Библию обобществили так давно, что библейские ассоциации могут возникать у кого угодно, для этого не обязательно быть евреем. Примечательно поэтому не наличие в романе ветхозаветных реминисценций, а их тотальность, глубина залегания и пародийно-интимный тон. Кто же продал нам антикварную «Антилопу», пальму в кадке и вообще весь библейский инвентарь? Конечно же, Ильф. Достаточно взглянуть на дату изготовления самаркандских очерков («Глиняный рай»): 1925, то есть за два года до счастливой встречи с Петровым. Пальмовые счеты Ильф сводит с самим собой. В «Записных книжках» есть одна загадочная запись:
«Некий Меерзон раскачивает шезлонг, в котором сидит его любовница. Занятие совершенно бесполезное — это не гамак и не качалка. Палестинские пальмы имеют мохнатые ветви. Я таких не видел ни в Батуми, ни в Калифорнии. Обильные косы. «Маджестик», новый французский пароход, пришел в Яффу*. А он английский, не новый и в Яффу не ходит. Нет, нет, Жан, это не недоразумение»1.
Единственный здесь внятный образ — это Меерзон: у него есть любовница, и он дурак, потому что раскачивает шезлонг. Но где стоит шезлонг — на палубе корабля или на набережной в Яффо? «Маджестик» старый или новый? Французский или английский? Ходит или не ходит? И если путаница с «Маджестиком» не недоразумение, то что это такое?
Фрагмент не снабжен ни датой, ни комментарием и помещен среди записей 1935—1936 годов. Ильф мог побывать в Палестине в 1936 году на обратном пути из Америки, хотя вряд ли. Если он здесь все-таки был, тогда это дневниковая запись, если не был — заготовка какой-то неосуществленной прозы. Еще загадка — откуда взялись тель-авивские журналисты в другой записи:
«По улице шли братья Тур, низенькие, прилизанные, похожие на тель-авивских журналистов»2?
Где он видел тель-авивских журналистов? Кого хотел обидеть: братьев Тур или тель-авивцев? Надо полагать, обоих. Во всех случаях другое для нас важно: через пять лет после выхода «Золотого теленка» пальма, прямо названная «палестинской», все еще будоражит его воображение, еврейская география уже включает Тель-Авив, а еврей в образе Меерзона все еще не исчерпал возможностей в качестве персонажа.
Меж тем роман должен был еврейскую тему исчерпать в пародии, как само название — «Золотой теленок» — отменить тему библейского Золотого Тельца: из еврейских рук золото передано персонажу со свиной фамилией Корейко.
Что же остается евреям? Профессиональное нищенство, страх, трепет и гусекрадство, что и воплощено в образе Михаэля Самуэлевича Паниковского, человека без паспорта.
«— Бендер, — захрипел он вдруг, — вы знаете, как я вас уважаю, но вы ничего не понимаете! Вы не знаете, что такое гусь! Ах, как я люблю эту птицу! Это дивная жирная птица, честное благородное слово. Гусь! Я убиваю его, как тореадор, — одним ударом»3.
Паниковскому легко удавалось то, на что с такими муками решился Лютов — герой рассказа И. Бабеля «Мой первый гусь». Чтобы уйти из лона Авраама, Исаака и Иакова, он убил рождественскую птицу, сходную — в описании Бабеля — с ангелом. Это лютая плата за вход в конармейскую историю. Мертвый Паниковский, явившись Остапу во сне, раскаивается в космополитизме («человек без паспорта» — гражданин мира, уравненный в правах с Гомером и Мильтоном) и возвращается к своему народу:
«Нарушитель конвенции был в извозчичьей шляпе с пером и, ломая руки, говорил: «Бендер! Бендер! Вы не знаете, что такое курица!» Остап не понимал и сердился: «Какая курица? Ведь ваша специальность — гусь!» Но Паниковский настаивал на своем: «Курица, курица, курица!»»4
Нарушение конвенции есть, в сущности, нарушение завета, каковое нарушение символизируется привязанностью к рождественским гусям. Переменив птицу и специальность тореадора на извозчичью шляпу одесского балагулы, Паниковский искупил свой грех и восстановил конвенцию с Богом, хотя бы и посмертно.
Гусиные лапки приводят нас не к одному Бабелю, но к южнорусской школе в целом. Принятое авторами летоисчисление новой эры — июль 14-го года, — напоминает о Багрицком: именно июлю 1914-го — началу 1-ой Мировой войны — и в том же значении — концу старого мира — посвящена его поэма «Последняя ночь». С Олешей и Бабелем романы связывает цирк как зрелище и источник метафор, а с ними всеми — Одесса.
Примечания
*. Яффа (Яффо) — до образования государства Израиль город в Палестине; сейчас один из южный районов Тель-Авива.
1. Т. 5, стр. 201.
2. Курдюмов А.А. В краю непуганных идиотов (книга об Ильфе и Петрове). Paris, «La Presse Libre», 1983, стр. 211.
3. Т. 2, стр. 281.
4. Т. 2, стр. 299.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |