Отражается ли такая логика развертывания художественной системы на пространственно-временной структуре романа? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо рассмотреть соотношение пространства и времени в мире сна и в условно-реальном мире произведения.
Проанализируем с этой точки зрения вещий сон Алексея Турбина и сон Василисы. Первый из них изображен в начале «Белой гвардии», а второй — в последней главе романа. Благодатным материалом для сравнения эти сны делает не только их «контрастное» положение в тексте романа. В них представлены модели миров, идеальные для данных персонажей-сновидцев. Алексей Турбин видит во сне рай; но своеобразная «райская» жизнь снится и Василисе. Мир его сна можно считать пародией на мир, приснившийся Турбину. Это позволяет говорить о том, что эти сны находятся в некоторой оппозиции по отношению друг к другу. Наконец, в них наиболее ярко (по сравнению с другими сновидениями в романе) выражена пространственно-временная структура.
События сна Алексея Турбина происходят в пространстве рая, т. е. принципиально отличном от реального. «Топография» мира, в который переносится герой, описывается приснившимся ему вахмистром Жилиным: «Места-то, места-то там ведь видимо-невидимо. Чистота... По первому обозрению говоря, пять корпусов еще можно поставить, и с запасными эскадронами, да что пять — десять! Рядом с нами хоромы, батюшки, потолков не видно! <...> «А это, — говорит апостол Петр, — для большевиков, с Перекопу которые»» (235). Здесь, помимо масштабов «райского» мира, несопоставимых с земным, обращает на себя внимание еще один момент. Это способность принимать в себя всех без исключения, что совершенно непонятно Турбину. Герой тщетно напрягает «свой бедный земной ум» (235), чтобы осознать присутствие в раю большевиков. Это показывает неспособность героя, принадлежащего к реальному миру, понять законы мира иного. Однако такое же свойство — «всеприимность» — присуще и дому Турбиных. Этот мотив сближает пространство рая и дома Турбиных.
Не менее примечательно время в этом сне. Здесь объединяются три временных пласта — прошлое, настоящее и будущее. Так, Турбину снится уже погибший вахмистр Жилин, принадлежащий к прошлому относительно основных событий романа. К плану будущего, несомненно, принадлежит грядущая гибель Николки. Итак, события, отнесенные в основном повествовании к прошлому или будущему, в этом сне переносятся в один временной пласт.
Однако говорить о нулевом времени, действующем в сновидении Ал. Турбина, все же нельзя. Здесь отчетливо прослеживается план «внутреннего» прошлого, которое не соответствует прошлому в основном повествовании. К нему относится, например, вступление в рай бригады, о чем рассказывает Жилин. Таким образом, в сфере сна действует свое, особое время, аналогичное земному, но не тождественное ему. С «земной» точки зрения это время может казаться застывшим или вовсе не существующим, но это не так. Замкнутая действительность рая обладает своим пространством и временем, и законы их непостижимы только для обитателей этого мира. Очевидно, в этом состоит одна из особенностей художественного мира, созданного Булгаковым.
Обратимся теперь к сну Василисы. Его структурные особенности позволяют проследить разрушение пространства, существующего в мире сна. Время в этом сне не поддается точному определению. Поскольку герою снится, «будто никакой революции не было» (423), то события сна могут или относиться к прошлому, или показывать в символическом виде события настоящего (в таком случае разрушение «райского» мира в конце сна соотносится с революцией).
Пространство сна ограничивается огородом, якобы купленным Василисой. Поскольку в мире сна действуют законы, совершенно отличные от законов реального мира, становится возможным небывало быстрое произрастание в этом огороде овощей. Однако затем в мир сна вторгаются некие дьявольские силы (поросята), что вызывает его разрушение. Персонаж при этом пробуждается, т. е. переходит из мира сна в реальный. Этот переход отмечен трансформацией пространства: «Черным боковым косяком накрыло поросят, они провалились в землю, и перед Василисой всплыла черная, сыроватая его спальня...» (423). В этом фрагменте отчетливо видна смена пространства сна реальным.
Таким образом, очевидно, что здесь автору важно подчеркнуть нетождественность пространств в мире сна и в реальности. В начале же романа эти пространства, напротив, сближаются — не по «видимым» атрибутам, но по своим глубинным свойствам. Это соответствует общей логике развертывания художественной системы «Белой гвардии»: от смешения потустороннего и реального миров к их полному разграничению.
Отчасти это связано со спецификой времени, к которому отнесены события романа. Как отмечалось исследователями, действие укладывается в промежуток между Рождеством и Сретением1. То есть, значительная часть событий в романе приходится на Святки. В это время, отмеченное особой символикой, становится возможным взаимодействие между реальным и потусторонним мирами. Таким образом, граница между ними временно становится проницаемой. Булгаков не мог не принимать это во внимание, и уж конечно, не случайно он выбрал именно такое время действия2.
Закрытие же границы между мирами в художественном мире романа, вероятно, связано с таким событием, как уход из Города Петлюры. В присутствии Петлюры и его войска, которые являются в романе воплощением дьявольских сил3, Город становится неким фантомом. О самом Петлюре говорится, что он «просто миф, порожденный на Украине в тумане страшного 18-го года» (229). Его принадлежность к призрачному миру видений подтверждается и тем, что здесь появляется мотив тумана, сквозной для почти всех сновидений в романе. Так, кошмар Николки завершается выходом видения из «зыбкого, сонного тумана» (325) и превращением его в живое тело. Во сне Елены этот мотив также присутствует как устойчивая характеристика мира сновидений: «Туманы сна ползли вокруг него <Шервинского>, его лицо из клубов выходило ярко-кукольным» (427). Тот же мотив появляется и применительно к образу Города. Непосредственно перед вступлением в него Петлюры «тревожно в Городе, туманно, плохо...» (184). Таким образом, с появлением Петлюры Город переходит в сферу потустороннего мира. Не случайно события, принадлежащие как бы к условно-реальному плану, в начале романа заключаются в рамки сна (см. сон Алексея Турбина о Городе, рассмотренный нами выше).
С уходом же Петлюры Город снова становится реальностью, и граница между мирами делается непроницаемой. С этим, видимо, связано и появление в последней главе жизнеутверждающего сна Петьки, свободного от мотива смерти. Таким образом, в романе «Белая гвардия» мы, очевидно, встречаемся с реализацией мифологической модели воскресения через смерть4. Возникает предположение, что такая логика развертывания художественной системы может быть связана с особенностями ориентации Булгакова на традиции Толстого и Достоевского. Проверке этой гипотезы будет посвящен следующий пункт этой главы.
Примечания
1. См., напр.: Фиалкова Л.Л. Указ. соч. — С. 153.
2. Подробнее о символике святочного времени см.: Лотман Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий: Пособие для учителя. — Л., 1983. — С. 262—274.
3. Подробнее об этом см.: Гаспаров Б.М. Новый Завет в произведениях М.А. Булгакова // Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы. Очерки по русской литературе XX века. — М., 1994. — С. 101—102.
4. Подробнее об этой мифологической модели см.: Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. — М., 1997. — С. 83—86; Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. — М., 1995. — С. 222—225.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |