Жизнь продолжается после конца света, III акт — кульминационный — демонстрирует это. Горстка людей продолжает жить, любить, ревновать и искать связь с большим миром. Они живут не только сегодняшним днем, но смотрят в будущее. Маркизов учится, даже начинает писать «роман», летопись происходящего. В том, что связь с миром установлена, в том, что в колонии организована нормальная жизнь, — во многом заслуга Адама и Дарагана. Они восстанавливают власть, законы (без них жизнь останется во власти хаоса), распределяют обязанности и контролируют их выполнение.
Люди остаются один на один с природой. Но жизнь в шалаше в лесу вовсе не так прекрасна, как это рисовалось, например, К. Чапеком в финале «RUR»: он, она, яблоко, поцелуй любви. «Смех... — по словам М. Бахтина, — вводит предмет в зону грубого контакта, где его можно фамильярно ощупывать со всех сторон... выворачивать наизнанку... сомневаться... свободно исследовать, экспериментировать» [24, 411]. «В зону грубого контакта» М. Булгаков вводит идею о возвращении к природе. Он задается наивными, «простыми», как сама жизнь, вопросами. Как люди будут добывать еду? Тяжело. Как они будут выглядеть? Ходят в обносках. Все мысли героев о том, чтобы установить связь с человечеством.
Не оправдались и надежды на то, что в мире природы отношения людей станут естественными, простыми. Это обнажает кульминация пьесы — сцена собрания в III акте [42, 300—305]. Она делает отчетливым то, что было намечено ранее.
Собрание начинается официально: есть секретарь, повестка дня. На повестке дня серьезный вопрос — полет Дарагана, установление связи с миром, неизвестно существующим ли. Строятся планы об участии в мировых сражениях: «Покажу же тихо и скромно, что Республика вооружена достаточно, столько, сколько требуется...» — постановляет Дараган. Но Ефросимов объявляет об уничтожении бомб.
Вновь профессор управляет событиями, а не Адам или Дараган — те, кто полагает, что власть в их руках, кто привык управлять людьми, стоять во главе, «организовывать жизнь», как скажет летчик. Дараган собирается вернуть власть, восстановив порядок: расстрелять Ефросимова за уничтожение оружия в военное время.
Продолжается взаимосвязанный процесс потери силы Адамом и обретения силы Евой. После заявления профессора первую реплику, и показательно какую, подает Адам: «Этого не может быть!..» Но далее он словно бы теряет дар речи и отстраняется от действия. А оно начинает резко снижаться: обсуждение проблем государственной (даже мировой) важности превращается в обыкновенную драку. События развиваются стремительно. Дараган стреляет в профессора. «Маркизов бьет костылем по револьверу и вцепляется в Дарагана». Летчик призывает Адама ударить «хромого беса по голове». Ева тоже взывает к Адаму и собой заслоняет профессора (трагико-героический жест на фоне официального собрания, превращающегося в потасовку, вплотную приближающегося к буффонаде). В этой сцене активнее Адама участвует даже Пончик, подающий несколько реплик. Проявляется сила Евы: в готовности к самопожертвованию, к тому, чтобы с оружием в руках — она грозит браунингом — защищать любимого человека. Ее крик: «Убийство в колонии!» — заставляет Дарагана отказаться от немедленной расправы над Ефросимовым и хотя бы придать ей вид законного наказания за преступление.
Во время всех этих событий Адам молчит. Реплика, которую он наконец-то подает, — реакция на выступление Евы. Оно, вероятно, потрясло его больше, чем уничтожение бомб, чем попытка убийства в то время, когда велика вероятность того, что эти шестеро — последние из рода человеческого. Понятна боль человека, который вдруг осознает, что его не любят. Но нам кажется, что Адама поражает не столько это (Ева говорит, муж уже приставал к ней с вопросом, что она чувствует к Ефросимову), сколько неожиданно проявившаяся сила жены.
А он силы, мужества не выказал. Лишь когда Дараган просит его организовать суд, Адам включается в действие знаменательными словами: «Да, да, я сейчас только осмыслил то, что он сделал... Он... Непобеда, Захар, за стол — судить изменника!» Адам, как и тогда, когда во II акте объявлял о своей власти в Ленинграде, лишь откликается на чужое слово, на этот раз Дарагана. Позже, подчиняясь требованию Евы, он просит летчика убрать маузер. Действия его несамостоятельны. И вот Адам снова в своей сфере — организации. Но когда он пытается лишить Еву слова, она не умолкает, как было во II акте. Она продолжает борьбу. В ее лице бунтует естественное человеческое чувство — любовь, сама природа, торжествующая в карнавале, протестующая против гибельной официальной однозначности. Глава лагеря удивлен.
Ева. Адам! Прошу слова!
Адам. Лучше бы ты ничего не говорила! Ах, Ева! Я буду учить тебя.
Ева. Ты фантом.
Адам. Что такое? Что ты говоришь?
Ева. Привидение. Да и вы все также. Я вот сижу и вдруг начинаю понимать, что лес, и пение птиц, и радуга — это реально, а вы с вашими исступленными криками — нереально.
Адам. Что это за бред? Что несешь?
Ева. Нет, не бред. Это вы мне все снитесь! Чудеса какие-то и мистика. Ведь вы же никто, ни один человек, не должны были быть в живых. Но вот явился великий колдун, вызвал вас с того света, и вот теперь вы с воем бросаетесь его убить (...) я заявляю тебе, мой муж — первый человек Адам, и собранию, что Дараган — истребитель — решил под предлогом этих бомб убить Ефросимова с целью уничтожить соперника. Да.
Молчание.
Адам. Да ты сошла с ума.
Слова Евы обнаруживают уже известное зрителю: оборотная сторона «спора» об уничтожении бомб, то есть о проблеме общественно значимой, — личные чувства всех присутствующих. Сфера политики и сфера личных отношений — то, «что люди разъединяют фарисейской ложью» [23, 253] — в кульминации выказали свое единство.
В «натуральных» комедиях Шекспира, любовь движет действие, венчая желания человека и являясь «высшим голосом Природы в человеческом сердце» [128, 54]. Как у драматурга эпохи Возрождения, у М. Булгакова все герои влюблены (в Еву). У Шекспира «натура героя или героини, охваченная любовью, переживает полный расцвет» [128, 54]. У М. Булгакова любовь проявляет человеческую натуру. Прямолинеен и тверд Адам, он старается поступать логично: поняв, что жена не любит его, отпускает Еву и Ефросимова. Таков и Дараган.
Дараган. ...Я ее любил, она сказала правду. Но более не буду. А раз я обещал, я сделаю. Забудешь?
Адам. Ты обещал — ты сделаешь. Забуду. (Обнимает Дарагана.) [42, 305].
Пончик, стремясь завоевать Еву, проявляет коварство: пытается подкупить Маркизова. Одна из идей Возрождения, на которую опирается Шекспир, в том, что способность любить — свидетельство благородства натуры, для М. Булгакова неактуальна, так же, как неактуально для него, автора XX века, построение характера только как совокупности природных черт (на примере Дарагана мы уже видели, что М. Булгаков точен и в обрисовке социальных черт своих героев, им учитывается опыт той линии драматургии, которая, по мысли Л. Пинского, идет от Мольера). Маркизов простодушен в проявлении чувств к Еве. Ефросимов увлечен любовью Евы. Сама она выступает в роли защитницы.
М. Булгаков любуется «золотой» Еленой в доме Турбиных и Маргаритой в подвальчике Мастера — тогда, когда они заботятся о любимых людях, когда они создают уют — когда они женщины. Эти страницы полны теплоты. Да, читатель с удовольствием следит за Маргаритой-ведьмой, которая летает на метле и непечатно ругается. Да, он упивается веселым погромом квартиры ненавистного Латунского и восхищается «умницей Маргаритой» на дьявольском балу. Но как сама героиня относится к этому? Мастер уговаривает оставить его. «Ах, ты, ты, (...) ах, ты, маловерный, несчастный человек. Я из-за тебя всю ночь вчера тряслась нагая, я потеряла свою природу и заменила ее новой (...), а теперь, когда обрушилось счастье, ты меня гонишь?» [40, 399]. Этими словами она упрекает Мастера, который, как ей кажется, не оценил, не понял, через что она прошла в эту ночь. То есть для нее, и для автора, потерять свою природу, изменить ей — тяжелое испытание. И для Евы защита Ефросимова с оружием в руках — испытание. Но, пройдя его, героини утверждают свое естество — природу любящей, а потому побеждающей женщины. Пройти испытание нужно потому, что неблагополучным мир был всегда.
Ева, обвиняя при всех Дарагана, демонстрирует его зрителю как обычного человека. Это борьба и против серьезного, официального мира, который представляют инженер и летчик. Логика Евы, ее взгляд на мир кажутся Адаму безумными, т. к. как он их не понимает. Муж и жена «воплощают две различные стихии жизни» [102, 19], оказываются в разных мирах. Он — в мире, строго подчиняющемся законам: уничтоживший оружие в военное время — предатель и преступник, он должен быть наказан. «Кто за высшую меру наказания вредителю?» — спрашивает Адам и поднимает руку. Она — в мире птиц и радуги, природы, где ценна человеческая жизнь. Ева представляется Адаму безумной так же, как в I акте Ефросимов. Для М. Булгакова это оценка положительная (достаточно вспомнить «умного» Берлиоза и безумных Мастера, Иванушку, героя «Красной короны», Дон Кихота). Сходство оценок, данных Адамом, выразило то, что уже смутно ощущалось. Из всех мужчин колонии ближе всех Еве Ефросимов. Проявляется такое качество любви, как понимание. Ева начинает угадывать законы, известные профессору. Она почему-то заговорила о птицах, радуге — природном, полнокровном, реальном мире. А немного позже, ссылаясь на тот же мир — солнце, пение птиц — Ефросимов объявляет об окончании войны. И логика Евы, природы, жизни ломает логику официального мира: суд над Ефросимовым так и не состоялся.
Таким образом, в момент наивысшего развития драматического действия — в кульминационной сцене собрания — ситуация проявляет свои двойственный характер. Шесть человек, обросшие, в изношенных одеждах (результаты возвращения к естественному состоянию), сидят на лесной поляне во время войны, не ведая о том, уцелел ли мир в этой войне, но продолжая жить по его законам (например, организуя собрания), и строят планы, как повлиять на его судьбу. Но, как ни комична эта картина, герои М. Булгакова правы. И собрание важно для них как форма закрепления утраченных социальных норм, возвращения к привычной жизни. Они правы в том, что продолжают жить, любить, надеяться, и в том, что смогут повлиять на судьбу мира. М. Булгаков оптимистичен. При всей мрачности первых картин в пьесе постепенно открывается, что катастрофа не уничтожила жизнь. Пробиваются новые ростки («сеяние и жатва не прекратятся»!) жизни и любви. В этом и состоит особенность карнавального времени, его амбивалентность: сквозь жизнь проглядывает смерть и наоборот.
Двойственность сказывается и в том, что сцена строится по карнавальным законам. Начинаясь как драматическая (на повестке дня серьезный вопрос), она грозит закончиться трагически (смертельной опасности подвергается Ефросимов) и, наконец, резко меняет свою тональность. Спор о судьбах мира снижается до уровня бытового разговора, оборачивается обсуждением вопроса, кого любит Ева. Комическое и трагическое оказываются настолько спрессованными, что когда Дараган пытается застрелить Ефросимова, уже неясно, это — казнь, решение о которой вынесло официальное лицо, или выяснение личных отношений, вынесенное на публичное обозрение в духе карнавала. Ефросимов выталкивает Дарагана из привычной тому ситуации, выворачивает ее наизнанку. Комический эффект сцены увеличивает Пончик, не желающий вмешиваться, быть за что-то ответственным: «Товарищи, погодите, мне что-то нехорошо!..» Закрепляет этот эффект Маркизов, который сразу после слов писателя «в волнении выпивает рюмку водки». Финальная точка собрания, юмористический пафос которой несомненен, — Захар просит переименовать его в Генриха, мотивируя это нежеланием «жить в новом мире с неприличным именем — Захар». Объяснение столь же нелепое, сколь и утверждение, что мир — новый. Слова «новый мир» относятся не только к событиям пьесы. Речь идет о том мире, который строится в СССР. М. Булгаков спорит с эпохой веры в то, что человека (его природу) можно быстро изменить. Человеческая натура неизменна, и драматург это только что продемонстрировал: вся сцена двигалась человеческими страстями.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |