Михаил Булгаков | Публикации | В. Борзенко. «Пьеса принята единогласно». Михаил Булгаков и Театр им. Вахтангова

За два с половиной сезона спектакль был сыгран, по разным сведениям, от 188 до 200 раз — своего рода рекорд для столь короткого времени.

Но нэп доживал свои последние дни, а вместе с ним менялась и политическая атмосфера. С весны 1928 года все настойчивее звучат руководящие упоминания о «внутренних врагах». Летом в Москве прошел грандиозный показательный процесс — Шахтинское дело, где руководители угольной промышленности Донбасса обвинялись во вредительстве и шпионаже. Охота на вредителей начиналась со «спецов» — с технической интеллигенции. За ней следовала очередь интеллигенции творческой. Понимая это, в 1928 году не вернулись из-за границы домой Михаил Чехов и руководитель ГОСЕТа Алексей Грановский.

В то же время при Главреперткоме образовался карательный орган с весьма романтичным названием — художественно-политический совет. 8 июня члены этого совета взялись за судьбу «Зойкиной квартиры», о чем торжественно сообщила «Вечерняя Москва»:

Из репертуара Студии им. Вахтангова решено исключить «Зойкину квартиру»¹.

Актриса Нина Русинова, ученица Евгения Богратионовича Вахтангова, так комментирует это решение в своих мемуарах:

В спектакле «Зойкина квартира» усмотрели то, чего в нем не было, — любование «нэпманской атмосферой», сожаление об уходящей «красивой» жизни. Все это было неправдой. Руководство театра упорно сопротивлялось, делало все возможное, чтобы сохранить спектакль.

Но ожесточенные атаки критики продолжались с нарастающей силой. И Попов почему-то начал «сдавать позиции»: он признал свою ошибку в выборе пьесы, и в такой ситуации отстоять спектакль уже не представлялось возможным².

Ситуация развивалась стремительно. В августе 1928 года коллегия Наркомпроса утвердила решение Главреперткома «об исключении из репертуара Театра им. Вахтангова пьесы "Зойкина квартира" за искажение советской действительности».

Новый сезон вахтанговцы встречали уже без полюбившегося спектакля. И как справедливо заметила Любовь Белозерская, первая половина 1928 года стала последним спокойным временем в жизни Булгакова, когда на столичных сценах можно было увидеть сразу три его пьесы (наряду с «Днями Турбиных» и «Зойкиной квартирой» шел еще и «Багровый остров» на сцене Камерного театра).

Алексей Попов был главным режиссером театра с 1924 по 1930 год

То, что Попов отрекся от своей постановки, не было секретом.

«Отречение» режиссера, по-моему, было данью времени, — напишет сорок лет спустя Мария Кнебель, — и взгляд на эти сценические создания Попова сегодня, думается, должен быть более мудрым, многосторонним и непредвзятым³.

В чем же выразилось «отречение»? Как и полагалось маститому советскому художнику, Алексей Дмитриевич Попов в зрелый период своей жизни, уже будучи художественным руководителем Центрального театра Красной Армии, часто выступал на страницах печати. В одном из очерков он написал о «Зойкиной квартире»:

Студия и я как режиссер обрадовались этой, как нам казалось, сатире на нэпманскую публику.

Но подлинной сатиры, разоблачительной силы, ясности идейной программы в пьесе не оказалось. Она представляла собой скорее «лирико-уголовную комедию». Благодаря таланту драматурга и блестящему исполнению ряда ролей Р. Симоновым, Ц. Мансуровой, Б. Щукиным, И. Толчановым, В. Поповой спектакль имел довольно большой успех. Правда, успех особого, скандального рода. Спектакль «работал» явно не в том направлении, как он был задуман театром: он стал приманкой для нэпманской публики, чего никак не хотела ни Студия, ни я, как режиссер.

Едва ли ожидал этого и автор пьесы. После того как «Зойкина квартира» прошла на сцене более ста раз, студия сняла ее с репертуара.

Режиссера-сатирика из меня не вышло. «Зойкина квартира» показала мне, что когда я в своем творчестве зол, желчен, то становлюсь как художник неинтересен, теряю убедительность.

Моей главной стихией, как оказалось впоследствии, была патетическая комедия, героика и лирика.

Но разобрался я в этих вопросах значительно позднее⁴.

Попов написал эти строки о Булгакове в конце 1950-х годов, когда беспрерывный поиск идейного врага (вкупе с запредельным количеством запрещенных авторов) достиг своего апогея. Многие Алексею Дмитриевичу сочувствовали. А куда, в самом деле, было деваться образцовому педагогу, трижды лауреату Сталинской премии, народному артисту СССР, члену КПСС, кавалеру ордена Ленина и т. д.? Вахтанговцы старшего поколения прекрасно понимали мотивы его заявления, но, надо отдать им должное, никогда не заостряли на этом внимание. Менялись времена, наверняка, многие зрители, пришедшие в театр в 1950—1960-е годы, ничего и не знали о блестящем режиссерском успехе Попова, достигнутом в 1926 году, но для участников того спектакля Алексей Дмитриевич, смеем полагать, все же запомнился победителем. Вспомнить хотя бы то, что любой артист Театра им. Вахтангова, принявшись писать мемуары, непременно уделял место «Зойкиной квартире». Ее действительно трудно было забыть. По уровню актерской импровизации, свободе актерской игры ее ставили в один ряд с «Принцессой Турандот»; она заметно выделялась на фоне других премьер периода нэпа, среди которых «Лев Гурыч Синичкин» (1924), «Виринея» (1925), «Марион де Лорм» (1926), «Партия честных людей» (1927), «Барсуки» (1927) и «Разлом» (1928). И тем болезненнее горечь утраты...