Дорогой учитель!
После долгой разлуки ты опять с нами. Но не обычным радостным приветствием приходится встречать тебя теперь, а новым, грустным и печальным. Не «здравствуйте, Афанасий Иванович», говорим мы тебе, а «прощай, дорогой наш учитель». И прощай навсегда, без надежды когда-либо видеться с тобою здесь еще, без надежды когда-либо быть с тобой вместе, говорить с тобой...
А эти прежние наши столь частые встречи, прежние задушевные, почти нескончаемые беседы! Как трудно забыть их! Да больше: их, кажется, невозможно забыть!.. Ведь, ты, учитель, был так близок к нам. Ты никогда не сторонился от нас, не чуждался нашего общества. В нашей молодой студенческой среде ты, можно сказать, был нашим, своим, товарищем.
А это такое незаурядное явление!
В наши дни много жалуются на разобщенность учащих и учащихся в высшей школе, много говорят о необходимости сближения между теми и другими. И жаловаться, думается, можно, говорить нужно. Но, кажется, нельзя при этом забывать и того, что разобщенность эта так естественна, а сближение это так трудно достижимо.
В самом деле: если учащий в высшей школе, должен быть ученым в собственном смысле слова, если в той или другой научной области он должен быть строгим специалистом, если наука должна быть делом всей его жизни, то естественно, что его внимание, его интересы преимущественным образом сосредоточиваются там, в высоких сферах научных. А ведь сферы нашей обычной жизни, наших обычных интересов и вопросов с теми высокими сферами могут не совпадать. Здесь может быть много не общего, здесь может быть большое различие. А отсюда — естественность разобщенности между учащими и учащимися в высшей школе, отсюда трудность сближения между теми и другими.
Ты, учитель, был ученым в собственном смысле.
Но при всей твоей учености тебе не чужда была наша обычная жизнь, наши обычные интересы и вопросы. Твоя ученость редким образом сочеталась в тебе с чуткостью к переживаниям всякой души, с отзывчивостью на волнения всякого сердца.
Как же нам будет забыть о тебе?
Живо представляются нам эти столь частые сцены.
Ты только на минуту по какому-нибудь делу зашел в академию. Где-нибудь на коридоре или в вестибюле встретился со студентом. Два слова приветствия, какой-нибудь вопрос — завязывается разговор. Проходит мимо другой студент — присоединяется к беседующим. То же делают третий и четвертый, Около тебя быстро образуется группа собеседников. Разговор становится все оживленнее и оживленнее. Вопрос сменяется вопросом. Одна тема переходит в другую. А вот уже и прения, споры... Незаметно проходят получаса, час... Но ты зашел только на минуту. Ты спешишь. Смотришь на часы; «а мне пора», — говоришь и прощаешься с нами. — «Подождите, Афанасий Иванович», — просим мы: — «еще рано. Поспеете». И ты сейчас же забываешь о недосуге и говоришь, говоришь... Опять вспоминаешь, застегиваешь пальто, опять прощаешься и... опять говоришь... Что было в академии, то могло быть и везде; на улице, в вагоне, у тебя на квартире, в какой-нибудь аудитории, зале на чтении, реферате... Твои собственные лекции нередко обращались в полные живого интереса коллоквиумы. И вот, когда у тебя уже больного в Москве были некоторые из товарищей, ты, оживляемый светлыми надеждами, говорил им, — «скоро, скоро уже вернусь к вам. И опять за лекции. А если нельзя будет читать, то — что же? — мы... так... поговорим»...
Любил, ты, учитель, эти беседы с нами. Но еще больше любили их мы. Вот и теперь хотелось бы нам подольше задержать тебя у себя. И теперь хотелось бы сказать: — «подождите, Афанасий Иванович. Еще рано. Вы еще так молоды. Вы еще полны сил. Вы еще много могли бы сказать нам, много могли бы сделать для науки, Церкви и общества»...
Но вид этого гроба, эта обстановка, эти печальные лица, твое молчание заставляют только горестно воскликнуть: — «как все это неожиданно и больно»!
Прощай же, учитель!
Вечная тебе память!
Н. Колосов
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |