Скажи ми, Господи, кончину мою и число дней моих, кое есть
(Пс. 38, 5).
Эти слова св. псалмопевца, этот вопль души верующей, но мучимой безотрадным сознанием всей краткости и бренности нашего земного бытия, сами собою приходят нам, братие, на мысль при виде сего гроба. Воистину, неисповедимы судьбы Божии; кто бы из нас год тому назад мог подумать, чтобы наш возлюбленный о Христе и приснопамятный Афанасий Иванович, всегда представлявшийся нам образцом здорового человека, так скоро, по суду Божию, отошел «в путь всея земли» (3 Цар. 2, 2). Роковой недуг, зачатки которого, быть может, и ранее таились в почившем, так быстро сразил его могучую природу.
Все мы, братие, — семья и родные почившего, сослуживцы и питомцы его и все знаемые его, — соединились у гроба его для последнего на земле свидания с ним. И в эти знаменательные минуты объединяет нас и проникает не только общее чувство любви к почившему и жгучая скорбь о невознаградимой утрате дорогого нам существа, но и глубоко-горестное изумление и недоумение по поводу столь, по-видимому, безвременной кончины его: как так быстро пресеклась жизнь, столь дорогая и нужная для многих, для присных, ближних и дальних почившего?
Но вот, в ответ этим недоумениям любящего сердца мы слышим древнее слово премудрости: Старость честна немноголетна, ниже в числе лет иснытается: седина же есть мудрость человеком и возраст старости житие нескверно (Прем. Сол. 4, 8—9). Приложим же, братие, это мерило к почившему, кратко воспроизведем здесь его духовно-нравственный облик, бросим общий взор на его жизнь и деятельность: не найдем ли мы здесь некоего бальзама на раны скорбящих любящих его сердец?
В лице почившего сходит в могилу великий труженик, примерно-добросовестный работник на отечественной учено-богословской ниве. Богатые природные дарования он во много крат уплодоносил неослабным и непрерывным напряжением умственных сил своих и все их посвятил на служение науке веры. Глубокая и искренняя преданность избранному делу, делу развития богословской науки и богословского просвещения, отличала все двадцатилетнее служение его в Академии. Он всегда работал, работал, не покладая рук, сколько позволили ему хорошие силы и здоровье, хотя, вероятно, иногда и в ущерб последнему. Печатные труды его по своей науке, исчисляются десятками и имеют большую ученую ценность. И во всех этих трудах, как и во всей преподавательской и просветительно-общественной деятельности, почивший высоко держал знамя вселенской истины, знамя нравственно-богословской науки: «право править слово истины» (1 Тим. 2, 15) было неизменным правилом его учено-богословской деятельности, непреложным требованием его ученой совести, при свете которой он счастливо умел блюсти и объединять права и требования веры и разума.
Но ученая совесть А.И., побуждавшая его так свято относиться к преподаваемой им науке, была у него лишь одним из проявлений цельной совести его как человека-христианина. Ученый никогда не оттеснял и не заслонял в нем человека-христианина, верного сына Церкви, семьянина, общественного деятеля: «сия творити и онех не оставляти» (Мф. 23, 23) было руководящим началом его отношения к науке и жизни. Отсюда — незаурядная цельность духовного развития почившего, чуждого крайностей и односторонностей ученой замкнутости, с одной стороны, и жизненно-практической мелочности, с другой. Это был человек крепкой веры, твердого убеждения, широкой природной доброты и радушия, искренности, простоты и открытости нрава, готовности на все доброе, отзывчивости к чужому страданию и т. д. Это был — дерзнем сказать — «воистину израильтянин в нем же льсти несть» (Іоан. 1, 47). И понятно, что «добрый человек из добраго сокровища сердца своего выносить доброе» (Лук. 6, 45), что при названных свойствах души, он был и дорогим товарищем — сослуживцем, и добрым наставником — учителем, и желанным собеседником, и добрым семьянином, и полезным общественным деятелем.
Но выше всего, к общему нашему назиданию и утешению, поставим мы духовную зрелость почившего, ради которой он и мог быть преставлен Господом, по слову премудрого: благоугоден Богови быв, возлюблен бысть, и живый посреде грешник преставлен бысть (Прем. 4, 10). Всю жизнь носил он, храня паче всякого хранимого, в сердце своем зерно веры, неизменно являя послушание водительству св. Церкви. И семя дало плод по роду своему: Господь сподобил раба Своего, хотя и не безболезненной, но истинно христианской кончины. Умилительно было видеть великую нравственную чуткость умирающего при приготовлении его к последнему напутствию святейшего таинства тела и крови Христовых. Прикованный тяжким недугом к смертному одру, он скорбит душою о том, что ему в первый раз в жизни придется принять Св. Тайны на положении больного, на дому, без нарочитого приготовления и говения, а когда удалось склонить его помириться с этим, он, с великим напряжением последних сил, то выслушал, то сам вычитал «правило к причащению». Эго был последний день его сознательной жизни на земле, и он удостоился с полным сознанием и глубокою верою принять тогда же и таинство елеосвящения. Надежда на выздоровление не покидала его и тогда: глубоко объятый горьким сознанием грехов, он со всею пламенностью верующей души чаял начать обновленную жизнь во Христе. Господь судил иначе...
Но мы верим, братие, что приятые им Св. Тайны по неложному обетованию Господа (Иоан. 6, 54), соделаются в нем, ростком вечной жизни со Христом, по молитвам Св. Церкви. К молитвам Церкви и мы все, братие, присоединим горячие мольбы свои о почившем.
Свящ. А. Глаголев
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |