Где жила Зойка?

То, что у многих булгаковских персонажей были свои прототипы, — факт общеизвестный. Иногда прототипов бывало несколько — начиная от друзей и родственников и заканчивая врагами. Порой они сливались друг с другом в причудливых сочетаниях, предъявляя литературоведам таинственный иероглиф.

Не менее интересно разгадывать и «места прописки» персонажей: они либо легко узнаваемы в фактических адресах, либо чуть зашифрованы или неуловимо-таинственно изменены.

Иван Васильевич — Борис Щукин

Конечно, образ Зойки Пельц достаточно собирателен и в какой-то степени типичен для того времени, — пишет биограф Булгакова Борис Мягков. — Таковы же и бывший граф Обольянинов, нэпман Гусь, гости Зои, работницы и заказчицы ее пошивочной мастерской, хотя в каждый персонаж драматург вложил определенную «изюминку», личное свое отношение. Более того, некоторые образы у него сквозные, переходящие в так или иначе изменяемом и дополняемом виде из произведения в произведение.

Вот преддомкома Аллилуйя-Портупея, наиболее ненавистный Булгакову тип хозяина «квартирного вопроса». Черты его можно узнать и в «барашковой шапке» из рассказа «Воспоминание», и в Егоре Нилушкине из «Дома Эльпит», и в «красном, как флаг» «от самогона» председателе правления из «Самогонного озера», и в Бунше Корецком из «Блаженства» и «Ивана Васильевича», и в незабвенном Никаноре Ивановиче Босом из «Мастера и Маргариты».

Манюшка — Варвара Попова, Роббер — Николай Яновский

Бойкая «племянница Манюшка» взята прямо из жизни. Девушка-прислуга с таким именем была у его знакомых — супругов Коморских, живших неподалеку, в доме номер 12 по Малому Козихинскому переулку. Жена адвоката В.Е. Коморского, Зинаида Николаевна, была симпатична Булгакову, о ней и о ее Манюшке рассказано в очерке «Москва 20-х годов», а сама квартира Коморских попала в «Театральный роман». Вообще, наличие в доме прислуги, домработницы символизировало для писателя образ обеспеченной благополучной семьи, добропорядочного дома. Были домработницы и в семье самого Булгакова в последнее десятилетие его московской жизни. Реальны Анюта в «Белой гвардии», Ксюша в «Спиритическом сеансе» (она же горничная в «Записках на манжетах»), Бетси в «Багровом острове» и Наташа в «Мастере и Маргарите».

Парочка гостей — адвокат Роббер и ростовский Иван Васильевич — тоже из жизни. И у Коморского, и у их общего с Булгаковым знакомого, тоже адвоката Давида Кисельгофа вполне могли быть такие коллеги. Еще раньше писатель заклеймил такого «бывшего присяжного поверенного» в остросатирическом фельетоне «Четыре портрета». А вечно пьяный гость Иван Васильевич из Ростова — далеко не безобидная, а, скорее, зловещая фигура. Судя по его контрреволюционным частушкам, он бывший белогвардеец, недобитый, нераскаявшийся, надеющийся на возврат старого, но именно бывший. Фамилия или прозвище, данное ему драматургом — Мертвое тело, — красноречиво говорит об этом. Возможно, автор встречал таких типов на дорогах гражданской войны, в том числе, и в Ростове, куда его заносила судьба.

Никитский бульвар, 15. Здесь на последнем этаже в начале 1920-х находился салон Зои Шатовой

Особый разговор о «булгаковских китайцах». Ведь китайская прачечная выделена как своего рода филиал. Темные кулисы квартиры Зои Пельц. Умея наблюдать и примечать лучше других, Булгаков уловил опасное и коварное явление 20-х годов — дно дна, подполье «Зойкиных квартир»: китайские прачечные, где «тихие и льстивые раскосые мужчины идеально стирали и крахмалили белье». Это были китайцы, принесенные в русские города несколькими волнами миграции (после боксерского восстания 1900 года, после русско-японской войны, после 1917 года) и незаметно, тихонечко обосновавшиеся по подвалам, откуда валили клубы пара. Несколько десятков таких прачечных было официально зарегистрировано в Москве. Все бы ничего, тем более, что со стиркой тогда было туговато, да вот беда: быстро почуяв конъюнктуру и спрос, «шафранные жители Поднебесной империи» начали подпольно торговать контрабандным рисовым спиртом (были у них специальные спиртоносы-ходоки, отсюда, видимо, и русское прозвище всех китайцев — ходя), опиумом, кокаином, морфием. Во время революции и гражданской войны эта деятельность несколько приутихла, но при нэпе вновь расцвела пышным и ядовитым цветом.

Писатель не впервые изображал этих людей. В рассказе 1923 года «Китайская история» тоже фигурируют два китайца, оба — опиекурильщики (хоть один из них, Сен-Зин-По, становится виртуозом-пулеметчиком Красной Армии и геройски погибает). В «Зойкиной квартире» эти персонажи иные. Видно, достаточно Булгаков понаблюдал их быт, послушал их «русскую» речь: старожилы-москвичи помнят, как комически она звучала и как точно перенес ее драматург в текст пьесы. Старый вахтанговец И.М. Толчанов рассказывал, как мастерски передавал Михаил Афанасьевич эту речь при чтении пьесы в театре. Имя Херувима — Сен-Зин-По точно перенесено из «Китайской истории». Ган-Дза-Лин (так «правильно» зовут Газолина) обязан своим происхождением, видимо, китайскому генералу Чжан-Цзо-Лину, о котором много писали тогдашние газеты.

Где же могла быть эта китайская прачечная? По приметам, разбросанным по пьесе, видно, что она где-то на Садовой, но не рядом с квартирой Зои: та посылает за китайцем Манюшку на извозчике. Ближайшая оказалась почти напротив дома Коморских: Малый Козихинский переулок, 7 (дом на углу с улицей Остужева не сохранился), и название ее — «Шанхайская» — можно отыскать в старых московских справочниках. В булгаковской пьесе слова «Шанхай», «шанхайская» повторяются довольно часто: сами китайцы оттуда родом, туда убегают (или пытаются убежать) Херувим с Манюшкой. А одна из старожилок этого переулка, архитектор С.З. Долинская до сих пор хранит вещи с вышитыми на них иероглифами-метками этой прачечной.

Несмотря на все перипетии, на злую, трагикомическую, скандальную ситуацию, в булгаковской пьесе присутствует столь нежная материя, как неподдельная любовь. Но не столь высокая и романтическая, как в будущем романе о Мастере и Маргарите, а приземленная, бытовая, изломанная, несчастная, показанная гротескно и сатирически. Любовь к Обольянинову в конечном счете движет Зойкой, мечтающей увезти его в Париж. По-своему любят Манюшку оба китайца. Гусь любит Аллу, из-за нее бросил семью и жестоко страдает перед своей гибелью. Алла, чтобы встретиться с любимым человеком в Париже, идет на сатанинский соблазн Зойки. Ее реплика: «Знаете, кто вы, Зойка? Вы — черт!», которой очень дорожил Булгаков и которую театр выкинул, соотносится со сценой Маргариты и Азазелло в «закатном» романе. Как тот искушает встречей с Мастером Маргариту, так Зойка соблазняет Аллу парижскими Большими Бульварами, даря ей своего рода бесовский знак — сиреневое платье от Пакена. А бал у Зойки с оглушительным фокстротом и не менее оглушительным скандалом и убийством не проецируется ли на будущий бал Сатаны, тоже завершившийся смертью гостя?..

Арестом Зойки и ее клиентов заканчивается пьеса. Порок наказан, хотя некоторые герои ускользнули от правосудия. Зойкина квартира в финале спектакля исчезает, как сон¹.

Примечания

1. Мягков Борис. Указ. соч. С. 201—204.