Как это делалось в Одессе

...Нынешние незаконные дети славянофилов — «русситы», — осуществляя мечту «пикейных жилетов» об объявлении Черноморска вольным городом, старательно отделяют южно-русскую школу от русской.

Основание: национальный состав учащихся и вытекающие из него художественные особенности. Определить, из каких жил они вытекали, — занятие, на наш взгляд увлекательное, но неперспективное, поскольку хранители расово чистой литературы считают метафору исключительно еврейским промыслом. Поэтому они берут под подозрение неравнодушного к ней в молодости Паустовского, который евреем не был. И уж вне всяких сомнений не был им признанный король метафор Юрий Олеша. И сохранивший — из всех идеалов молодости — верность метафоре В. Катаев не только не еврей, но даже антисемит. И брат его, Евгений Петров, проживший в метафорическом браке с Ильфом счастливую творческую жизнь, хоть не антисемит, но точно не еврей. Так что литературоведческая евгеника — вещь в высшей степени спорная. Что же до некоторых особенностей национального состава означенной школы — они, увы, бесспорны. И дело не только в том, что большинство учеников действительно евреи... Главное — жили они в Одессе в небезразличное для евреев время. Нет, нет, мы имеем в виду не погромы, но Владимира Евгеньевича Жаботинского, русского писателя, фельетониста, одессита, еврея и сиониста.

Идея национального возрождения на библейской родине, высказанная на языке русской литературы, в течение десяти довоенных лет будоражила одесскую молодежь, особенно еврейскую, особенно литературную. Библейский космос Ильфа изготовлен в Одессе на Малой Арнаутской улице. Оттуда же ведут свое происхождение и два других персонажа: господин Гейнрих и Хирам Бурман. О национальности первого сказано невнятно — «представитель австрийской свободомыслящей газеты», другой назван «американцем» и «сионистом», но, между нами, господин Гейнрих такой же австриец, как Хирам Бурман англо-сакс; имя выдает Гейнриха с головой. Имя немецкого поэта еврейской национальности Heinrich «Генрих» прочтено по тем же правилам, что и его фамилия Heine — «Гейне». Но, видимо, не с целью заполнения анкеты дана персонажу такая громкая фамилия, а с какой-то иной, как не случайно авторы заставили Гейнриха побывать в Одессе в 1918 году. Что общего между Гейне и Одессой? Только одно: примерно за сто лет до одесситов Гейне испробовал немецкий вариант сионизма в «Обществе культуры и науки евреев».

Так вот, для Гейнриха это кончилось нарушением конвенции, в силу чего историю Адама и Евы господин Гейнрих излагает в стилистическом ключе Екклезиаста, а в заключение призывает образ Вечного жида как символ вечности, то есть неразрешимости еврейского вопроса. Вопрос этот, как мы помним, единственный, который интересует сиониста Хирама Бурмана, строителя Национального Дома (Хирам — имя ливанского царя, пожертвовавшего строительную древесину — кедр — на строительство Первого Иерусалимского Храма; сравним, кстати, с описанием одного из частных акционерных обществ, кормившихся около «Геркулеса» и потому липовых — «товарищество на вере «Трудовой кедр»»¹). Но так ли просто обстоит дело с сионизмом разочарованного Гейнриха? Что это за псевдоним: «австрийская свободомыслящая газета»? Мы уже привыкли к шуточкам перевода с немецкого на русский («Адлер», Пферд...). Совершим обратный вольт — с русского на немецкий — и получим «Die Freie Presse» — «Свободная Пресса», венская газета, представителем которой (в частности, на процессе Дрейфуса) был некто Теодор Герцль.

Мы не знаем, был ли Ильф сионистом, мы вообще мало о нем знаем. Ну, любил Петрова, писал романы, фельетоны, умер... А что было до Петрова? Одесса. А что было в Одессе? В Одессе он прожил 26 лет своей жизни. На деньги той эпохи зрелый человеческий и литературный возраст.

Одно можно сказать с уверенностью: если Ильф пародировал сионизм, — сионизм для него что-то значил. Только, в отличие от Багрицкого, который со своим прошлым расплевался, Ильф прощался со своим, смеясь. Сионизм оказался в его глазах таким же мифом Нового, как и построение социализма.

Возвращаясь к палестино-еврейской теме в «Записных книжках», Ильф завершает ее фразой, требующей продолжения: «Шезлонг не гамак и не качалка». А «курица — не птица», ну, и, само собой, «Польша — не заграница», «Румыния — не заграница» и вообще:

«Все это выдумка, нет никакого Рио-де-Жанейро, и Европы нет, ничего нет. И вообще последний город — это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана...

...заграница — это миф о загробной жизни. Кто туда попадает, тот не возвращается»².

Перейти румынскую границу Бендер не способен метафизически.

Пространство «Золотого теленка» такое же замкнутое и безысходное, как время в романе Михаила Булгакова.

Примечания

1. Т. 2, стр. 179.

2. Т. 2, стр. 350.