Вернуться к А.В. Хохлова. Карнавализация как жанрообразующий принцип в пьесах М.А. Булгакова «Адам и Ева», «Блаженство», «Иван Васильевич»

1.3. Ситуация выбора, обозначенная эпиграфами

Уже название пьесы — «Адам и Ева» — говорит читателю, что основой произведения стал библейский миф о начале времен. Библейские мотивы пронизывают всю пьесу. Чтобы разобраться в ее образной системе, замысле, мы будем привлекать их не раз. Интерес М. Булгакова к Библии устойчив. Как пишет Ф. Баллонов, самый первый его роман создан «по канве последней книги Нового Завета» [13, 197].

Обращение к Святому писанию, библейским образам, символике в революционный и послереволюционный период в литературе было распространено очень широко. О популярности библейских мотивов в этот период писала, например, И. Вишневская в статье «Размышления о советской пьесе», упоминая о С. Есенине, А. Ахматовой, А. Блоке, В. Маяковском и др. [50, 90]. Причины этого различны. «Новый завет без изъяна от евангелиста Демьяна» Д. Бедного, где Христос изображается пьяницей и развратником, и вся деятельность журнала «Безбожник» продиктованы антирелигиозной борьбой, воспитанием революционного мировоззрения. К подобным вещам М. Булгаков относился резко отрицательно: «...Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника. Этому преступлению нет цены» [44, 157]. Такие произведения несли лишь отрицание предмета, полное его уничтожение, не подразумевая его обновления. Другая причина обращения к библейским мотивам — поиск способов отражения происходящего в стране, которые были бы адекватны грандиозности свершаемого. Символы, освященные вековой традицией, наполняются новым содержанием: иначе звучат «двенадцать» у А. Блока и «день второй» в названии романа И. Эренбурга. Библейской масштабности жаждут В. Маяковский и пролетарские поэты. Подобное «революционное наполнение» для М. Булгакова не характерно. Библия скорее задает ему координаты поля для размышлений. Именно так М. Булгаков в «Белой гвардии» на оси библейского времени находит свою точку отсчета: «Велик был год и страшен по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй» [37, 29]. А в «Мастере и Маргарите» автор создает свой вариант священного сюжета. Более всего для подобного процесса подходит определение «переосмысление». Но процесс этот идет в пародийном, карнавальном ключе (например, вступление погибшей дивизии в рай с бабами в «Белой гвардии» носит юмористический характер). То же М. Булгаков делает в «Адаме и Еве». Авторский юмор проглядывает, например, в выборе героев, в обозначении той трансформации, которую претерпевают традиционные образы в современном мире. Так, Адамом, первым человеком эпохи индустриализации, становится инженер.

Пьеса открывается двумя эпиграфами. Первый: «Участь смельчаков, считавших, что газа бояться нечего, всегда была одинакова — смерть! «Боевые газы», — второй: «...и не буду больше поражать всего живущего, как я сделал. Впредь во все дни Земли сеяние и жатва не прекратятся...» — из неизвестной книги, найденной Маркизовым» [42, 264]. Второй эпиграф — отрывок из Библии (Бытие, 8, 21—22). Это слова Бога, сказанные после потопа и спасения Ноя и всех обитателей ковчега. Так, с первых же строк в пьесу введены два важнейших и по-карнавальному связанных мотива: смерть, которую сеют люди, создавая все новые и новые виды оружия, и жизнь, обещанная Богом.

В первом эпиграфе (земном, человеческом — назовем его так) речь идет только о смерти, во втором (небесном) — обращает на себя внимание то, что с божественным началом связывается не только жизнь. Сказано: «...и не буду больше поражать...». То же вечное неразрывное единство жизни и смерти можно увидеть в словах о сеянии и жатве. Издревле метаморфозы зерна, умирающего в земле, но дающего жизнь новым зернам, были символом вечного процесса старения и обновления. К важнейшим датам сельскохозяйственного календаря были приурочены древнейшие праздники, от которых ведут свое начало карнавальные действа. Чтобы этот мотив единства звучал еще более отчетливо, можно привести библейский отрывок полностью (в рукописи он так и звучал [43, 293]): «Впредь во все дни Земли сеяние и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратятся».

Разделение эпиграфов: в одном смерть, связанная с людьми, в другом — связь жизни и смерти — представляется значимым для М. Булгакова. Люди оказываются на краю гибели из-за своей беспечности, неразумности, неспособности принять бытие во всей его полноте (хотя бы признать право на существование другой политической системы). Это и объясняет причину войны. Библейские слова, опущенные М. Булгаковым, предшествовали отрывку о неразумности людей: «И обонял Господь приятное благоухание, и сказал Господь в сердце Своем: не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого — зло от юности его; и не буду больше поражать всего живущего, как Я сделал». Человек идет к гибели без надежды на возрождение. А бытие всегда включает две стороны, оно шире, разнообразнее. Ноев ковчег с его «из всех животных и от всякой плоти паре», по сути, и есть спасение разнообразия природы, бытия, жизни в широком смысле.

М. Булгаков создает свой Ноев ковчег, обитатели которого представляют разные человеческие типы (и они вовсе не рады возвращению на лоно природы, всеми силами они стремятся вернуться к цивилизации и культуре). Автору дорого разнообразие жизни. Уничтожение его, превращение в одинаковое, лишение индивидуальности — это необратимая гибель. В творчестве М. Булгакова одинаковость часто связана с гибелью, чем-то дурным. Стоит вспомнить подзаголовок «Дьяволиады» — «Повесть о том, как близнецы погубили делопроизводителя». Маргарита на балу замечает рядом с Азазелло «троих молодых людей, смутно чем-то напомнивших Маргарите Абадонну» — демона войны [40, 297]. А у подъезда дежурят представители другой организации: «Третий, точная копия второго, а стало быть, и первого, дежурил на площадке первого этажа» [40, 281]. Можно предположить, что и родство Туллеров, представителей служб безопасности, и романы-близнецы в «Адаме и Еве» как порождения унифицирующей системы продолжают этот ряд.

Таким образом, двумя эпиграфами М. Булгаков ставит героев и читателей в ситуацию выбора между уничтожением и многоликим бытием в его вечной череде смертей и обновлений, основанной на преемственности.