Прежде чем обратиться к анализу некоторых элементов мотивной структуры «Белой гвардии», необходимо остановиться на одном немаловажном моменте. В этом романе Булгакова мы сталкиваемся с такой особенностью художественной системы, как наличие нескольких литературных сновидений, тесно связанных между собой. Естественно, каждое из них имеет свою структуру, свои типологические особенности и выполняет определенные функции в произведении. Но в данном случае для понимания романа как художественного целого более целесообразно рассматривать сны как элементы единой системы.
Связи, существующие между снами, изображенными в романе, проявляются даже на уровне стиля. Булгаков наделяет сны своих персонажей характеристиками, за счет которых происходит их «одушевление» или «овеществление». Эта особенность языковой структуры булгаковского романа уже отмечалась исследователями. В частности, Н.А. Кожевникова в своей статье «Словоупотребление в романе М. Булгакова «Белая гвардия»» писала, что в этом романе «отвлеченное, непредставимое овеществляется. Психические и физические состояния опредмечиваются»1.
Так, «оживает» сон Турбина о рае: «Вещий сон гремит, катится2 к постели Алексея Турбина»3. Такими же свойствами обладает сон Николки: «...и кошмар уселся лапками на груди» (324). Приобретает способность действовать, как живое существо, мгла во сне Елены: «Смутная мгла расступилась и пропустила к Елене поручика Шервинского» (427).
В отличие от рассмотренных выше случаев, сны Алексея Турбина и Петьки Щеглова из последней главы романа, скорее, опредмечиваются. Сон Алексея Турбина «висел над ним, как размытая картина» (422); Петьке же Щеглову «сон привиделся <...> простой и радостный, как солнечный шар» (427).
К сожалению, рассматривать здесь все мотивы, общие для сновидений, изображенных в «Белой гвардии», не представляется возможным. Поэтому остановимся на одном из центральных мотивов в романе, а именно на мотиве смерти как переходе границ. Этот выбор объясняется тем, что мотив смерти чрезвычайно важен для характеристики художественной реальности.
На первый взгляд, он наиболее отчетливо прослеживается в вещем сне Алексея Турбина и сне Елены. Оба сновидения содержат намек на возможную гибель Николки, вынесенную за пределы действия романа.
Во сне Алексея Турбина на грядущую гибель Николки намекает вахмистр Жилин, рассказывающий о появлении Най-Турса в Раю: «А за ним <Най-Турсом> немного погодя неизвестный юнкерок в пешем строю, — тут вахмистр покосился на Турбина и потупился на мгновение, как будто хотел что-то скрыть от доктора, но не печальное, а, наоборот, радостный, славный секрет...» (235). О том, что этот «неизвестный юнкерок» — именно Николка, позволяет говорить несколько странное поведение Жилина. Кроме того, в сцене встречи Николки с матерью и сестрой Най-Турса его прямо называют юнкером.
Рассмотренная выше сюжетная линия замыкается в сновидении Елены: «А смерть придет, помирать будем... — пропел Николка и вошел. В руках у него была гитара, но вся шея в крови, а на лбу желтый венчик с иконками. Елена мгновенно подумала, что он умрет, и горько зарыдала, и проснулась с криком в ночи...» (427).
Мотив смерти присутствует также в репликах Най-Турса и Николки, которые появляются в снах Алексея Турбина и Елены. Между словами этих персонажей возникают определенные переклички, связывающие вещие сны в романе. Ср.: «Умигать — не в помигушки иг'ать» (Най-Турс) и «А смерть придет, помирать будем...» (Николка).
Однако линии гибели Николки и Най-Турса являются лишь частным случаем реализации мотива смерти, который проходит практически через все сны в романе. Так, в своем вещем сне о Рае Алексей Турбин провидит гибель не только Николки, но и Най-Турса, а также беседует с погибшим вахмистром Жилиным. В кошмаре Николки этот мотив реализуется и на языковом уровне: Николка засыпает «как мертвый, одетым, на кровати» (324). В другом своем сновидении Алексей Турбин сам проходит через временную смерть: «Беззвучно стреляли, и пытался бежать от них Турбин, но ноги прилипали к тротуару на Мало-Провальной, и погибал во сне Турбин»4 (423). Елена же, как было сказано, видит во сне умершего Николку. Во сне Василисы мотив смерти присутствует в трансформированном, пародийном виде: герой становится свидетелем гибели своего мирка от рук «дьявольских» сил5.
Во всех рассмотренных выше случаях персонажи-сновидцы преодолевают границу между реальным и потусторонним мирами. Тот факт, что мотив смерти присутствует в снах героев «Белой гвардии», объясняется, скорее всего, тем, что Булгаков обращается здесь к символике сна как временной смерти.
Следует также заметить, что мотив смерти и близкие к нему мотивы связывают мир сна и условно-реальный мир в романе. Так, образ Николки из сна Елены сближается с образом мертвого Най-Турса в основном повествовании мотивом мученического венца. Ср.: «Най — обмытый сторожами, довольными и словоохотливыми, Най — чистый, во френче без погон, Най — с венцом на лбу под тремя огнями, и, главное, Най — с аршином пестрой георгиевской ленты, собственноручно» (407) и «В руках у него <Николки> была гитара, но вся шея в крови, а на лбу желтый венчик с иконками» (427). В описании мертвого Най-Турса примечательно также наличие мотивов света и чистоты, которые встречаются в вещем сне Алексея Турбина как атрибуты «райского» облика полковника и Жилина. Таким образом, мотив смерти в романе и близкие к нему мотивы света и чистоты оказываются связующим звеном между сновидениями и основным действием.
Чуть ли не единственным сновидением в романе, свободным от мотива смерти, является сон Петьки Щеглова. В «простом и радостном» сне ребенка, завершающем «Белую гвардию», этот мотив отсутствует не случайно. Вероятно, это объясняется тем, что перед нами именно детский сон. В тексте романа он прямо противопоставлен сновидениям взрослых героев (а особенно последнему сну Ал. Турбина, в котором он погибает): «Во сне взрослые, когда им нужно бежать, прилипают к земле, стонут и мечутся, пытаясь оторвать ноги от трясины. Детские же ноги резвы и свободны» (427). Кроме того, сразу за этим сном следуют рассуждения повествователя о звездах, в которых резко противопоставляются земной и небесный миры: «Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле» (428). В таком контексте взаимопроникновение реального и потустороннего становится просто невозможным, тогда как в начале романа мы наблюдаем совсем другую картину.
Примечания
1. Кожевникова Н.А. Словоупотребление в романе М. Булгакова «Белая гвардия» // Литературные традиции в поэтике Михаила Булгакова. — Куйбышев, 1990. — С. 119. Г. Бахматова отмечает «материализацию ощущений» героев в «Петербурге» А. Белого. См.: Бахматова Г. Указ. соч. — С. 128—129.
2. Здесь и далее все выделения в цитатах из романа Булгакова (кроме специально оговоренных случаев) принадлежат нам.
3. Булгаков М.А. Собр. соч.: В 5 т. Т. 1. — М., 1989. — С. 229. Далее текст цитируется по этому изданию. Страницы указываются в скобках после цитат.
4. В другой редакции «Белой гвардии» текст этого сна существенно отличается от цитируемого нами варианта. См.: Булгаков М. Белая гвардия / Публ. И. Владимирова // Слово. — 1992. — № 7. — С. 68.
5. Подробнее об этом см.: Яблоков Е.А. Мотивы прозы Михаила Булгакова. — М., 1997. — С. 79.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |