Ефросимов, Дараган, Адам и Ева — те, кто ведет серьезную, по преобладающему тону, линию пьесы, комические черты в них лишь проглядывают. Но в пьесе, как и в средневековой мистерии, где соседствовали высокие герои священных сюжетов и низкие — современных бытовых сцен, есть линия комедийная, пародийная. Она связана с Маркизовым и Пончиком, в них явлено карнавальное шутовство, но и в их образах, как это часто бывает у М. Булгакова, порой прорывается трагическое.
Комедийная линия Маркизова и Пончика — это именно линия, важная составляющая произведения, а вовсе не элемент пародии, фарса, как полагает А. Нинов.
Захар Маркизов, дворовый хулиган дома, где живут Красовские, и Павел Апостолович Пончик-Непобеда, ленинградский литератор, составляют в пьесе комическую пару. В I акте они одновременно и без ведома профессора появляются в свете прибора, изобретенного им, во II — они почти одновременно оказываются в универмаге. В этой сцене в их монологах в одинаковой пропорции сочетаются трагическое и комическое: два одиноких человека отчитываются о своем прошлом.
Пончик. Прости, дорогой господи! (...) Я сотрудничал в «Безбожнике» по легкомыслию. Скажу тебе одному, господи, что я верующий человек до мозга костей и ненавижу коммунизм (...) (Вынимает рукопись.) Матерь божья, но на колхозы ты не в претензии? [42, 288].
Маркизов. ...Всех убили сразу, а меня с мучением. А за что? (...) За что меня выгнали из профсоюза? За что? За то, что я побил бюрократа? Но, а как же гадину не бить? Кто его накажет, кроме меня? За то, что пью? Но как же пекарю не пить? Все пили: и дед, и прадед [42, 289].
И хотя в Еву влюблены все мужчины лагеря, создается впечатление, что эти двое соперничают только друг с другом.
Однако, несмотря на то, что эти образы выступают парой, у них есть существенное отличие: они представляют разные виды комического.
Это отличие хорошо видно в сцене ухода из лагеря. Вытекает оно из разницы характеров. Пончик покидает Адама, не испытывая мук совести, даже стремясь уколоть поверженного главу колонии: «Нет, он не хочет в сатанинской гордости признать себя побежденным! Он верит, что Дараган все-таки спустится к нему с неба. Ну, продолжай городить социалистические шалаши в лесах, пока не пойдет снег! Прощай! Генрих, идем!» [42, 314]. Маркизов бросить человека одного в лесу не может, он уговаривает Адама идти со всеми.
Да, Маркизов — хулиган и пьяница. Но его природа проявляет себя прямо. Он, например, тут же выбалтывает Еве об отступной тысяче долларов, которую ему за нее дал Пончик. И природа Маркизова добрая: он человечен. Образом Маркизова можно проиллюстрировать слова Л. Пинского о юморе, исходящем из того, что пороки — продолжение достоинств [132, 350]. Захар импульсивен: действует и выражает свои чувства открыто. С одной стороны, это выливается в скандал с Ефросимовым в начале пьесы, с другой — в III акте он же спасает профессора: выбивает у Дарагана из рук пистолет, не раздумывая, в отличие от Пончика, который, не желая ввязываться, изображает сердечный приступ. Смех, вызываемый Маркизовым, не уничтожает его. Это обаятельный герой. Он входит в ряд, образуемый «обаятельным авантюристом и веселым человеком» Аметистовым из «Зойкиной квартиры» [147, 213] (Д. Лихачев считает его литературным родственником Остапа Бендера [125, 263]), Милославским, действующим в «Блаженстве» и «Иване Васильевиче» и многими другими булгаковскими героями. Это веселый образ, юмористический. Высмеивание, но не отрицание — его задача. Из всех героев «Адама и Евы» Маркизов наиболее карнавальный.
Л. Пинский пишет: «Среди всех видов комического юмор — главный наследник архаико-комического» [129, 341], — то есть того амбивалентного смеха, которым смеялся карнавал. Маркизов — юмористический, а не сатирический образ. М. Кургенян, не используя понятие юмористический, противопоставляет комедийное и сатирическое. Она пишет о своеобразии комедии: «Принципы комедии воплощают возможность изменения данного положения как его исправления. Отсюда (...) постоянное возвращение к исходной ситуации, ее варьирование (...) происходящие (...) изменения не носят разрушительного характера» [97, 256]. И это в полной мере относится к Маркизову: он как пришел в пьесу с нелепым приставанием к Ефросимову, так и уходит с нелепым вопросом о долларах. Он продемонстрировал «возможность изменения (...) как исправления» тем, что учился, тем, что сочувствует Адаму, тем, что спасает Ефросимова. Все это было заложено в нем природой.
Образ Пончика принципиально иной. Ю. Бабичева связывает его с темой «изнасилованной души поэта», видя в нем трансформацию характерного для булгаковского творчества образа художника, жаждущего свободы творчества, в образ беспринципного человека и замаскированного врага [12, 107]. Это вызывает возражения: Пончик не Мольер и не Мастер — не поэт.
В «Кабале святош» Мольер стремился угодить королю: «...я, быть может, вам мало льстил? Я, быть может, мало ползал?.. Ваше величество, где же вы найдете такого другого блюдолиза, как Мольер?..» Но цель его отличается от целей Пончика: «Но ведь из-за чего, Бутон? Из-за «Тартюфа». Из-за этого унижался» [42, 253]. Мольер ломал себя, но не свое творчество, все жертвы ради него. Мастер не удостоен света, возможно, потому что не выдержал и сжег свое творение. Пончик уничтожает себя как творца, создавая «подхалимский роман», но валютный счет в банке он имеет. Мольер бунтует, потеряв надежду на театральную жизнь «Тартюфа». Пончик взрывается, потеряв надежду на цивилизованную жизнь, на возможность потратить свои доллары.
Пончик — традиционная для М. Булгакова фигура писателя-конъюнктурщика, не обладающего талантом. Чего стоит одна фраза о землистых лицах крестьян, бороздящих тощую землю. «Мордой они, что ли, пахали?» — не выдерживает Ева [42, 304]. Подобные личности будут и в «Александре Пушкине» (Кукольник), и в «Театральном романе» (Ликоспастов и др.), и в «Мастере и Маргарите» (практически весь МАССОЛИТ). Еще в 1927 году М. Булгаков вывел в «Багровом острове» приспособленца Дымогацкого с «красной пьесой». Дымогацкий вызывает сочувствие: он страдает, пишет пьесу, доведенный до отчаянного положения (ситуация, знакомая М. Булгакову по Владикавказу), бледнеет, когда его называют страшным талантищем, даже способен на бунт. Трагические ноты в образе писателя из «Адама и Евы» возникают вовсе не в связи с творчеством. Свой роман в I акте он преподносит как «литературную новость в Ленинграде». Он трижды читал его Маркизову после катастрофы и отмечает: «...ты резко изменился после гибели. И все-таки, что бы не говорили, я приписываю это своему влиянию. Литература — великое дело!» [42, 294]. Есть в этом человеке скрытая опасность.
Тип Пончика не просто высмеивается, его пороки разоблачаются. Это образ сатирический. Л. Пинский пишет: «...разоблачительный смех сатиры, предметом которой служат пороки, в особенности социальные, отличается вполне определенным (отрицательным, обличающим, бичующим) тоном оценки» [129, 341—342]. М. Бахтин определяет сатиру как «образное отрицание современной действительности в различных ее моментах» [21, 15]. Сатира раскрывает «внутреннюю несостоятельность изображаемого» [33, 397]. Отсюда и пафос, который М. Кургенян определяет как непримиримость и выводит из него особенность сатирического действия. Оно возвращается к исходной ситуации, видимо сохраняя ее без изменения, но разоблачая ее абсурдность, а значит, утверждая и невозможность ее дальнейшего существования. Именно это мы наблюдаем в сюжетной линии Пончика.
В мирном I акте он появляется как признанный советский литератор, к нему, уверенный в его благонадежности, обращается за помощью Дараган. Поверив, что СССР уничтожен, Пончик рвет роман, бунтует против коммуниста Адама. Но как только в финале литератор оказался в ситуации, напоминающей исходную: там, где торжествуют Адам, Дараган, их правда — Пончик готов служить Аполлону и новой власти. Образ писателя, убежденного в правоте строя, в том, что служит правде, осмеян и уничтожен. Читателю остается только надеяться, что Адам разберется в сущности Пончика-Непобеды.
Таким образом, перед нами пара, представляющая разные виды комического: юмор (Маркизов) и сатиру (Пончик).
О Маркизове мы узнаем от Ани: «Он на прошлой неделе побил бюрократа из десятого номера, а его из профсоюза выкинули» [42, 265]. По мнению Маркизова, он бюрократа наказал, а сделать это кроме него некому. Его природа не желает подчиняться кем-то придуманным правилам.
Когда Пончик вопрошает, чей роман лучше, его или «примазавшегося графомана», Ефросимов простодушно отвечает: «У графомана вышло лучше» [42, 275]. Маркизов, как и Ефросимов, не признает мнения уважаемого Аполлона Акимовича о романе Пончика. Слушая в третий раз чтение рукописи, хулиган спросит: «Объясни ты мне, отчего литература всегда такая скучная? (...) Эх, Ваня, Ваня, — и более ничего. Межа да колхоз!» [42, 294]. Знакомство с Ефросимовым начинается со скандала и кирпича в окно Красовских.
Маркизов бранится «паразитом», «алкоголиком» и т. п. Но речь его не укладывается в рамки одного стиля. Вызывая смех, смешиваются ругательства, просторечия, изысканные обороты книжной речи: «Уйду-с. (В окно.) Васенька, дружок. И ты, Кубик! Верные секунданты мои! Станьте, друзья, у парадного хода. Тут выйдет из квартиры паразит в сиреневом пиджаке. Алкоголик-фотограф. Я с ним буду иметь дуэль. (Ефросимову.) Но я вам, заграничный граф, не советую выходить! Ставь себе койку в этой квартире, прописывайся у нас в жакте. Пока» [42, 266—267]. В речи Маркизова мгновенно сменяют друг друга фамильярное «ты» и ироничное «вы». Фантастичен его внешний вид: «в кальсонах, и в синем пенсне, и, несмотря на душный вечер, в пальто с меховым воротником» [42, 266]. Вольное смешение стилей — свойство карнавала. Отметим, что при сравнении речи героев обнаруживается: писатель Пончик ругается ничуть не меньше, если не больше, «бандита с гармоникой» Маркизова (Маркизов у него «серый дурак», Ефросимов — «гусь», ничего не смыслящий в литературе, Марьин-Рощин — «сволочь» и «сукин сын» и т. п.). Ругань Маркизова, по законам карнавала, оказывается живительной, амбивалентной. Из-за его столкновения с профессором тот попадает к Красовским, и они, сам Захар, Пончик, Дараган остаются в живых, когда гибнет два миллиона человек.
И в целом маркизовское обаяние — как и Аметистова, Милославского, Бегемота — это обаяние жизни, «играющей природы», не признающей мертвых ограничений.
Есть и другие карнавальные черты в этом образе. Маркизов связан с образами материально-телесного низа: еды, питья, сексуальных отношений — живительными силами в карнавале. Он пьяница, пекарь, в колонии ведает продовольствием и спиртным. Аня, с которой он живет, вспоминает историю с какой-то Барановой. Как и все мужчины лагеря, он влюблен в Еву, ищет ее расположения. Он оказывается самым любвеобильным из героев.
Маркизов комичен, но за этим комизмом ясно ощущается нечто еще. Вот он объясняет Еве «ужаснейшее синее пенсне», делающее его, по ее мнению, похожим «на какого-то жулика»: «У меня зрение слабое, и я, кроме того, не хуже других ученых» [42, 298—299]. Такая двойственная трактовка детали (жулик — ученый) показательна. В ней есть намек на двойственность личности Маркизова (и в профессоре видят преступника).
Эта двойственность еще более раскрывается, когда в руки Маркизова попадает Библия. Именно он находит «неизвестную книгу» и, читая, соотносит ее содержание с происходящим (вслед за автором и Ефросимовым). Захар понимает прочитанное буквально: «При этом про наших пишут: про Адама и Еву» [42, 294]. Пончику он объявляет: «И про тебя сказано: «Змей был хитрее всех зверей полевых» [42, 293]. Такое прочтение Вечной книги — смешное и мудрое одновременно — позволяет говорить о том, что Маркизову открываются внутренние связи, существующие в мире.
В паре Маркизов — Пончик первый ближе автору: ему отдана роль летописца новых времен. Он сближается с древними авторами «неизвестной книги», в сцене прощания с Адамом он проявит истинное человеколюбие. Но и выполняя эту значительную роль, Маркизов остается фигурой, вызывающей улыбку. В своем «романе» он сочетает высокий стиль, эпическую интонацию со стилем разговорным, библейское слово с «Красными Зеленями» Пончика: «Глава первая. Когда народ на земле погиб и остались только Адам и Ева, и Генрих остался и полюбил Еву. Очень крепко. И вот каждый день он ходил к петуху со сломанной ногой разговаривать о Еве, потому что не с кем было разговаривать (...) Глава вторая. «Ева! Ева!» — зазвенело на меже...» [42, 309—310]. После чтения следует еще одно снижение. Пончик возвращает новоиспеченного автора из высоких сфер в область материального: «И притом, какой это такой Генрих полюбил Еву? А тысяча долларов?» [42, 310]. Подобному карнавальному снижению подвергает и Маркизов Пончика. Когда в финале литератор будет публично раскаиваться в своем малодушии и принимать облик вдохновенного творца, картину наивно испортит Маркизов.
Пончик. ...Я опьянен, я окрылен свиданием с людьми! Ах, зачем я уничтожил рукопись! Меня опять зовет Аполлон!..
Маркизов. Акимович?!
Все, сказанное о Маркизове, позволяет видеть в нем тип карнавального шута. Шут, дурак, буффон — положительный герой карнавала. Он живет на грани реального и карнавального миров, амфибия двух миров, как утверждает Ю. Борев [32, 37]. Шут не маска или временная роль. В данном случае роль равна личности [32, 37]. Он глуп, потому и прозван в народе дураком. Но это амбивалентная глупость — «оборотная сторона мудрости» или «вольная праздничная мудрость» [22, 286]. Дурацкое маркизовское «отчего литература такая скучная?» (под литературой он понимает рукопись Пончика) — это наивная, но объективная оценка «Красных Зеленей» и подобного им. Глупость помогает «не понимать» законов серьезного мира, игнорировать их.
Л. Пинский, описывая типы, представленные в комедиях Шекспира, выделяет два типа дурака: клоун и шут [128, 114—115]. Это деление, на наш взгляд, вполне может быть применено к паре Маркизова и Пончика. По Л. Пинскому, шут — «актер в быту (...) Вживаясь в свою роль, шут играет всегда, даже оставаясь наедине с собой». Здесь вспоминаются Милославский в квартире Михельсона (Шпака), постоянно весело врущий Аметистов, а Бегемот и есть шут Воланда. Есть в них нечто артистическое.
И Маркизов играет. Его синее пенсне, изысканные фразы о дуэлях и секундантах явно рассчитаны на публику. Даже находясь на грани гибели, он продолжает изъясняться тем же слогом: «Ну и буду кричать, как несчастный узник, пока не изойду криком (...) вот уж застилает вас, гражданин, туманом, и скоро я отойду (...) Не вижу больше ничего. О, как это жестоко — появиться и исчезнуть опять!» [42, 289]. Причем эта игра одновременно искренняя, вошедшая в кровь и плоть (умирающему не до притворства), но и сознательно усвоенная (речь — из книг, «А кто пекаря научит, если он сам не будет читать?» [42, 289]).
Другая характеристика, данная Л. Пинским шуту: «простолюдин в среде образованной знати, человек ученый и бывалый в глазах простого народа, циник на словах, а на деле добрый малый» [128, 115]. Таким и предстает Маркизов. «Бандит с гармоникой» для Ани, домработницы Красовских, и хулиган для всех героев пьесы — среди своих друзей он, по всей вероятности, лидер, заводила, и слывет за ученого человека, так как читает. Готовый начать драку неизвестно с кем и неизвестно из-за чего, он не может оставить человека в лесу одного. Но, в отличие от шекспировских шутов, которые, по Л. Пинскому, больше рассуждают, чем действуют [131, 133], Маркизов — фигура действующая.
Итак, юмор — главный наследник карнавального смеха — явлен в образе Маркизова и действительно сочетает «внешнюю комическую трактовку с внутренней серьезностью» [132, 345].
Шутовством, как и положено настоящему шуту, образ Маркизова не исчерпывается. Совсем неправдоподобным представляется утверждение А. Нинова, что Маркизов — это типаж Присыпкина из «Клопа» В. Маяковского [117, 97]. Суть Присыпкина-Скрипкина — приспособленчество. Его представления об «изячной жизни» сводятся к «дому — полной чаше», комфорту, материальному достатку. Маркизов, во-первых, не приспособленец. История с бюрократом из десятого номера тому свидетельство. Во-вторых, он имеет и скромные духовные устремления: «Я без чтения — должен заметить — скучаю» [42, 294]. Куда ближе к герою В. Маяковского, по сути своей, по авторскому отношению, Пончик.
Маркизов связан с Ефросимовым, потому что каждый из них по-своему близок природе. В какой-то мере на их связь намекнет Ева, дав им сходные характеристики. В разговоре с Аней она назовет Маркизова оригинальным парнем, Ефросимова в разговоре с мужем — оригиналом.
Захар следует за профессором в событийном плане: он запрыгивает на подоконник Красовских, читая Библию, соотносит их, как и Ефросимов, с библейскими Адамом и Евой. Он угадывает движение мысли ученого. На собрании Ефросимов вдруг, исходя из пения птиц, объявляет об окончании войны. В мире произошло глобальное — Дараган продолжает оправдываться, готовиться к вылету, определяет судьбу профессора, Адам ведет собрание: «У кого есть текущие дела?» Ефросимова не услышали. Только Маркизов понял профессора и уловил ход его мысли: «Петух со сломанной ногой — петух необыкновенного ума — не проявлял беспокойства и не смотрел в небо. Теория в том, что война кончилась».
Маркизов — хранитель Ефросимова на суде. Он подопечный ученого: вероятно, профессор оперировал его — и Захар, и петух, которого берут с собой Ева и Ефросимов, хромые. Маркизов — ученик Ефросимова.
Учится он понемногу у всех: Евы, Пончика, который и приписывает изменения своему влиянию. Но подлинное уважение Маркизов испытывает к Ефросимову. Он и Захар ближе друг другу, и автору.
У Маркизова в образной системе пьесы роль особая. По своему социальному положению, культурному уровню он ниже всех остальных колонистов, в том числе своего партнера по паре Пончика. Он ближе всех к природе, что и отражается в его поведении. Он впитывает, пропускает через себя идеи всех остальных героев. А как фигура карнавальная он их пародирует, выявляет смешную сторону, тем самым приземляя и одновременно оживляя, очеловечивая их. Он отражает Пончика-Непобеду, слушая его роман и начиная писать свой. Ефросимову, который находится на грани истерики во II акте, Маркизов после своего исцеления предлагает выпить.
Ефросимов. Я не пью.
Маркизов. Как можно не пить. Вы помрете от нервов. [42, 290—291].
Все влюблены в Еву — и он. Слушая по ночам плач единственной женщины, страдающей с нелюбимым человеком, он делает вывод: «Она не любит Адама (...) И Дарагана не любит, и тебя не любит, а великий Ефросимов... Ну так он великий, причем он тут? Стало быть, мое счастье придет» [42, 295]. В IV акте в ответ на уговоры пойти со всеми, Адам спрашивает, почему ему нельзя одному остаться в лесу, — Маркизов прозаически: «Сопьешься» [42, 314]. А когда Дараган прилетает с сообщением об установлении нового строя, Маркизов его спрашивает, как будет с долларами. Захар простодушен, комичен. Но ни в одном из приведенных эпизодов он не выказал тупости. Он здоровый прагматик. В своей земной логике он близок Санчо Пансе. Но главное, за ним — доброе начало. Он милосерден. Это проявляется в отношениях со всеми: Ефросимовым, Евой, Адамом. Потому и чтение Вечной Книги доверено ему.
Пончика-Непобеду, пользуясь терминологией Л. Пинского и учитывая, что, в отличие от героев Шекспира, это образ сатирический, можно отнести к клоунам. В них «натура еще играет бессознательно», то есть они не осознают комичности тех или иных своих слов, поступков, их «тщеславная глупость» нередко приводит «к открытиям, не лишенным резона». Пончик тщеславен и, даже понимая, что роман его подхалимский, всерьез обижается на Ефросимова, не признавшего литературного таланта. Он всерьез надеется завоевать сердце Евы и рассчитывает на свои достоинства. Начиная объяснение, Пончик говорит: «До катастрофы я был не последним человеком в советской литературе. А теперь, если Москва погибла так же, как и северная столица, я единственный! Кто знает, может быть, судьба меня избрала для того, чтобы сохранить в памяти и записать для грядущих поколений историю гибели!» [42, 297]. Пончик любитель комфорта и не прочь выпить. Он бранится не меньше Маркизова. Даже внешний вид его напоминает клоунский: «Это малый с блестящими глазками, в роговых очках, штанах до колен и клетчатых чулках» [42, 269], — а в рукописи была еще характеристика «жирный» [43, 298]. Главное отличие Пончика от шекспировских клоунов в том, что он не раскрывает «истинное положение вещей». Происходит это потому, что свою натуру (желания, мысли) он пытается скрыть, пытается извлечь из этого выгоду, здесь и возникает тема «изнасилованной души поэта» [42, 309]. Пончик разоблачается.
Так, например, Пончику не нравится распределение обязанностей в лагере, контроль над этим.
Пончик. Ну-ка, давай по одной рюмочке и закусим...
Маркизов. Да Адам, понимаешь ли, все запасы спирта проверяет...
Пончик. Эге-ге-ге. Это уж он зря нос сует не в свое дело! Тут каждый сам себе Адам по своему отделу. А тебе удивляюсь — не давай садиться тебе на шею. Ты заведующий продовольствием? Ты! Стало быть, можешь полновластно распоряжаться. Я привык выпивать перед обедом по рюмке и работаю не меньше, если не больше, других... Адамов! [42, 293].
В этом диалоге нарушителем порядка выступает Пончик. Маркизов — тот, кто нормы ломает постоянно — на этот раз слабо, но пытается их защитить. Ведь вечный хаос, отсутствие законов губительны, а карнавал — это торжество жизни. В образе Пончика возрождающие силы карнавального смеха убывают. В IV акте он откажется поддерживать огонь — сигнал для Дарагана — символ надежды колонии.
Понять опасность людей этого типа можно, определив значение образа писателя в свете мифа о грехопадении. Библейская основа произведения сказывается и здесь.
Маркизов, несмотря на протесты литератора, упорно именует его Змеем (это и его последнее слово в пьесе). Кого соблазнил он? Не Еву. Где проявил хитрость? Оставшись в мертвом городе, как полагает Пончик, один, он сообщает о том, что верует в Бога и ненавидит коммунизм. Но Пончик писатель, он полагает себя талантом, и кто, как не он, должен воспитывать, просвещать, возвышать, быть честным и беспристрастным? А Пончик лишь в критическую минуту вспоминает о Боге. Доказательства его веры носят шутовской характер: его дед служил в консистории. Само имя писателя — Павел Апостолович — звучит пародийно: перевернутое апостол Павел. Проповедник Христова слова превратился в автора, пишущего для «Безбожника», лжеца. Он — автор «подхалимского романа». Имя Льва Толстого звучит в его устах кощунственно. Пончик лгал и соблазнял людские души. Он — перевертыш, предатель. Советский писатель — «ненавижу коммунизм», рвет роман — «У меня минутный приступ слабости! Малодушия!» [42, 316]. Нет ничего удивительного в том, что «профессиональная литература» не выдержала испытаний, и летопись нового времени начинает хулиган и пьяница. Змей, соблазнитель — это и сюжетная функция (попытка подкупа Маркизова; показательно: после катастрофы Пончик не забыл забежать в банк) и выразительный план этого образа. При его создании, несомненно, сказалось отношение М. Булгакова к писателям-приспособленцам.
Пончик — самая опасная для нового мира фигура. Во время борьбы (сцена суда над Ефросимовым) он старается остаться в стороне. А «трусость (...) это самый страшный порок» [40, 353]. Там, где другие действуют прямо, Пончик подличает (при всей комичности подкупа Маркизова тысячью долларов в колонии с натуральным хозяйством, это поступок подлый).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |