Глава 3. Система снов и художественное целое в романе М.А. Булгакова «Белая гвардия»

Данная глава будет посвящена поэтике сновидений, изображенных в романе М.А. Булгакова «Белая гвардия», а также специфике художественной реальности в этом произведении. Эти вопросы представляют для нас интерес постольку, поскольку они важны для понимания романа как художественного целого. В научной литературе эти проблемы затрагивались неоднократно, как по отдельности, так и в комплексе. В зависимости от того, в каком соотношении рассматриваются в тех или иных исследованиях поэтика сна и специфика художественной реальности в романе Булгакова, их можно отнести к нескольким группам.

I. Одна из них включает в себя работы, в которых предметом анализа является исключительно поэтика сновидений в романе «Белая гвардия». В таких исследованиях рассматриваются, как правило, внутренние структурные особенности снов в романе Булгакова, типы сновидений и их функции в произведении. Проблема же специфики художественного мира, созданного автором в «Белой гвардии», остается как бы за рамками этих работ, хотя в некоторых случаях выходы на нее намечаются исследователями.

Именно таков подход к анализу поэтики снов, изображенных Булгаковым, в статье итальянской исследовательницы Джованны Спендель де Варда¹. Основной акцент она делает на классификации литературных сновидений, которые встречаются в произведениях М. Булгакова. Д. Спендель де Варда выделяет следующие разновидности снов булгаковских персонажей: «...сон-кошмар, сон-предупреждение, сон-желание, сон-гротеск, сон как видение еще незнаемого будущего, сон как литературный прием для, казалось бы, непоследовательного повествования и, наконец, сон как введение другого контекста желаемого и свободного, почти райского существования»².

Обращает на себя внимание тот факт, что типы снов выделяются здесь с двух разных точек зрения. Так, например, сон-желание или сон-предупреждение отнесены к различным группам, исходя из их значения для развития образа героя. А такие виды снов, как сон-литературный прием для введения непоследовательного повествования или сон, вводящий другой контекст «почти райского существования», выделяются явно с точки зрения их роли в общей структуре художественного произведения. Таким образом, происходит некоторое смешение функций сна как средства изображения особенностей внутреннего мира того или иного персонажа и как структурного элемента произведения.

В связи с романом «Белая гвардия» Д. Спендель де Варда достаточно подробно останавливается на некоторых названных ею разновидностях сна. Она рассматривает в качестве сна-гротеска сон Василисы, а также анализирует сон Алексея Турбина о рае как вещий сон и сон Николки, определяемый исследовательницей как сон-кошмар. При этом Д. Спендель де Варда не определяет роль каждого из этих снов в структуре романа. Она говорит в своей статье только об общей функции сновидений в произведениях Булгакова. Их значение, по мнению исследовательницы, состоит в том, что «пространство сна <...> можно считать свободной зоной, способной сосредоточить и выразить «чрезвычайные» методы в организации событий и чувств»³.

Специфика художественной реальности в романе Булгакова «Белая гвардия», как уже было сказано, в этой статье подробно не рассматривается. Однако выход на эту проблему через анализ поэтики сновидений все же намечается. Д. Спендель де Варда считает, что «сон у Булгакова — постоянный прием, имеющий отношение к мировоззрению»⁴. Но отличительные черты этого «мировоззрения», несомненно, оказавшего влияние на свойства художественного мира булгаковских романов, автор статьи не раскрывает.

Похожая ситуация наблюдается в книге Г.А. Лесскиса «Триптих М.А. Булгакова о русской революции. Комментарии». Приводимый в этой книге комментарий к первому сну Алексея Турбина⁵ как бы распадается на две части — историческую справку о приеме сновидения как способе подачи материала и собственно комментарий к сну Турбина. Историческая справка интересна тем, что в ней поэтика сновидений рассматривается, казалось бы, именно в связи с проблемой художественной реальности.

Так, Г.А. Лесскис отмечает, говоря о функциях сна в художественном произведении, что «в ряде случаев именно в этой «точке» повествование оказывается как бы на грани двух миров (двух пространств): поту- и посюстороннего»⁶. Однако на конкретном примере сна Алексея Турбина эти замечания не получают никакого развития. Г.А. Лесскис дает лишь анализ композиции сна, говорит о трудности отделения его от авторского повествования и останавливается только на одной функции этого сна в структуре романа — в нем выражены исторические взгляды Булгакова.

Вероятно, такая краткость в значительной степени обусловлена жанровыми особенностями комментария. Однако факт остается фактом: в книге Г.А. Лесскиса, как и в статье Д. Спендель де Варда, проблема художественной реальности в связи с поэтикой сна в романе Булгакова «Белая гвардия» только намечается, но специально не рассматривается.

II. Авторы исследований другого типа затрагивают проблему художественной реальности в романе Булгакова, не обращаясь при этом к анализу поэтики сновидений. В таких работах специфика художественного мира, созданного Булгаковым в «Белой гвардии», характеризуется не через разновидности и функции формы сна в этом романе, а через другие элементы романной структуры. Анализ любого из них предполагает в качестве сверхзадачи попытку определить некоторые особенности, которыми обладает художественный мир произведения в целом. Поэтому рассматривать здесь все подобные работы представляется совершенно невозможным. В рамках нашей темы достаточно будет остановиться на исследованиях, посвященных наиболее важным аспектам поэтики булгаковского романа.

a) Среди них выделяется группа работ, в которых рассматривается мотивная структура произведений Булгакова или ее отдельные элементы. В качестве примера можно назвать работу Б.М. Гаспарова «Новый Завет в произведениях М.А. Булгакова»⁷. В этом исследовании собственно поэтика сновидений не является предметом анализа. Сны в произведениях Булгакова, в частности, в романе «Белая гвардия» привлекают внимание автора этой работы лишь постольку, поскольку они занимают определенное место в мотивной структуре произведения (то есть в них реализуется тот или иной мотив).

Так, говоря об Апокалипсисе как о метасюжете романа «Белая гвардия», Б.М. Гаспаров соотносит вступление в Город большевиков с приходом царства Антихриста и в связи с этим упоминает о грядущей мученической смерти Николки, предсказанной в вещем сне Елены. В данном случае исследователя не интересуют структурные особенности этого сновидения и другие аспекты поэтики сна как художественной формы.

Б.М. Гаспаров определяет специфику художественного мира в «Белой гвардии» посредством анализа мотивной структуры романа в целом. Форма сна затрагивается в его исследовании лишь мельком, главным инструментом остаются особенности мотивной структуры. Это и позволяет отнести работу Б.М. Гаспарова к данной группе исследований (такой же принцип встречается, например, в книге Е.А. Яблокова «Мотивы прозы Михаила Булгакова»⁸).

Итак, практически не касаясь поэтики снов, Б.М. Гаспаров определяет специфику художественного мира в романе «Белая гвардия» через иные, более глобальные аспекты романной структуры. Говоря о том, что события в романе развиваются по законам мифологической цикличности⁹, исследователь тем самым отмечает одно из важнейших свойств, которым обладает художественная реальность в «Белой гвардии».

Не менее значимым с точки зрения характеристики художественной реальности в романе является замечание Б.М. Гаспарова об Апокалипсисе как метасюжете этого произведения. Такая связь предполагает, прежде всего, двуплановость художественной действительности, то есть подразумевает незамкнутость романного действия в одной только земной плоскости. Из этого вытекает также потенциальное разрушение мира, который изображен в романе. Возможность подобного разрушения, вынесенного за пределы действия, подтверждается намеками на грядущую гибель персонажей, которые обнаруживаются в их сновидениях.

b) В ряду исследований, в которых специфика художественной реальности в романе «Белая гвардия» определяется не столько через анализ поэтики сна, сколько через другие элементы романной структуры, выделяются также работы несколько иного рода. В отличие от исследований, рассматривающих мотивную структуру романа в целом, они посвящены более узкой проблеме — категориям пространства и времени в романе «Белая гвардия». Исследования такого рода также представляют интерес, так как эти важнейшие составляющие романной структуры в значительной степени определяют специфику художественного мира произведения.

Ярким примером подобных работ может служить статья Л.Л. Фиалковой «Пространство и время в романе М.А. Булгакова «Белая гвардия»»¹⁰. Поэтика сна в ней совершенно не затрагивается. Автор дает определенную характеристику художественного мира, созданного Булгаковым в этом романе, анализируя специфику пространственно-временных форм в «Белой гвардии». Так, исследовательница отмечает маркированность времени в романе. Все события происходят между Рождеством и Сретением; кроме того, действие начинается вечером и кончается под утро, что как бы заключает его в рамки метафорической ночи. Пространство в романе, по мнению Л.Л. Фиалковой, также обладает некоторыми особенностями. Одна из них состоит в том, что «Город разрастается, оказывается соотнесенным с миром и, в конце концов, приобретает космические масштабы»¹¹.

Итак, в данной статье Л.Л. Фиалковой некоторые специфические черты художественной реальности в романе «Белая гвардия» характеризуются через категории пространства и времени. При этом исследовательница не обращается к анализу сновидений, изображенных в романе Булгакова, хотя в них тоже присутствуют образы времени и пространства. Однако в некоторых работах, посвященных анализу пространства и времени в романе «Белая гвардия», авторы так или иначе затрагивают поэтику сна. Так происходит, например, в статье Н.И. Великой ««Белая гвардия» М. Булгакова. Пространственно-временная структура произведения, ее концептуальный смысл»¹².

Автор работы анализирует внутреннюю структуру снов, изображенных в романе «Белая гвардия», особенно подробно останавливаясь на сне Алексея Турбина о рае и сне Петьки Щеглова. Однако при этом не рассматривается специфика того времени и пространства, которое относится к сфере сна. В качестве основной функции снов в романе исследовательница выделяет то, что они предваряют некоторые события: «В «Белой гвардии» основная функция сна — прозрение»¹³. Возникает вполне закономерный вопрос: почему в своей статье Н.И. Великая все же обращается к анализу поэтики сновидений?

Этот факт, возможно, объясняется тем, что в работе Н.И. Великой затрагивается проблема исторического времени в романе «Белая гвардия». Исследовательница рассматривает историческое время как один из временных пластов, представленных в этом романе: «Бесконечность времени, крутизна исторического конкретного времени и хрупкость индивидуального временного ряда, сквозь который проходит напряженное поле истории, — все эти три временных пласта сопряжены, как жизнь и смерть, как смерть и бессмертие»¹⁴.

Проблема исторического времени в романе «Белая гвардия», естественно, влечет за собой вопрос о связи булгаковской философии истории с концепцией Л.Н. Толстого, наиболее ярко выраженной в его романе «Война и мир». И именно при рассмотрении этого вопроса возникает, видимо, необходимость обязательно затронуть поэтику сновидений, так как эта художественная форма одинаково важна и для романа Толстого, и для «Белой гвардии» Булгакова. Решая проблему связи романа Булгакова с толстовской традицией, Н.И. Великая указывает не только на общие черты в исторических воззрениях обоих писателей (в частности, утверждение ценности жизни как таковой). Исследовательница выявляет также, вслед за Я.С. Лурье, затронувшим эту проблему ранее¹⁵, мотивную связь между сном Петьки Щеглова в «Белой гвардии» и знаменитым сном Пьера Безухова о шаре из капель.

Таким образом, устанавливается некоторая зависимость между тем, что автор работы рассматривает специфику исторического времени в романе «Белая гвардия», затрагивает проблему связи булгаковского романа с традицией Л. Толстого и одновременно обращается к исследованию поэтики снов. Такая же закономерность наблюдается и в работах, которые, в отличие от статьи Н.И. Великой, специально посвящены исторической проблематике в «Белой гвардии» или влиянию Толстого на этот роман Булгакова. В исследованиях такого рода, рассматривающих роман «Белая гвардия» на фоне традиции, проблема художественной реальности затрагивается, как правило, в тесной связи с поэтикой сновидений. Более подробно мы остановимся на подобных работах при исследовании связи булгаковского романа с традициями Толстого и Достоевского.

III. В современной научной традиции наблюдается еще одно направление. Так, в книге В.В. Химич ««Странный реализм» М. Булгакова»¹⁶ в центре оказывается именно специфика художественной реальности в произведениях этого писателя и ее взаимосвязь с поэтикой сна. Проблема же влияния русского классического романа на творчество Булгакова затрагивается лишь мимоходом, в основном при анализе отдельных мотивов.

В этой работе ставится вопрос об особом значении, которое приобретает форма сна в произведениях Булгакова (в том числе, и в «Белой гвардии»). Помимо ее психологической функции, которой В.В. Химич также уделяет большое внимание, в книге рассматривается роль формы сна в создании булгаковского художественного мира. Исследовательница подчеркивает, что ««сон» не просто используется автором <Булгаковым> в традиционной роли социально или психологически характеризующего средства, он в том и другом случае нацелен методом на фиксацию именно отпадения действительности от всякого здравого смысла: фантастической путаницы реального — ирреального, сознательного — бессознательного»¹⁷.

Итак, в качестве отличительной черты художественной реальности, созданной Булгаковым, В.В. Химич выделяет то, что в ней реальное и ирреальное не только сосуществуют и активно взаимодействуют. По мнению автора книги, между этими сферами здесь вообще нет никакой границы, они постоянно смешиваются и перетекают друг в друга, и форма сна в этом процессе играет особую роль. Такой подход к проблеме взаимосвязи между поэтикой сна и спецификой художественной реальности в произведениях Булгакова чрезвычайно интересен в свете затронутых нами вопросов.

Связь между поэтикой сна и характером художественной реальности прослеживается и в книге Е.А. Яблокова «Художественный мир Михаила Булгакова». Ее автор, прослеживая эволюцию поэтики снов в произведениях Булгакова, наиболее подробно останавливается на вопросе о функциях этой формы. По мнению исследователя, «сны здесь не столько «психологичны», сколько «философичны»: направлены более на создание образа потусторонней реальности, чем на открытие глубин психики»¹⁸.

Рассматривая «фабульные связи», возникающие между снами, изображенными, в частности, в «Белой гвардии» (сон Турбина о рае — сон Василисы — сон часового), Е.А. Яблоков приходит к выводу о близости сна, театра и смерти в этой художественной системе. Отсюда вытекают еще две функции снов в произведениях Булгакова — возможность «выхода во внеисторическую реальность, прорыва к Истине» и «контакт с царством мертвых»¹⁹. Исходя в большей степени из этих функций сновидений, чем из их внутренней структуры, исследователь отмечает «ониричность» действительности в «Белой гвардии». Все, «объективно» совершившееся, приобретает характер «некоего страшного сна или страшного театра, в котором все — видимость и лишь смерть настоящая»²⁰.

IV. Необходимо также рассмотреть работы, в которых прослеживается связь «Белой гвардии» с классической традицией в интересующем нас аспекте. Особое отношение Булгакова к традициям русской классической литературы не раз отмечалось исследователями его творчества. Об этом писала, в частности, М.О. Чудакова, считавшая, что «для него задачей было не стать «новым» классиком взамен «старого», а новым, то есть еще одним — продолжить собою ряд, не давая образоваться тому пробелу, который казался очевидным...»²¹.

То, что Булгаков про создании своего романа в значительной степени ориентировался на традиции Достоевского и Толстого, является уже признанным научным фактом. Так, французская исследовательница Марианна Гур, посвятившая специальную работу проблеме связи творчества Булгакова с традицией Достоевского, отмечает, что «вместе с Гоголем и Пушкиным Достоевский составляет один из важнейших источников, одну из основ булгаковского стиля, который можно считать <...> одним из последних преобразований «петербургской» литературы»²².

Что касается ориентации Булгакова в «Белой гвардии» на традицию Толстого (или, скорее, на его роман «Война и мир»), то здесь исследователи располагают признанием самого автора. Говоря о влиянии этого романа Толстого на «Белую гвардию», Булгаков отмечал, что в его задачи входило «в частности, изображение интеллигентско-дворянской семьи, волею непреложной судьбы брошенной в годы гражданской войны в лагерь белой гвардии, в традициях «Войны и мира». Такое изображение вполне естественно для писателя, кровно связанного с интеллигенцией»²³.

Отсылки к произведениям Толстого и Достоевского, действительно, многочисленны и пронизывают практически все структурные уровни булгаковского романа. Рассмотреть их здесь в полном объеме едва ли возможно, к тому же это не входит в задачи данной работы. Исходя из этих задач, мы затронем лишь те моменты, связывающие «Белую гвардию» с романами Толстого и Достоевского, которые непосредственно касаются поэтики сна и специфики художественной реальности. Как уже говорилось, произведения Толстого и Достоевского рассматриваются нами в качестве вершинных явлений двух разных линий русского классического романа.

Исследователи творчества Булгакова, затрагивающие проблему влияния творчества Толстого на роман «Белая гвардия», понимают под «толстовской традицией» ту линию, которая исходит от романа Толстого «Война и мир». Поскольку связи булгаковского романа с этим произведением действительно чрезвычайно глубоки (в том числе и с точки зрения поэтики сна), мы также будем рассматривать именно их в рамках поставленной проблемы. Возможные переклички «Белой гвардии» «Анной Карениной» Толстого в интересующем нас аспекте представляются более опосредованными и потому не будут подвергнуты здесь подробному анализу.

В исследованиях, посвященных непосредственно проблеме связи булгаковского романа с традициями Толстого и Достоевского, рассматривающих роман «Белая гвардия» на фоне традиции, проблема художественной реальности поднимается, как правило, в тесной связи с поэтикой сновидений.

Так, О.С. Бердяева в своей работе «Толстовская традиция в романе М. Булгакова «Белая гвардия»»²⁴ определяет сны персонажей «Белой гвардии» как выход в сферу вневременного и внеисторического. То есть, художественная реальность в романе представляется двуплановой: в «земной» сфере существует время, происходят события (в том числе, исторические), в сфере сна действуют совершенно иные законы. (Однако в сфере сна также существует время, правда, нетождественное реальному.) Именно сон, по мнению О.С. Бердяевой, является той точкой, в которой происходит сближение исторической концепции Булгакова с воззрениями Толстого. Решая «толстовский» вопрос об основе исторического процесса, Булгаков, как пишет исследовательница, разрывает эмпирическую ткань событий и выводит повествование в сферу вневременного и внеисторического. Автор статьи считает, что «одной из главных форм такого разрыва является сон»²⁵.

В уже упоминавшейся статье Я.С. Лурье «Историческая проблематика в произведениях М. Булгакова (М. Булгаков и «Война и мир» Л. Толстого)» поэтика сна и специфика художественной реальности тоже рассматриваются в их взаимосвязи. Эта работа интересна также тем, что в ней поднимается вопрос о соотношении влияний на роман Булгакова сразу двух традиций — Толстого и Достоевского, которые воспринимаются именно как представители разных линий в истории русского классического романа.

В работе Я.С. Лурье связь «Белой гвардии» с толстовской традицией признается куда более очевидной²⁶, и в связи с этим ученый вступает в полемику со статьей М.О. Чудаковой «Общее и индивидуальное, литературное и биографическое в творческом процессе М.А. Булгакова»²⁷. В своей работе М.О. Чудакова рассматривает переклички между размышлениями Свидригайлова накануне самоубийства в романе Достоевского «Преступление и наказание» и сном Петьки в «Белой гвардии». Я.С. Лурье настаивает на более явной связи этого сновидения со знаменитым сном Пьера о шаре, указывая тем самым на близость романа Булгакова к толстовской традиции.

В статье М.О. Чудаковой поэтика сна и специфика художественной реальности в «Белой гвардии» рассматриваются с точки зрения соотношения романа Булгакова с традицией русского классического романа в целом. М.О. Чудакова объединяет творчество Толстого и Достоевского в одну традицию, которой противостоит, по ее мнению, роман XX века. Исследовательница считает, что созданный Булгаковым художественный мир принципиально отличается от романного мира Толстого и Достоевского. Если события в их произведениях, как считает М.О. Чудакова, лежат по эту сторону границы жизни и смерти, то «Булгаков с дерзостью нарушает этот казавшийся ненарушимым запрет классического романа относительно попыток изображения возможных форм послебытия»²⁸. В этом исследовательница видит коренное отличие романа Булгакова от русского классического романа.

Специфику художественной реальности, созданной Булгаковым в «Белой гвардии», М.О. Чудакова определяет в непосредственной связи с анализом поэтики сновидений: «Картины послебытия героев Булгакова нарисованы с той же художественной безусловностью, что и картины земной их жизни <...> в «Белой гвардии» они мотивированы сном Турбина...»²⁹. Но так ли отличается по своим свойствам эта художественная реальность от той, с которой мы встречаемся в произведениях Достоевского? И правомерно ли говорить о близости булгаковского романа к какой-либо одной линии русского классического романа, как это делается в работе Я.С. Лурье? Ответить на эти и другие вопросы можно, лишь обратившись непосредственно к интересующим нас текстам.

V. Отдельно следует сказать несколько слов о немногих работах сопоставительного характера, в которых рассматриваются отсылки от «Белой гвардии» Булгакова к «Петербургу» А. Белого. Они представляют для нас интерес только с этой точки зрения, поскольку поэтика сна в них практически не затрагивается³⁰. Так, Г. Бахматова отмечает лишь то, что в обоих произведениях имеет место «нарушение границ между сознанием и окружающей их реальностью»³¹, характерное для орнаментальной прозы. Однако, приводя в качестве примера «олицетворение» исторического времени в «Белой гвардии», другие формы такого нарушения границ исследовательница не анализирует. Таким образом, хотя в качестве точки соприкосновения романов Белого и Булгакова отмечается «призрачность» условной действительности, связь этого явления с особенностями поэтики сна не устанавливается.

Рассмотрев работы, в которых сны в «Белой гвардии» затрагиваются мельком, в связи с другими элементами художественной системы или же анализируются более подробно (автономно или в контексте классической традиции), обратимся теперь к тексту романа Булгакова. Однако, приступая к рассмотрению поэтики снов в «Белой гвардии», необходимо отметить, что оно не является для нас самоцелью. Исследование структурных и функциональных особенностей этой формы будет более плодотворным, если оно поможет понять специфику художественного произведения как целого. Поставленная задача в значительной степени определяет угол зрения, под которым будет рассмотрена структура и функции снов в «Белой гвардии».

Поскольку художественная реальность является одной из основ художественной системы, то наибольший интерес будут представлять те аспекты поэтики сна, которые особенно важны для ее характеристики. Поэтому в данной главе будет рассмотрен ряд мотивов, объединяющих сновидения в романе, а также связывающих сны героев и основное повествование. Это представляется необходимым, так как в значительной степени вскроет связи между миром сна и условно-реальным миром в произведении.

Другим чрезвычайно важным моментом является проблема границ между этими мирами. Их характер говорит о том, возможно ли в художественной системе «Белой гвардии» взаимодействие потустороннего и действительности.

Большое значение для характеристики художественной системы имеет также исследование пространственно-временной структуры произведения. В связи с этим будет затронут такой аспект, как специфика пространства и времени в снах, изображенных в романе Булгакова. Основной вопрос, который нам предстоит здесь решить, касается соотношения этого пространства и времени с тем, в котором протекает основное действие романа.

Перейдем к более подробному рассмотрению этих проблем.

Примечания

1. Спендель де Варда Д. Сон как элемент внутренней логики в произведениях М. Булгакова // М.А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени. — М., 1988. — С. 304—311.

2. Там же. — С. 306.

3. Там же. — С. 306.

4. Там же. — С. 306.

5. Лесскис Г.А. Триптих М.А. Булгакова о русской революции: «Белая гвардия»; «Записки покойника»; «Мастер и Маргарита»: Комментарии. — М., 1999. — С. 70—71.

6. Там же. — С. 70.

7. Гаспаров Б.М. Новый Завет в произведениях М.А. Булгакова // Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы. — М., 1994. — С. 83—123.

8. Яблоков Е.А. Мотивы прозы Михаила Булгакова. — М., 1997.

9. Гаспаров Б.М. Указ. соч. — С. 105.

10. Фиалкова Л.Л. Пространство и время в романе М.А. Булгакова «Белая гвардия» // Жанр и композиция литературного произведения. — Петрозаводск, 1986. — С. 152—157.

11. Там же. — С. 157.

12. Великая Н.И. «Белая гвардия» М. Булгакова. Пространственно-временная структура произведения, ее концептуальный смысл // Творчество Михаила Булгакова. — Томск, 1991. — С. 28—48.

13. Там же. — С. 45.

14. Там же. — С. 47.

15. См.: Лурье Я.С. Историческая проблематика в произведениях М. Булгакова (М. Булгаков и «Война и мир» Л. Толстого) // М.А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени. — М., 1988. — С. 199, 200.

16. Химич В.В. «Странный реализм» М. Булгакова. — Екатеринбург, 1995.

17. Там же. — С. 121.

18. Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова. — М., 2001. — С. 165.

19. Там же. — С. 166.

20. Там же. — С. 166. Л.Ф. Кацис также отмечает «театральность» снов, изображенных в «Белой гвардии». См.: «...О том, что никто не придет назад». I (Предреволюционный Петербург в «Белой гвардии» М.А. Булгакова // Кацис Л.Ф. Русская эсхатология и русская литература. — М., 2000. — С. 231.

21. Чудакова М.О. Гоголь и Булгаков // Гоголь: история и современность. — М., 1985. — С. 361.

22. Gourg M. Echos de la poétique dostoïevsquienne dans l'oeuvre de Bulgakov // Revue des etudes slaves. T. 65. № 2. — Paris, 1993. — P. 344.

23. Цит. по: Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова. — М., 1988. — С. 173.

24. Бердяева О.С. Толстовская традиция в романе М. Булгакова «Белая гвардия» // Творчество писателя и литературный процесс. — Иваново, 1994. — С. 101—108.

25. Там же. — С. 105.

26. Лурье Я.С. Указ. соч. — С. 199—200.

27. Чудакова М.О. Общее и индивидуальное, литературное и биографическое в творческом процессе М.А. Булгакова // Художественное творчество. Вопросы комплексного изучения. — Л., 1982. — С. 133—150.

28. Там же. — С. 142.

29. Там же. — С. 144.

30. См., например: Бахматова Г. О поэтике символизма и реализма: (На материале «Петербурга» Андрея Белого и «Белой гвардии» М. Булгакова) // Вопросы русской литературы. — Львов, 1988. Вып. 2 (52). — С. 124—131; Соколов Б. Андрей Белый и Михаил Булгаков // Русская литература. — 1992. — № 2. — С. 42—55.

31. Бахматова Г. Указ. соч. — С. 129.