Зыбкость границ между сном и явью проявляется также в наличии многочисленных сквозных мотивов, которые не только сводят сны персонажей «Петербурга» в единую систему, но и связывают их с основным повествованием. Среди таких мотивов, соединяющих сновидный и условно-реальный миры в романе Белого, можно назвать мотив появления восточного человека и связанные с ним мотивы маски, перевоплощения и саморазрушения рода Аблеуховых. Остановимся на них подробнее, поскольку эти мотивы являются центральными и для системы снов в «Петербурге», и для всего произведения в целом.
Сны всех трех героев-сновидцев в романе (сенатора Аблеухова, его сына Николая Аполлоновича и террориста Дудкина) объединяет появляющийся в них мотив восточного человека, который воплощает в себе враждебность, опасность по отношению к герою-сновидцу. В сне сенатора Аблеухова этот мотив реализуется через фигуру толстого монгола, который странным образом «присваивал себе физиономию Николая Аполлоновича» (139).
Сам герой-сновидец также переживает превращение. Аблеухов сражается во сне с этим монголом в образе синенького рыцарька, то есть как бы перевоплотившись в свой родовой герб: «Взор сенатора невзначай упал на трюмо: ну и странно же трюмо отразило сенатора: руки, ноги, бедра и грудь оказались вдруг стянуты темно-синим атласом: тот атлас во все стороны от себя откидывал металлический блеск: Аполлон Аполлонович оказался в синей броне; Аполлон Аполлонович оказался маленьким рыцарьком и из рук его протянулась не свечка, а какое-то световое явление, отливающее блестками сабельного клинка» (139).
Скорее всего, эти метаморфозы связаны с развитием центрального для всего романа мотива маски, переодевания (ср. с красным домино Николая Аполлоновича)1.
Примечательно то, что толстый монгол, олицетворяющий во сне сенатора опасность, связывается в сознании Аблеухова с его сыном, который должен выполнить поручение террористической организации. Сенатор узнает об этом поручении позже, после сцены бала у Цукатовых. Таким образом, метаморфоза, происходящая во сне сенатора с толстым монголом, приобретает пророческое значение. Поэтому можно говорить о наметившейся в этом сне теме гибели рода Аблеуховых, его разрушения изнутри.
Эта тема, опять-таки в тесной связи с мотивом появления восточного человека, получает развитие в сне Николая Аполлоновича, когда он засыпает на сардиннице с бомбой (гл. 5). Однако здесь по сравнению со сном сенатора происходит определенная инверсия. Сенатор Аблеухов, как отмечают исследователи, «совмещает в себе западное и восточное начало, но акцент сделан на западном начале, с которым ассоциируются идеи власти, порядка, холода»2. Доминанта меняется в сне Николая Аполлоновича. Здесь в образе восточного человека, воплощающего в себе разрушительное начало, объединяются черты некоего «преподобного туранца», Хроноса, Сатурна и самого сенатора. Таким образом, Аблеухов-старший во сне Николая Аполлоновича «расстается» с ролью охранителя западной цивилизации от вторжения в нее всего восточного.
В Аблеуховых объединяются западное и восточное начала3, и это соединение ведет к взаимному разрушению: «...Аполлон Аполлонович, богдыхан, повелел Николаю Аполлоновичу перерезать многие тысячи (что и было исполнено) <...> Николай Аполлонович прискакал в эту Русь на своем степном скакуне; после он воплотился в кровь русского дворянина; и принялся за старое: и как некогда он перерезал там тысячи, так он нынче хотел разорвать: бросить бомбу в отца...» (238). Итак, мы видим, что мотив появления восточного человека тесно связан в снах Аблеуховых с темами, центральными для всего романа в целом: взаимоотношения Востока и Запада и саморазрушение рода Аблеуховых.
Восточный человек является также постоянным персонажем в кошмарах Дудкина, и здесь на первый план выходит несколько иная семантика этого образа. Восточный человек оказывается самым непосредственным образом связан с иным миром; именно в облике горбоносого восточного человека Шишнарфнэ является Дудкину черт. Но в целом значение этого образа сохраняется: восточный человек воплощает в себе разрушительную силу, несущую гибель героям.
Итак, анализ снов в романе А. Белого «Петербург» показывает, что автор создает в этом произведении неоднородную по своему характеру художественную реальность. До эпизода, посвященного кошмару Дудкина в шестой главе «Петербурга», границы между сном и явью, между сновидным и условно-реальным пространствами, между героем и окружающими его предметами лишь тяготеют к разрушению. В шестой главе, как видно из особенностей поэтики кошмара Дудкина, они полностью размываются, причем наиболее очевидно это проявляется в описании посещения героя Медным Гостем, которое следует сразу за кошмаром. Возникает вопрос, насколько такой принцип изображения снов персонажей и тип художественной реальности вытекает из традиций русского классического романа и в чем именно заключается новаторство Белого. Этой проблеме посвящен следующий пункт нашего анализа.
Примечания
1. О мотиве маски в «Петербурге» подробнее см.: Magomedova E. Элементы карнавализации в «Петербурге» А. Белого // The Andrej Belyj society newsletter. № 5. — Texas, 1986. — С. 48—49; Паперный В. Указ. соч. — С. 166.
2. Кожевникова Н.А. Указ. соч. — С. 15.
3. Подробно мотив «евразийства» Аблеуховых (вне связи с поэтикой сна) был рассмотрен В.Н. Топоровым. См.: Топоров В.Н. О «евразийской» перспективе романа Андрея Белого «Петербург» и его фоносфере // Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы: Избранные труды. — СПб.: Искусство-СПБ, 2003. — С. 488—518.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |