По свидетельству Н.А. Земской, именно так назвал это произведение сам писатель. Свое мнение она основывала на том, что такое название носил машинописный текст, подаренный ей братом. «Рассказы юного врача» превратились в «Записки юного врача» по воле редакторов, готовивших публикацию в библиотеке «Огонек» (1963). Н.А. Земская была крайне огорчена этой и другими редакторскими переделками «Рассказов юного врача», портившими, как она считала, булгаковский текст1. В публикуемом ниже письме Н.А. Земской к Е.С. Булгаковой, вдове писателя, сравнивается огоньковский текст и текст прижизненных изданий рассказов, к которому Н.А. предлагала вернуться при дальнейших публикациях. Это письмо содержит также интересные воспоминания о времени создания «Рассказов».
Москва — Ростокино
18—25 апреля 1964 года
Милая Люся2!
После встречи с тобой я много думала об испорченном тексте «Рассказов юного врача» в издании «Огонька» и советовалась с дочерью, которая очень поддержала меня. Я внимательно перечитала подлинный текст «Рассказов юного врача»; тщательно сверила текст напечатанного в издании «Огонька» рассказа «Серебряное горло» и авторский текст рассказа «Стальное горло».
Рассказ «Стальное горло», один из лучших рассказов сборника, пострадал очень сильно: он, можно сказать, разрушен, начиная с заглавия, которое дал ему Мих. Булгаков со свойственным ему умением смело давать меткие, не стандартные заглавия, вытекающие из сути текста — отсюда — «Стальное горло».
В других рассказах в издании «Огонька» тоже имеются досадные «исправления», испортившие подлинный авторский текст.
Мы пришли к заключению, что исправить это можно только одним способом: полным восстановлением при новом издании текста подлинника во всех рассказах, начиная с названия всего сборника: не ЗАПИСКИ, а РАССКАЗЫ. Тем более, что все пропуски и «исправления» в сущности не оправданы, не являются необходимостью.
Мы прочитали прекрасный конец «Стального горла» в подлиннике и пришли к заключению, что нужно восстановить весь рассказ (как и другие рассказы сборника), ничего не выпуская. Я нахожу конец «Стального горла» очень булгаковским; в похвалах акушерки и реакции на них врача я не вижу никакого хвастовства автора; я увидела там тонкую иронию Булгакова над самим собой. Этой иронией проникнуты многие эпизоды и в других рассказах сборника.
Вообще, повторяю, мы считаем, что надо напечатать второе издание «Рассказов врача», вернув весь текст подлинника. Ведь, когда эти рассказы печатались в журнале «Медицинский работник» в 1923—27 годах при жизни автора, он не нашел нужным делать все эти, внесенные теперь в издании «Огонька» выпуски и переделки.
На выпуски и переделки в значительной мере толкнуло изменение общего названия сборника: слово «Рассказы» заменено словом «Записки». Но ведь по жанру это не записки, а именно художественные рассказы, хотя они ведутся от первого лица. И нет никакой надобности скрывать, что действие рассказов начинается в 1916 г., а продолжается в 1917 г. (рассказы «Пропавший глаз» и «Морфий») — пусть солдат в «Пропавшем глазе» рассказывает про Керенского — ничего в этом нет плохого.
Подгонять текст одного рассказа к другому не было надобности. Кроме того, название «Записки» невольно заставляет отожествлять автора с героем рассказов — юным врачом, 23-летним выпускником, только что окончившим медицинский факультет, не опытным. А это не так. В этих рассказах, основанных на пережитом, Михаил Булгаков не воспроизводит себя, хотя в герое есть его черты, а создает своего героя — молодого, даже юного врача, на которого смотрит как бы со стороны, как старший, уже много переживший, ставя его в разные положения на основе своего опыта. Это особенно видно с первых же страниц сборника (рассказ «Полотенце с петухом»), где герой, только что приехавший в Мурьино, оставшись вечером один, «осваивается» у лампы.
Михаил Булгаков окончил медицинский факультет в апреле 1916 года, когда ему было уже 25 лет. В Смоленскую глушь, в Никольскую пункт-больницу, он приехал с женой Татьяной Николаевной через пять месяцев, в сентябре 1916 года, проработав перед этим все лето в прифронтовых госпиталях на юго-западном фронте. Оттуда он был срочно отозван в Москву и назначен в земскую больницу, как и все его товарищи, окончившие вместе с ним. Весь выпуск при окончании получил военное звание ратников ополчения 2-го разряда — именно с той целью, чтобы они не были призваны на военную службу, а использованы в земствах: опытные земские врачи были взяты на фронт, в полевые госпитали, а молодые выпускники заменили их в тылу, в земских больницах. (Об этом есть упоминание и в рассказе «Морфий»). Но назначение киевских выпускников в земства состоялось не сразу, и Михаил Булгаков получил возможность все лето 1916 года проработать в прифронтовых госпиталях на юго-западном фронте, куда он поехал добровольно, поступив в Красный Крест, Вот там он и получил некоторые навыки, особенно по хирургии, которые много помогли ему в Никольской больнице.
Вернемся к тексту в издании «Огонька» и к подлиннику.
В печатном тексте «Огонька», чтобы избежать повторений, которые в сущности в рассказах вполне допустимы, были сделаны выпуски, иногда очень длинные и совсем не оправданные. Сделаны и неудачные переделки авторского текста. Особенно много выпусков в начале рассказа «Серебряное горло» (целые абзацы — стр. 21 печатного текста). Так, например, выпущен один важный абзац — после слов: «приемная уже была освещена»... В подлиннике: «Приемная уже была освещена, и весь состав моих помощников ждал уже меня — одетым в халатах. Это были фельдшер Андрей Лукич, молодой еще, но очень способный человек, и две опытных акушерки — Мария Николаевна и Прасковья Михайловна. Я же был всего 24-летним врачом, два месяца назад выпущенном и назначенным Заведывать Никольской больницей».
В этом абзаце ценна характеристика персонала, без которой он обезличивается; ценны подробности начала чрезвычайной ночной работы. Нет ничего «противозаконного» в том, что в этом рассказе имена и отчества фельдшера и акушерок несколько разнятся с именами в других рассказах — такова воля автора.
Название Никольская больница — это подлинное название той больницы, в которой Михаил Булгаков работал в Сычовском уезде Смоленской губернии. В «Стальном горле» это название повторяется дважды («привезли ко мне в Никольский пункт-больницу в 11 часов ночи девочку»...) — это название тоже выпущено в тексте «Огонька».
В других рассказах названия больниц в авторском подлиннике меняются так: «Полотенце с петухом» — Мурьино; «Крещение поворотом» — №-ая больница; «Вьюга» — Эн-ая больница, ...участка, такой-то губернии; «Тьма египетская» — название больницы не упоминается; «Пропавший глаз» — Мурьево; «Стальное горло» — Никольский пункт-больница. Нужно ли давать единое название? В печатном тексте «Огонька» дано для всех рассказов Мурьево. Эта унификация не нужна (тем более, что в журнале «Москва». — № 5. — 1963 г. — в рассказе «Вьюга» дано название больницы согласно подлиннику — стр. 149). Автор нашел нужным в «Стальном горле» дать подлинное название больницы, а в других рассказах зашифровал его — такова его авторская воля.
Первая операция, которую М.А. пришлось сделать в Никольской больнице была, по словам его жены Татьяны Николаевны, операция поворот на ножку — вот почему рассказ и носит название «Крещение поворотом». Но в сборнике автор первым случаем поставил ампутацию ноги — такова его авторская воля, у него были свои соображения.
«Стальное горло» было задумано раньше других рассказов.
Этот эпизод (трахеотомия — операция над ребенком), видимо, взволновал Михаила больше других, Я помню, как он, приехав на короткий срок из Никольской больницы в Киев весной 1917 года, взволнованно рассказывал об этой операции над умирающей девочкой нам (маме, Вере, Варе, мне, Саше Гдешинскому), об обмороке фельдшера во время операции, рассказывал, когда ни один из этих рассказов еще не был написан. Но замысел их, по-видимому, уже был.
Надо указать и на другие неудачные переделки.
На стр. 26 печатного текста «Огонька» в рассказе «Серебряное горло» мы читаем: «Но голосом довольно (!) спокойным я ей ответил...» А в подлиннике: «Но голосом очень спокойным я ей ответил...» Одно это «очень», характеризующее выдержку врача, говорит, каких усилий стоит врачу сохранять внешнее спокойствие, когда на него свалилось трудное, страшное дело, и пот течет у него по спине и по лицу, застилая глаза.
Сравнить в рассказе «Крещение поворотом»: «...сам подивился своему тону, настолько он был уверен и спокоен» — стр. 15 печатного текста в издании «Огонька».
Рассказ «Вьюга» в подлиннике: «...слушал, как таинственно бьет в глубине сердце»... Это необычное «бьет» (таинственно в глубине) — как хорошо, лучше не придумаешь! Зачем понадобилось редактору исправлять «бьет» на трафаретное «бьется»? Непонятно. (В журнале «Москва» согласно с подлинником — «бьет» — стр. 149).
В рассказе «Полотенце с петухом» — стр. 12 печатного текста: — «Вам, доктор, вероятно, приходилось делать ампутации? — вдруг спросила Анна Николаевна. — Очень, очень хорошо»...
А в подлиннике: — «Вы, доктор, вероятно, много делали ампутаций? — вдруг спросила Анна Николаевна. — Очень, очень хорошо»...
(В журнале «Москва» напечатано согласно с подлинником — стр, 148).
Вряд ли бы задала акушерка неуместный вопрос, приходилось ли делать ампутации врачу, который только что у нее на глазах очень, очень хорошо произвел сложную ампутацию.
Надо ко второму изданию восстановить весь подлинный текст. Это долг перед автором и перед читателем, который хочет получить настоящий булгаковский текст и вправе иметь его.
Если и второе издание выйдет в искаженном тексте «Огонька», то потом исправить это будет уже очень трудно, и «Рассказы врача» так и пойдут к широкому читателю, так и будут ходить по свету в искаженном виде.
Надо еще сказать о рассказе «Морфий». Пора его напечатать. Я теперь перечитала его несколько раз. Написан он превосходно. Те, кто прочел его, считают его самым сильным рассказом сборника. В этом рассказе нельзя ничего изменить. Видно, что Михаил, когда писал его, взвешивал каждое слово. Рассказ этот сознательно выведен автором из обстановки Никольского и Мурьева. Главный герой рассказа, доктор Сергей Васильевич Поляков, работает в глухом Левковском пункте-больнице; ему 25 лет.
Доктор Бомгард, от лица которого ведется рассказ, переведен в уездный город в 1917 году уже после переворота: до этого он работал в Горелове; он старше Полякова на два года. В Горелово, после отъезда Бомгарда, послан Поляков — за два месяца до самоубийства. В Горелове акушерка Марья Власьевна — она привозит в город умирающего Полякова. Поляков ведет дневник, и по датам можно точно установить время действия. Здесь ничего нельзя изменить.
Рассказ этот должен войти в сборник избранной прозы Булгакова; но я считаю, что включать его в серию «Рассказы юного врача» не надо, он не подходит; его надо печатать как отдельный рассказ.
Этот рассказ очень булгаковский.
Сорок лет прошло после его написания — срок достаточно большой. Я помню, что очень давно (в 1912—13 г.), когда Миша был еще студентом, а я курсисткой-первокурсницей, он дал мне прочитать свой рассказ «Огненный змей» — об алкоголике, допившемся до белой горячки и погибшем во время ее приступа: его задушил (или сжег) вползший к нему в комнату змей. Галлюцинация. Пятьдесят лет прошло с тех пор, как я читала этот рассказ, а я до сих пор помню эту последнюю сцену: к лежащему на полу в ужасе человеку вползает и подбирается к нему огромный змей. Мишу всегда интересовали патологические глубины человеческой психики. Рассказ этот хранился в киевской квартире до 1921 года. Он был разыскан мною, по просьбе Миши, и в Москве отдан мною Мише. Потом Миша его сжег.
Надо еще сказать о «Белой гвардии». Текст надо тщательно проверить и уберечь от ненужных, неоправданных выпусков и от редакторского произвола. Не допустить редакторских «исправлений».
Надо спасти сны: первый большой сон Турбина, сон Елены в конце романа; сон Петьки! Чего доброго, кто-нибудь захочет смахнуть молитву Елены — надо ее спасти. И т. п. Этот роман ведь тоже очень булгаковская вещь.
Сейчас в печати настойчиво поднимается вопрос о редакторском произволе, о недопустимости этого произвола, о сохранении в неприкосновенности авторского текста.
Н. Земская
* * *
Думая о втором издании «Рассказов юного врача», Н.А. написала для него предисловие (к сожалению, так и не опубликованное при ее жизни). Вот этот текст:
Михаил Афанасьевич Булгаков окончил Киевский университет, медицинский факультет, в апреле 1916 г. Шла война с Германией. Все окончившие после сдачи государственных экзаменов получили звание ратники ополчения второго разряда. Это было сделано с целью использования молодых врачей не на фронте, а в тылу, в земских больницах, откуда опытные врачи были сняты и отправлены в полевые военные госпитали. Назначение в военный госпиталь получил и прекрасный земский врач — предшественник Мих. Булгакова в Никольской земской больнице, о котором в «Рассказах юного врача» автор упоминает с уважением и благодарностью, называя его именем Леопольда Леопольдовича (или «Липонтия», как называли его крестьяне).
Киевский выпуск 1916 года был призван не сразу. Немедленно после окончания Мих. Булгаков поступил в Красный Крест и добровольно уехал на юго-западный фронт, где работал в военном госпитале в городах Западной Украины: в Каменец-Подольске и Черновицах. Там он получил первые врачебные практические навыки, особенно по хирургии.
Осенью 1916 г. Мих. Булгаков был призван на военную службу, вызван в Москву и оттуда послан «в распоряжение смоленского губернатора»3. Из Смоленска его послали в Никольскую земскую больницу, одиноко расположенную среди полей вдали от селений (в 30—40 километрах от уездного города Сычевки). Там Мих. Булгаков проработал более года.
В Никольской больнице было три строения: 1) больничный корпус, 2) двухэтажный флигель, в котором помещалась шестикомнатная квартира врача, и 3) флигель персонала, где жили две фельдшерицы-акушерки, фельдшер и сторож. С Мих. Афанасьевичем жила его жена Татьяна Николаевна, не покидавшая его во весь этот период его жизни: ни во время пребывания в военных госпиталях, ни во все время его службы в земстве.
К концу 1917 г. Мих. Булгаков был отозван в г. Вязьму, где проработал зиму 1917/18 гг. в Вяземской городской земской больнице. В феврале 1918 г. был демобилизован по болезни и уехал на родину — в Киев к матери.
Вот этот период его службы врачом в земских больницах и отражен в «Рассказах юного врача». «Рассказы» написаны от первого лица, но это не дневник, не точные записи всего пережитого, а художественное претворение действительности. Действующие лица «Рассказов», как и сам их герой — молодой врач, — это обобщенные художественные типы. «Юный врач», от лица которого ведется рассказ, несколько моложе, чем был в этот период Мих. Булгаков, и наделен обобщающими чертами. Автор как бы несколько со стороны смотрит на себя, вспоминая о пережитом. Но вместе с тем в «Рассказах» и много автобиографического, как в характере героя, так и в фактах. Чувства, переживания, отношение к своей работе — это подлинные чувства и переживания самого автора.
Уроженец большого культурного города, любящий и знающий искусство, большой знаток и ценитель музыки и литературы, а как врач склонный к исследовательской лабораторной и кабинетной работе, Михаил Булгаков, попав в глухую деревню, в совершенно непривычную для него обстановку, стал делать свое трудное дело так, как диктовало ему его внутреннее чувство, его врачебная совесть. Врачебный долг — вот что прежде всего определяет его отношение к больным. Он относится к ним с подлинно человеческим чувством. Он глубоко жалеет страдающего человека и горячо хочет ему помочь, чего бы это ни стоило лично ему. Жалеет и маленькую задыхающуюся Лидку («Стальное горло»), и девушку, попавшую в мялку («Полотенце с петухом»), и роженицу, не дошедшую до больницы и рожающую у речки в кустах, и бестолковых баб, говорящих о своих болезнях совершенно непонятными словами («Пропавший глаз»: «...научился понимать такие бабьи речи, которых никто не поймет»), и всех, всех своих пациентов.
Пишет он об этом без излишней декламации, без пышных фраз о долге врача, без ненужных поучений.
Не боится он сказать и о том, как трудно ему приходится.
В жизни Мих. Булгаков был остро наблюдателен, стремителен, находчив и смел, он обладал выдающейся памятью. Эти качества определяют его и как врача, они помогали ему в его врачебной деятельности. Диагнозы он ставил быстро, умел сразу схватить характерные черты заболевания; ошибался в диагнозах редко. Смелость помогала ему решаться на трудные операции.
В «Рассказах» описаны подлинные врачебные случаи. Все описанные операции были сделаны самим автором книги. Обморок фельдшера во время операции трахеотомии, которую производил М. Булгаков, — подлинное происшествие.
* * *
Сведения о жизни и работе М. Булгакова в Смоленской губернии мы узнаем из его писем к другу юности А.П. Гдешинскому. Письма эти, к сожалению, не сохранились, но А.П. Гдешинский рассказывает об их содержании в письмах к Н.А.: «Киев. 14.Х.1916. Недавно был у Ваших. Варвара Мих. лежит, но чувствует себя, по-видимому, бодро. От Миши получили письмо, полное юмора над своим Сычевским положением. Он перефразировал Аверченковское: «Я, не будучи поэтом, расскажу, как этим летом поселился я в Сычевке, повинуясь капризу судьбы-плутовки...»».
Уже после смерти М. Булгакова, в письме от 1—13 ноября 1940 г., отвечая на просьбу Н.А. вспомнить побольше о Мише, чтобы собрать материалы для его биографии, А.П. Гдешинский пишет:
«Я думаю, что Вы не посетуете на меня, дорогая Надежда Афанасьевна, что я так много пишу о личных своих впечатлениях. Душа полна Мишей, и невольно вспоминаешь, грустишь и оцениваешь...
На Ваши просьбы, к сожалению, едва ли могу дать исчерпывающие ответы. Что касается пребывания Миши в Никольском, под Сычевкой (Смоленской губ.), то действительно я получил от него письмо, но оно не сохранилось (многие дорогие для меня документы погибли при переезде на новые места и квартиры). Помню только следующее: 1) Это село Никольское под Сычевкой представляло собой дикую глушь и по местоположению, и по окружающей бытовой обстановке и всеобщей народной темноте. Кажется, единственным представителем интеллигенции был лишь священник, 2) Больничные дела были поставлены вроде как в чеховской палате № 6, 3) Огромное распространение сифилиса. Помню, Миша рассказывал об усилиях по открытию венерических отделений в этих местах. Впрочем, об этой стороне его деятельности наилучше расскажет его большая работа, которую он зачитывал в Киеве (слушателями были Варвара Михайловна, кажется, Вы, покойный брат Платон и я). К стыду своему, я заснул (время было утомительное), за что и был впоследствии отмечен соответствующим образом... Этот труд, как мне кажется, касался его деятельности в упомянутом Никольском и, как мне казалось, — не без влияния Вересаева, 4) Миша очень сетовал на кулацкую, черствую натуру туземных жителей, которые, пользуясь неоценимой помощью его как врача, отказали в продаже полуфунта масла, когда заболела жена... или в таком духе, 5) Помню — это уже в разговоре потом в Киеве — о высоком наслаждении умственного труда в глубоком одиночестве ночей, вдали от жизни и людей, 6) Помню одну фразу ироническую, которой начиналось его письмо ко мне: «Перед моим умственным взором проходишь ты в смокинге, пластроне, шагающий по ногам первых рядов партера, а я...» и т. д. Дело в том, что я увлекался тогда драмой: «Мечта любви» Косоротова, «Осенние скрипки» и т. п. и писал ему об этом... 7) Еще помню упоминание о какой-то Аннушке — больничной сестре, кажется, которая очень тепло к нему относилась и скрашивала жизнь. Увы... это, кажется, все, что осталось в памяти от этого периода.
Гораздо больше помню о других годах и в особенности о самых ранних, когда он бывал у нас, сперва беря уроки скрипки у покойника Папы, а потом и так. Я задаю себе вопрос, почему он так охотно и часто бывал у нас на Ильинской? Ответ простой: мы полюбили его, и он ответил нам тем же! И как всегда, из искреннего неподкупного чувства любви большие и чудесные последствия бывают на целую жизнь. В данном случае я имею в виду то незабываемое время отрочества, которое мы (я и Платон) провели в Вашем гостеприимнейшем, умном, добром и веселом доме, с доброй ласки [sic!]) покойной Варвары Михайловны, окруженные всей Вашей прекрасной семь-ей... Уходят... уходят дорогие...»
Из этих воспоминаний мы многое узнаем о реальной жизни земского врача М.А. Булгакова, о том, почему, получив при окончании университета специальность «детский врач», М.А., вернувшись в Киев в 1918 г., открывает частный прием как специалист по кожным и венерическим болезням в кв. № 2 в доме № 13 по Андреевскому спуску. (Вести прием ему помогают жена Тася и друг студент-медик Николай Леонидович Гладыревский, впоследствии видный хирург.) Н.А. так пишет об этом: «1916 год. Приехав в деревню в качестве врача, Михаил Афанасьевич столкнулся с катастрофическим распространением сифилиса и других венерических болезней (конец войны, фронт валом валил в тыл, в деревню хлынули свои и приезжие солдаты). При общей некультурности быта это принимало катастрофические размеры. Кончая университет, М.А. выбрал специальностью детские болезни (характерно для него), но волей-неволей пришлось обратить внимание на венерологию. М.А. хлопотал об открытии венерологических пунктов в уезде, о принятии профилактических мер. В Киев в 1918 г. он приехал уже венерологом. И там продолжал работу по этой специальности — недолго. В 1919 г. совершенно оставил медицину для литературы».
Примечания
1. В пятитомном собрании сочинений М.А. Булгакова (М.; Худ. лит., 1989. Т. 1) «Рассказы юного врача» печатаются по текстам первых публикаций (это указывается и в комментариях), однако сохраняется название «Записки».
2. Домашнее имя Елены Сергеевны Булгаковой.
3. Вот как описывает по непосредственным впечатлениям этот эпизод Н.А. Булгакова (дневниковая запись, сделанная в Москве 22 сентября 1916 г.): Вечер. Миша был здесь три дня с Тасей. Приезжал призываться, сейчас уехал с Тасей (она сказала, что будет там, где он, и не иначе) к месту своего назначения «в распоряжение смоленского губернатора». Привез он с собой дикое и нелепое известие о мамином здоровье [подозрение, что у нее рак. — Е.З.]. Привез тревогу, трезвый взгляд на будущее, жену, свой юмор и болтовню, свой столь привычный и дорогой мне характер, такой приятный для всех членов нашей семьи. И, как всегда чувствовалось перед лицом серьезного несчастья, привез заботу о семье — моей с ним — и нашей общей, семейной. И это вдруг зазвучало перед лицом серьезного несчастья, очень громко...
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |