Ю.П. Гусев. Воланд в Будапеште

Видимо, заголовок требует некоторого пояснения.

Нет, я не располагаю абсолютно никакими сведениями или хотя бы предположениями относительно того, что загадочно-зловеще-импозантный герой Булгакова (самый знаменитый, самый запоминающийся образ в творчестве великого русского писателя) мог заглянуть, со своей свитой или без оной, до «гастролей» в Москве или после них, еще и в Будапешт. Таких сведений, надо думать, вообще не существует.

Зато существует огромный материал о том, с каким интересом и вниманием читательская общественность Венгрии — как и многих других стран — воспринимала произведения М. Булгакова, особенно роман «Мастер и Маргарита». В переводе на венгерский язык большой фрагмент романа, под названием «Черный маг в Москве», был напечатан в журнале «Надьвилаг» уже в 1969 г., всего через два года после первой русской публикации (впрочем, болгары и словаки — если говорить только о соцлагере — венгров здесь опередили). А в книжном виде «Мастер и Маргарита» вышел в Венгрии в 1970 г.; правда, очень маленьким даже для небольшой страны тиражом: 5600 экземпляров. Такой «скромный» тираж отражает осторожную позицию венгерского руководства, которое вынуждено было постоянно оглядываться на ситуацию в Советском Союзе, где отношение к Булгакову характеризовалось (здесь не место вдаваться в нюансы) двойственностью. Если иметь в виду собственные принципы венгерской коммунистической власти, сформулированные ею по отношению к культуре (это так называемая политика трех Т: «támogatás, tűrés, tiltás», то есть «поддержка, терпимость, запрет»), то тираж этот, по выражению венгерского исследователя Иштвана Камараша, отражал позицию «между сдержанной поддержкой и — сквозь скрежет зубовный — терпимостью» [Kamarás, эл. публ.]. Как бы там ни было, читательский спрос на «Мастера и Маргариту» был в Венгрии абсолютно не удовлетворен, а дефицит лишь способствовал его росту. Об этом свидетельствуют и следовавшие одно за другим переиздания; может быть, особо стоит упомянуть появление романа в престижной серии «VIIágirodalom remekei» («Шедевры мировой литературы» — нечто вроде наших «Литературных памятников») тиражом 148 000 экземпляров (1978). В итоге уже к середине 1980-х гг. венгерские читатели были обеспечены изданиями «Мастера и Маргариты» существенно лучше, чем ценители литературы в других соцстранах и даже на родине Булгакова.

Читатели, таким образом, с неослабевающим энтузиазмом раскупали книгу. А критики и литературоведы с таким же энтузиазмом анализировали ее, ища и, разумеется, находя за хитросплетениями сюжетных линий глубокие философские смыслы.

Об этом (о чем же еще!) мне и предстояло говорить в докладе на конференции, материалы которой легли в основу настоящего сборника. Но, поскольку не хотелось давать для программы будущей конференции очень уж шаблонную, «резиновую» формулировку, вроде «Булгаков в Венгрии», придумалось название не то чтобы слишком научное, но с элементом интриги: «Воланд в Будапеште».

А дальше все пошло немного непредсказуемо; я бы сказал, немного в булгаковском духе.

У венгров, в их выразительном, сочном языке, есть пословица: «Vak tyuk is talál szemet». Что можно перевести, чуть-чуть олитературив, примерно таким образом: даже слепая курица клюет, клюет, да и попадет на зернышко.

Не будучи ни в какой мере булгаковедом, я вынужден был начать освоение темы именно как та слепая курица. И для разбега, следуя широко известному рецепту, просто взял и забил в поисковую строку Интернета придуманный мной заголовок — «Воланд в Будапеште».

И — просто-таки вздрогнул, увидев результат.

Еще бы! Какой унгарист (то есть человек, связавший практически всю сознательную жизнь с изучением культуры, истории, жизни венгров, народа, не совсем автохтонного для Европы по своему происхождению, языку, даже, может быть, особенностям внешнего облика, но в то же время глубоко европейского по своей ментальности, по своим взглядам на мир, народа, многократно битого историей и научившегося не просто выживать, но обращать обиды и травмы в дополнительный стимул духовного развития), — словом, какой унгарист не вздрогнул бы, если бы ему сообщили вдруг, что прототипом Воланда был — венгр.

Ну или, если быть точным, наполовину венгр. (Наполовину же — итальянец. Но, Господи, кто обращает внимание на такие мелочи!)

Пожалуй, подобную находку можно рассматривать не просто как зернышко, а как то самое жемчужное зерно, которое крыловский петух нашел, разгребая... нет, все-таки в данном случае не «навозну кучу», а, скажем так, кучу всякой всячины, каковой много на необозримых свалках всемирной электронной сети.

Обнаружилось (об этом написана целая книга, ее название — «Тайна Воланда», авторы — Ольга и Сергей Бузиновские, издана в Барнауле в 2003 г., и о ней пойдет речь ниже): прототип Воланда — лицо вполне конкретное. Это — Роберт Бартини, человек (как прототипу Воланда и подобает) весьма и весьма незаурядный. Вот что о нем говорится, например, в Советском энциклопедическом словаре: «Бартини Роберт Людвигович (1897—1974). Сов. авиаконструктор. Чл. Итал. компартии с 1921. В СССР с 1923, чл. КПСС с 1927. Разработал и создал св. 10 эксперим. и опытн. самолетов. Тр. по аэродинамике, теор. физике» [СЭС 1981: 114].

Стерильно-сухой стиль, в каком принято писать энциклопедические статьи, конечно, не дает практически никаких зацепок для того, чтобы получить хоть какое-то живое представление об этом человеке, тем более понять, чем он привлек внимание Булгакова. А главное, понять, как и почему вдохновил его на создание такого из ряда вон выходящего, такого нетипичного (и это — в период торжествующего культа «типических характеров в типических обстоятельствах»!), но ставшего поистине бессмертным литературного образа, как Воланд.

Сведений о Роберте Бартини, выходящих за пределы скупой энциклопедической выжимки, можно все-таки довольно много накопать по различным источникам; главным образом, если основательно перелопатить благословенный Интернет.

Я и взялся было за это — но скоро обнаружил, что такая работа уже была проделана, причем неоднократно. Более всего доверия внушает, пожалуй, компендиум, составленный Андреем Гончаровым [см.: Гончаров, эл. публ.]. Правда, факты, касающиеся рождения, детства, учебы, юности Бартини, то есть его жизни до 1923 г., когда он перебрался в Советский Союз, в основном не имеют документального подтверждения: они излагаются со слов самого Бартини или людей, в той или иной мере (чаще всего — по работе) знавших его. Но к рассказу о дальнейшей, советской части его биографии, кажется, можно отнестись без особых сомнений — хотя бы в основных моментах. И эти основные моменты включают в себя много такого, что вызывает почтительное удивление и позволяет без всякого скепсиса отнестись, например, к мнению знаменитого авиаконструктора О.К. Антонова, который назвал Бартини «непонятым гением советской авиации» [цит. по: Гончаров, эл. публ.]. С именем Бартини связана масса смелых, даже дерзких проектов (самолеты-амфибии, самолеты вертикального взлета, реактивная авиация, экранопланы и т. д.), еще больше идей, многие из которых до сих пор не только не осуществлены, но и не осмыслены по-настоящему. А еще — интерес к теоретической физике, к космогонии, попытки разработать теорию шестимерного мира. Кроме того, его биография включает арест («итальянский шпион») и десять лет заключения, работу в тюремном КБ («шарашке»), — ну, в это-то поверить легче всего: едва ли не всех наших выдающихся конструкторов родина какое-то время пестовала за решеткой.

О том, какого масштаба человек был Бартини, можно судить по приведенному в том же компендиуме высказыванию еще одного лидера нашего самолетостроения, А.С. Яковлева, который на одном затянувшемся производственном совещании сказал: «Что это мы тут шумим? У нас же есть Бартини — вот и поручим проблему ему! Уж если он ее не решит, значит, она принципиально нерешаема» [цит. по: Гончаров, эл. публ.].

А вот как отозвался о нашем герое отец советского ракетостроения С.П. Королев: «Мы все обязаны Бартини очень и очень многим, без Бартини не было бы спутника» [цит. по: Гончаров, эл. публ.].

Однако неизбежно встает вопрос: при чем тут Булгаков? А тем более — при чем тут Воланд?

Здесь на первый план выходит — и некоторое время на нем остается — подброшенная мне Интернетом книга Бузиновских «Тайна Воланда».

Ценная сторона этой книги в том, что авторы собрали в ней, кажется, все, что только можно было собрать о Бартини. Попытались, правда, без большого успеха, произвести раскопки и в архивах, наших и не наших. В наших кое-что нашли, в зарубежных — практически ничего. Наверное, поэтому рассказ о детстве и отрочестве Бартини выглядит в их книге таким, почти пародийно, романтическим:

Роберто Орос ди Бартини был внебрачным сыном барона Лодовико ди Бартини, вице-губернатора австро-венгерского города Фиуме (сегодня — г. Риека, Хорватия). Его мать происходила из очень знатного рода, рано осталась без родителей и воспитывалась у родственников в Каниже-на-Тисе. По другой версии — в Мишкольце <...> Ее возлюбленного вынудили жениться на другой, а молодая воспитанница утопилась, оставив завернутого в плед ребенка на крыльце дома своих опекунов. Крестьянин, которому отдали подкидыша, перебрался в Фиуме и совершенно случайно устроился садовником в дом... отца ребенка! Как и следовало ожидать, очаровательный малыш попался на глаза бездетной баронессе, был обласкан, усыновлен и получил блестящее образование. Этому способствовала феноменальная одаренность Роберто, а также абсолютная свобода в качестве главного принципа воспитания. К его услугам была прекрасная библиотека, фехтовальный зал, двухмачтовая яхта «Регина» и даже домашняя обсерватория [Бузиновские, эл. публ.].

Дальнейшие вехи жизни Бартини: Первая мировая война, фронт (естественно, в рядах австро-венгерской армии), русский плен, возвращение в 1920 г. через Китай и Цейлон домой, участие в подпольном коммунистическом движении (Бартини якобы передал Итальянской компартии многомиллионное состояние, унаследованное от отца), затем, после прихода к власти Муссолини, новое, уже добровольное, путешествие в СССР — вполне укладываются в ту же романтическую канву.

Самое, пожалуй, трудное здесь — понять, что побудило Бузиновских связать авиаконструктора (пускай и гениального) Бартини с писателем Михаилом Булгаковым.

Похоже, одним из ключевых слов — если следовать рассуждениям Бузиновских — должно стать слово «Коктебель». В 1923 г. там состоялись соревнования планеристов, и на них присутствовал только что перебравшийся в СССР Бартини. В Коктебеле же, как известно, жил поэт Максимилиан Волошин, у которого часто и подолгу гостили многие русские писатели (а также художники и другие люди искусства). Летом 1925 г. гостями Волошина были Булгаков с женой. Приезжал ли туда Бартини, неизвестно; правда, Бузиновские сообщают, что «летом 1925 года Бартини переводится в Севастополь» [Бузиновские, эл. публ.]. Это довольно близко. Были ли вообще знакомы Бартини и Булгаков? Как бы подразумевается, что были, но никаких прямых доказательств этому нет. Если не считать таковым свидетельство В.П. Казневского, сотрудника ЦАГИ, хорошо (?) знавшего Бартини. В книге Бузиновских это свидетельство выглядит следующим образом:

Так получилось, что некоторые рукописи Бартини и отдельные автографы (после его кончины. — Ю.Г.) оказались у его коллег — людей честных и достойных. Один из таких документов много лет хранился у старшего научного сотрудника ЦАГИ В. Казневского. Всего несколько слов на листке, вырванном из большого блокнота: «Знакомство с Булгаковым. Роман о дьяволе». Но весной 92-го Виктор Павлович умер, а еще через полгода в его доме, расположенном неподалеку от метро «Кропоткинская», во 2-м Обыденском переулке, случился сильный пожар. Бумаг почти не осталось: то, что пощадил огонь, уничтожили струи брандспойтов [Бузиновские, эл. публ.].

То есть ничего определенного; лишь одна, ничем не подтверждаемая ссылка на воспоминание давно умершего человека. Причем ссылка на слова, из которых мало что можно вывести.

Однако авторы цитируемой книги, опираясь на того же Казневского, на состоявшуюся (когда? где?) беседу с ним, выстраивают целый фантастический сюжет о существовании некоего тайного сообщества, во главе которого стоял Бартини:

Учениками Бартини были некоторые писатели, кинорежиссеры, художники, ученые. Они именовали себя «дисковцами», а тайная школа называлась «Атон». Атон — солнечный диск у древних египтян. Он считался воплощением великого бога Ра, его видимым телом [Бузиновские, эл. публ.].

И далее:

Виктор Павлович показал нам список «дисковцев». Максимилиан Волошин, Владимир Маяковский, Александр Грин, Михаил Булгаков, Андрей Платонов, Сигизмунд Кржижановский, Алексей Толстой, Леонид Леонов, Валентин Катаев, Юрий Олеша, Евгений Шварц, Иван Ефремов, Лазарь Лагин, Николай Носов... [Бузиновские, эл. публ.].

Список участников «тайной школы»! Каким боком там Маяковский-то оказался?

Авторы, впрочем, сами находятся в некоторой растерянности, подавленные тем, что они рассказывают. Это чувствуется, например, в следующих словах:

...почему среди сказочников и фантастов оказались знаменитые сатирики Илья Ильф и Евгений Петров? Еще загадочнее выглядит в этом списке Владимир Набоков, покинувший Россию в 1919 году: где и когда он мог познакомиться с Бартини? [Бузиновские, эл. публ.].

Правда, загадку с Набоковым авторы все же «решают»: оказывается, Набоков в 1904 г. побывал в Фиуме (Роберту Бартини тогда было семь лет!).

Потом среди «учеников» Бартини, или как-то примыкая к его «тайной школе», оказываются братья Стругацкие и другие советские писатели-фантасты. Более того, в этой компании мы встречаем Антуана де Сент-Экзюпери, Артура Кларка и др.

Для чего все это нужно Бузиновским?

В общем и целом — для того, чтобы в произведениях этих писателей выявить, показать присутствие образа, в той или иной мере, в тех или иных комбинациях содержащего в себе черты, свойства, возможности его, учителя, или, лучше сказать, Учителя. То есть — Бартини. Существа высшего порядка, способного умирать и воскресать, свободно повелевающего пространством и временем, помогающего тем, кто достоин поддержки, наказывающего тех, кто заслуживает наказания. Одним словом, вносить в жизнь человеческого общества некий положительный вектор.

Воплощениями этого образа становятся герои многих и очень разных произведений. Настолько разных, что иной раз их невероятно трудно поставить рядом, и ты сердишься на Бузиновских: ну как же так можно! Ладно, Воланд — еще куда ни шло. Персонажи Грина тоже могут быть вставлены в этот ряд. Но — Остап Бендер, великолепный проходимец! Он похож на Бартини разве что тем, что тоже наматывает на шею, независимо от погоды, шарф (Бартини даже в тюрьме оставался верен этой привычке, вместо шарфа пользуясь полотенцем). Ладно — Остап. Ладно — старик Хоттабыч. Но в той же шеренге деревянный человечек Буратино!!! (Кстати говоря, созвучие «Буратино» и «Бартини» авторы книги почему-то не заметили.)

Бузиновские потратили массу энергии, чтобы выловить в море деталей и подробностей какие-нибудь, пусть самые мелкие, переклички, совпадения, моменты сходства, которые должны проиллюстрировать триумфальное шествие Бартини по нашей, и не только по нашей («Маленький принц»), литературе. К сожалению, часто их наблюдения и выводы или притянуты за уши, или просто неверны, а потому настраивают читателя не в пользу концепции. Скажем, фамилию одного из ефремовских персонажей — Файнциммер — они переводят как «прекрасный плотник», чтобы тут же вспомнить, непонятно с какой целью, плотника Святого Иосифа, мужа Девы Марии. И подобных нелепостей можно перечислить много.

Авторы явно питают склонность к эзотерике, особенно там, где речь заходит о мессианских, потусторонних возможностях трактовки образа Бартини (например, не слишком логично высказывают предположение, что Бартини является одной из инкарнаций графа Сен-Жермена, который, по легенде, был внебрачным сыном трансильванского князя Ференца II Ракоци, — еще одна венгерская ниточка!). Сама по себе эзотерика, наверное, имеет право на существование, однако в книге Бузиновских она вплетена в повествование непоследовательно, эклектично, а потому еще более ослабляет их концепцию.

И тем не менее — я не хочу (как может показаться) напрочь перечеркивать значение этой избыточной, довольно растрепанной, в чем-то даже неряшливой книги. Жемчужное зерно в ней все-таки есть, хотя оно и совсем не то, которому я было так обрадовался.

Не очень-то убедили меня Бузиновские в том, что прототипом Воланда был полувенгр-полуитальянец Роберт Бартини. Да это не так уж и важно. Важно то — независимо от цели, которую ставили перед собой авторы, — что они стремятся, сознательно или неосознанно, доказать: Воланд — отнюдь не дьявол, посетивший Москву летом какого-то там года, чтобы устроить шабаш и внести растерянность и панику в души добропорядочных советских обывателей.

Несогласие с тем, что Воланд — Сатана, можно не раз встретить в булгаковедении. «Это первый дьявол в мировой литературе, который наказывает за несоблюдение заповедей Христа», — пишет, например, Б.В. Соколов в книге «Расшифрованный Булгаков» [см.: Соколов, эл. публ.].

Великие образы мировой литературы часто бывают неоднозначны; например, Дон Кихот — воплощение и смехотворно-жалкого, и самоотверженно-благородного начал, и нелепости, и величия. Воланд, думается, не зря в первом приближении — Сатана: эпоха, когда Булгаков писал свой роман, была временем торжества черных, враждебных человеку, дьявольских сил. Однако очень трудно, просто-таки невозможно допустить, что триумфальный успех «Мастера и Маргариты» в Советском Союзе и во всем мире, невероятная популярность Воланда как литературного персонажа объясняются тем, что герой олицетворяет собой дьявольское начало. Никогда не поверю, что в нашем общественном сознании — при всех свойственных ему аномалиях — корни сатанизма настолько крепки, чтобы десятилетиями поддерживать, скажем, культ «нехорошей квартиры» в центре Москвы, в нескольких верстах от храма Христа Спасителя. Так что в желании Бузиновских привязать Воланда не к князю тьмы, не к абсолюту зла, а к образу умного, благородного, опередившего свое время человека я не могу не быть с ними солидарен. Ибо Воланд у Булгакова как раз противостоит тому дьявольскому началу, которое в сталинскую эпоху неостановимо завладевало обществом, подавляя все яркое, светлое, талантливое и укореняясь, находя питательную почву в бюрократизме, лицемерии, корысти, мелочности, пошлости и т. п.

Да, попытка найти прототип Воланда в конкретном человеке получилась у Бузиновских неубедительной. Но гораздо более плодотворной, или, во всяком случае, более интересной, представляется другая попытка: выстроить, отобрать из литературных героев некий ряд людей более высокого типа, в каком-то смысле сверхлюдей, которые обладают особыми, даже, можно сказать, сверхъестественными способностями, если под таковыми подразумевать способность влиять на инертную массу, причем влиять так, чтобы побеждало добро. А если такого рода способности в глазах людей обычных выглядят магическими, то ничего странного в этом нет. В глазах Ассоль, например, появление корабля с алыми парусами тоже выглядело как волшебство, как нечто сверхъестественное, хотя Грин подробно описывает, как создавалось это волшебство.

Потребность в таких литературных героях, умеющих подняться над унылой, давящей действительностью, противопоставить ей свое светлое, подчас веселое превосходство, показать, что зло не всевластно, возникла в советской литературе, возможно, именно потому, что очень уж нужно было в ту эпоху найти какой-то, пускай литературный, противовес этой действительности. И тут рядом с героями Грина, рядом с Воландом действительно может встать и обаятельный мошенник Остап Бендер, который ведь, в конце концов, никого не убил, не ограбил (разве что виртуозно отнял награбленное у стяжателя Корейко).

Имея в виду этот сугубо позитивный вектор, формирующий образ Воланда и образы персонажей, которых, так или иначе, можно рядом с ним упомянуть, я бы отважился не согласиться с мнением такого авторитетного булгаковеда, как Е.А. Яблоков, который — правда, в довольно давно написанной статье — говорит: «С оценочной точки зрения Воланд "нейтрален"» [Яблоков, эл. публ.]. Спасая (для вечности) талант и настоящую любовь, наказывая корыстолюбцев и бездушных бюрократов, Воланд действует в интересах высшего добра и красоты, способствует (понимая, что прямо, непосредственно изменить мир в лучшую сторону невозможно) движению жизни в том направлении, в каком безуспешно попытался, две тысячи лет назад, сдвинуть ее наивный идеалист Иешуа.

В книге Бузиновских несколько раз мелькает слово «прогрессор». Взято оно из книг братьев А. и Б. Стругацких: в нескольких их романах действуют посланцы Земли, сотрудники некоего Института экспериментальной истории, которые, будучи командированы на планеты с отсталой общественной формацией (человечество на этих планетах, так сказать, застряло в тупиковой форме бытия и, похоже, не в состоянии самостоятельно продвинуться дальше, что может привести к роковым последствиям), призваны исподволь способствовать прогрессу. Самый, пожалуй, яркий и запоминающийся прогрессор — Дон Румата Эсторский (повесть «Трудно быть богом», 1963). Этот литературный герой особенно врезается в душу читателю: не только потому, что задача Ру-маты невероятно трудна, но и потому еще, что сопряжена с тяжелым, почти трагическим внутренним конфликтом. Румата полон энтузиазма, он ясно видит, что в этом мире неправильно, порочно, гибельно, и готов приложить все силы, отдать все свои знания, чтобы исправить то, что можно и нужно исправить. И оказывается бессильным, терпит поражение: ведь «мы имеем дело не с катастрофой, не с каким-то стихийным или техническим бедствием, а с определенным порядком вещей» [Стругацкие 1992: 59]. Иными словами, историю нельзя ускорить, народ в массе невозможно изменить. Люди, составляющие это общество, по натуре своей, по психологии еще рабы.

«Но все-таки они были людьми, носителями искры разума. И постоянно то тут, то там вспыхивали и разгорались в их толще огоньки неимоверно далекого и неизбежного будущего. Вспыхивали, несмотря ни на что. Несмотря на всю их кажущуюся никчемность. <...> Несмотря на то, что их затаптывали сапогами» [Стругацкие 1992: 205].

И прогрессору не остается ничего, кроме как с помощью невероятных ухищрений, почти чудес, спасать, поддерживать хотя бы некоторые из этих огоньков. Румата страдает, когда вынужден констатировать: где-то он не успел, какую-то возможность упустил. Как это случилось, например, с талантливым поэтом по имени Гур Сочинитель, который, оставшись один на один с бесчеловечным режимом, был раздавлен им, утратил свой талант, свое достоинство, превратился в раба, в придворного рифмоплета; и неудач таких у Дона Руматы и его соратников-прогрессоров немало.

Бузиновские в своей книге склонны видеть прогрессора и в Бартини. Может быть... Но я бы скорее поразмышлял над тем, нельзя ли найти нечто «прогрессорское» в образе Воланда.

Вернее — сначала в Иешуа.

Если предположить, что Иешуа — прогрессор, то прогрессор он крайне неопытный, прекраснодушный. Разве не прекраснодушие — взять и вот так, в глаза, пытаться объяснять Понтию Пилату, матерому владыке существующего мира, каков должен быть этот мир в соответствии с некими идеальными, в глазах Пилата не имеющими никакого смысла представлениями?

...Всякая власть является насилием над людьми и... настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть [Булгаков 1990: 32].

Немудрено, что миссия этого неумелого «прогрессора» завершается так стремительно и так страшно.

Воланд — либо новое воплощение того, давнего «прогрессора», либо другой прогрессор, командированный на Землю спустя много лет, но основательно проинструктированный в своем Институте экспериментальной истории и четко усвоивший, что идти против «порядка вещей», торопить историю ни в коем случае нельзя. Возникает желание предположить, что Ученый совет межзвездного Института экспериментальной истории, подытожив накопленный опыт, сделав вывод из множества неудач и катастроф, постигших Дона Румату и других прогрессоров, существенно пересмотрел саму стратегию прогрессорства и решил посылать на отсталые планеты не пламенных энтузиастов, а осторожных наблюдателей-аналитиков. И командировочное задание для них свел к минимуму: удерживаясь от всяких порывов открыть неразумным истину, стараться находить в косной толще те самые «огоньки» и, по возможности без шума, оставаясь за кулисами, сохранять искру, которая сможет разгореться в, может быть, очень далеком будущем.

Именно таким сдержанным наблюдателем выглядит булгаковский Воланд. То, что он видит в советской, стремительно бюрократизирующейся, занятой мелкими, ничтожными делами, испорченной квартирным вопросом Москве, вызывает в нем отвращение и брезгливость. Отвращение все усиливается, становится господствующим чувством, им явно пронизаны описания суетливых метаний, нелепых злоключений всех этих Римских, Варенух, Лиходеевых, Латунских и т. д., и т. п. Отвращением этим исполнен, собственно, сам автор, и оно окрашивает его стиль, который я бы сравнил с самыми язвительными страницами Гоголя. Чтобы совсем не заскучать, не закиснуть, Воланд и позволяет себе, а точнее, своим спутникам некоторые озорные, на грани хулиганства, выходки (ведь любой командированный не прочь слегка погулять на досуге), что-то вроде хэппенинга, — заботясь, однако, о том, чтобы эти забавы не оставили необратимых последствий, не внесли в сложившийся порядок вещей изменений, которые нарушат равновесие, собственную внутреннюю логику данного исторического этапа.

При всем том свою самую важную задачу Воланд выполняет: изымая из недостойной, губительной обстановки Мастера с его произведением и его возлюбленную, Маргариту, он забирает их с собой, уносит куда-то — видимо, в вечность.

Что касается выводов, которые Воланд делает из своих наблюдений — это происходит во время «сеанса черной магии», — то (мы словно слышим, как он формулирует отчет о командировке, который предстоит сдать, вернувшись в Институт экспериментальной истории) они, эти выводы, сдержанно объективны. Для оптимизма вроде бы нет оснований: «...люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было... Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота» [Булгаков 1990: 123]. И тем не менее, проявив максимум снисходительности, он все же оставляет место некоторому оптимизму: «Ну, легкомысленны... ну, что ж... и милосердие иногда стучится в их сердца... обыкновенные люди...» [Булгаков 1990: 123].

Вполне могу допустить, что примерно так же думал о своих современниках авиаконструктор, полувенгр-полуитальянец Роберт Бартини. И это давало ему силы работать в полную мощь своего — прогрессорского — интеллекта.

Литература

Бузиновские, эл. публ. — Бузиновские О. и С. Тайна Воланда // Электронный ресурс «Книгосайт». Режим доступа: http://knigosite.org/library/books/11198

Булгаков 1990 — Булгаков М.А. Собр. соч.: В 5 т. М., 1990. Т. 5.

Гончаров, эл. публ. — Гончаров А. Бартини Роберт Людвигович // Электронный ресурс «Чтобы помнили». Режим доступа: http://chtoby-pomnili.com/page.php?id=1791

Соколов, эл. публ. — Соколов Б.В. Расшифрованный Булгаков: Тайны «Мастера и Маргариты» // Электронный ресурс «Iknigi.net». Режим доступа: http://iknigi.net/avtor-boris-vadimovich-sokolov/45670-rasshifrovannyy-bulgakov-tayny-mastera-i-margarity-boris-vadimovich-sokolov/read/page-15.html

Стругацкие 1992 — Стругацкий А., Стругацкий Б. Попытка к бегству. Трудно быть богом. Хищные вещи века. М., 1992.

СЭС 1981 — Советский энциклопедический словарь. М., 1981.

Яблоков, эл. публ. — Яблоков Е.А. «Я — часть той силы...»: Этическая проблематика романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» [эл. ресурс]. Режим до ступа: http://www.eajablokov.ru/article15.html

Kamarás 1996 — Kamarás I. Olvasatok [эл. ресурс]. Режим доступа: http://mek.oszk.hu/08500/08570/08570.pdf