нем священника, которых сажали теперь в немалом количестве — шла борьба с «опиумом для народа».
— Поп это, — попросту доложил он угловому о роде занятий неизвестного, — а сидит, видно, по пятьдесят восемь-десять1, как и я.
Но новичок не стал «Попом», как ожидалось среди обитателей камеры. Угловой называл его в долгих беседах о смысле жизни уважительно «Отче». Это и закрепилось как кличка, по-иному сокамерники его и не называли.
Вероятно, от рождения в бывшем чемпионе был заложен интерес к философскому познанию мира. И сейчас, сидя на нарах, он мог часами обсуждать с проповедником сущность бытия, проблемы поиска истины, вопросы святости и греха. Его интересовало раскрытие понятия личности, степени ее свободы и взаимоотношений с окружающим миром. И, конечно, эти темы преломлялись в призме бурлящего водоворота криминальной среды.
— Преступление есть грех?
— Грех.
— Этот грех заложен в человеке от природы?
— Да.
— Почему же тогда одни люди совершают преступления, а другие нет?
— Инстинкт духа побеждается инстинктом природы, вот и творится зло.
— Чем можно укрепить инстинкт духа?
— Верой.
— Господь ведь простил человеку все его грехи изначально?
— Да, это так.
— В чем тогда смысл жить честно, не совершая никаких противоправных деяний?
— Всякому воздастся за его грехи на небесах. Человек должен помнить об этом и воздерживаться от злых искушений.
Иногда в этих дискуссиях, с позволения старшого, как все называли мастера кулачного боя, принимал участие и «Профессор», привнося изюминки литературы из произведений великих классиков. Остальные же слушали их диспуты, состоящие из «сплошных непоняток», как выразился один старый вор, промыкавшийся в тюрьмах и лагерях три четверти своей жизни. Это еще более наполняло мятущуюся душу камерного углового законной гордостью за свою ученость.
Примерно через месяц, к большому сожалению «Боксера» и привязавшихся к странному проповеднику сокамерников, того перевели в стражное отделение больницы имени Кащенко для проведения стационарной судебно-психиатрической экспертизы. Больше о нем обитатели камеры № 34 ничего не слышали.
Примечания
1. Ст. 58-10 УК РСФСР — контрреволюционная агитация и пропаганда.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |