Заключение

Проведенный анализ трех произведений М. Булгакова привел нас к следующим выводам. Пьесы «Адам и Ева» (1931), «Блаженство» (1934), «Иван Васильевич» (1935) являются драматическими мениппеями.

Понимая жанр как связь содержательных форм, которая формирует художественное целое, мы при анализе пьес М. Булгакова обнаруживали определяющее влияние карнавального жанра (драматическая мениппея) на всех уровнях произведений.

В рассмотренных нами пьесах М. Булгаков выступает как философ.

Драматург активно использует фантастику (создаются необыкновенные аппараты, действие переносится в будущее, в прошлое). И используется фантастика в традициях жанра мениппеи: с ее помощью М. Булгаков испытывает идеи, в каждой из трех пьес — свою.

В «Адаме и Еве» это идея возвращения к «простой» жизни, естественности, природе, питавшая еще античные идиллии. Для М. Булгакова такое возвращение невозможно, поскольку оно перечеркивает весь опыт человеческой цивилизации и культуры. В этом драматург убеждает, показывая людей, оторванных от цивилизации, оказавшихся в лесу, у костра: ни жизнь, ни отношения их не стали проще, чище, прекраснее, герои жаждут вернуться в цивилизованный мир.

В «Блаженстве» испытывается идея возможности построения идеального общества, о котором люди также мечтали с древнейших времен. В этом смысле две пьесы оказываются близки. Они как бы смотрятся друг в друга: разыгрываются разные варианты «золотого века». В «Адаме и Еве» автор оглядывается назад, в первобытный, не усложненный цивилизацией мир. В «Блаженстве» это мир будущего, который Саввич с его идеей гармонии, контроля над чувствами тоже пытается упростить. В этой пьесе, как и в «Адаме и Еве», есть мотив забвения прошлого опыта, одной из его составляющих — культуры. М. Булгаков убеждает в невозможности реализации идеи создания абсолютно благополучного общества, так как ее реализация ведет к застою, останавливает жизнь.

В «Иване Васильевиче» сама ситуация (перемещение человека, наделенного своим особенным характером, в иное время, в мир с иным социальным устройством) дала возможность испытать идею, согласно которой характер, натура даны человеку от рождения, человеческие типы неизменны на протяжении веков, а вот любое внешнее положение человека, его место в социальной иерархии абсолютно устойчивыми быть не могут. Последнее — мысль, движущая действо увенчания-развенчания, — основа карнавального действа. Оказавшись в иных условиях Грозный, Милославский, Бунша (а в их лице разная человеческая природа) не погибают, не сходят с ума. Но в то же время, как бы ловко ни устроились герои в чужом мире, очевидна необходимость возвращения каждого в свою эпоху, необходимость возвращения к естественному ходу вещей.

В связи «Иваном Васильевичем» можно говорить и об автодиалоге. Мир «Адама и Евы» — это мир антиутопический, в «Блаженстве» антиутопия приобретает иронический оттенок (и возрастает роль комического элемента). «Иван Васильевич» — собственно утопия, ее мир наделен чертами сказочными и пародийными по отношению к двум другим пьесам. Героини «Адама и Евы» и «Блаженства» выбирают творцов, Зинаида — приспособленца. Но ситуация еще может разрешиться благополучно, в понимании М. Булгакова: происшедшее оказывается сном Тимофеева. А в романе «Мастер и Маргарита», работа над которым уже идет, М. Булгаков, убедившись, что в реальном мире творцу и его подруге места нет, уводит их в мир иной.

Все три пьесы содержат элемент утопии (в том или ином ее варианте, поскольку антиутопию мы рассматриваем в качестве логического продолжения утопии, ее модификации): в каждой из пьес по-разному обыгрывается идея «золотого века» человечества.

Следует отметить, что М. Булгаков-драматург в XX веке не одинок в своем стремлении строить пьесы как испытание общечеловеческой или современной идеи и в стремлении к карнавализованному театру. Приблизительно в то же время возникли театр Б. Шоу, философские пьесы-притчи Б. Брехта, К. Чапека, а в отечественной литературе — Е. Шварца. В 60-е — 80-е годы карнавализация затронула пьесы Г. Горина, Э. Радзинского. Философский характер исследования также сближает драмы М. Булгакова с пьесами его современника М. Горького и с некоторыми пьесами-притчами драматургов второй половины XX века А. Арбузова, А. Володина.

М. Булгаков вступает в диалог со своими современниками: К. Чапеком, А. Толстым, В. Маяковским. Мы обнаружили точки соприкосновения с «далеким контекстом» (терминология М. Бахтина) — мировой культурой: античной мифологией, Библией, комедиями Шекспира.

Если в «Адаме и Еве», «Блаженстве» М. Булгаков испытывал «чужие» идеи, то в «Иване Васильевиче» — ту, которая лежала в основе его творчества, определяла построение характеров, системы героев, тип конфликта.

Конфликт исследованных произведений философский. М. Булгаков раскрывает картину мира: его бытийную основу составляет вечный конфликт «организующего» и «творческого» начал, их взаимодействие-взаимоотталкивание. Организующее начало стремится к порядку, к заключению жизни в жесткие рамки системы. Оно — источник норм, правил, законов, без которых жизнь была бы поглощена хаосом.

Начало творческое — источник нарушения правил, законов (социальных, природных) и движения жизни вперед. Оно неизбежно вступает в конфликт с организующим началом. Конфликт этот неразрешим, поскольку, с одной стороны, победа любой из его составляющих губительна для жизни. К массовой гибели людей приводит война экономических систем, созданных и отстаиваемых организаторами, но и гений, лишенный поддержки организатора и не обладающий способностью найти место своему творению, бессилен («Адам и Ева»). Скучным и мертвящим оказывается идеальное устройство общества будущего, но и изобретение машины времени открывает опасные перспективы («Блаженство»). С другой стороны, желанное идеальное равновесие двух бытийных сил на человеческом уровне, как и всякий идеал, в реальности недостижимо. Борьба двух начал есть сама жизнь. Мы видим в булгаковских произведениях универсальный бытийный конфликт, что свойственно мениппее.

В соответствии со своей идеей о природных типах человеческого характера М. Булгаков выстраивает образную систему пьес и характеры действующих лиц.

Главные герои воплощают в себе организующее и творческое начала. Организаторы — это Адам, Дараган, Саввич, Грозный, творцы — Ефросимов, Рейн, Тимофеев. Первые принадлежат официальному миру. Они представители власти или близки к этим сферам. Их характерные черты — убежденность, твердость, особенно в отстаивании той идеи, которой они верны и в которой видят благо. Их твердость может доходить до жестокости. Слабость организаторов в том, что они недооценивают простые человеческие чувства, не понимают человеческую природу, не умеют найти компромисс. Творцы, напротив, близки к природе: видят внутренние законы мира (этим обусловлена их гениальность) — могут их обходить и нарушать законы человеческого общества. Слабость героев этого типа — в невозможности вписаться в мир, созданный организаторами.

Идеальным воплощением типа организатора в последнем романе М. Булгакова, мениппее «Мастер и Маргарита», предстанет Воланд (творческого — Иешуа). И знак демонизма стоит над всеми булгаковскими организаторами. Критика видит только их отрицательные черты, поскольку традиционно дьявольское начало — злое. Но исследователями «Мастера и Маргариты» (П. Палиевским, А. Казаркиным и др.) давно и справедливо отмечено, что Воланд не похож на традиционного Сатану — источник зла. М. Булгаков переосмысливает традицию. Его организаторы не только (а порой и не столько) разрушающее, но сдерживающее, упорядочивающее начало. Очень часто они не отрицательные герои, но лишь антагонисты творцов (которые М. Булгакову ближе), представители другой необходимой стороны бытия.

В «Адаме и Еве» и «Блаженстве» организатор и творец сталкиваются — в «Иване Васильевиче» М. Булгаков приводит их к согласию, проигрывает вариант идеального единства, хотя понимает невозможность его осуществления в человеческом мире (потому мы и говорим о близости пьесы к утопии с ее идеальным устройством человеческой жизни). А в «закатном романе» идеал булгаковской гармонии двух бытийных начал будет воплощен в мистической паре Воланда и Иешуа, в непостижимом, тайном для человека, согласии в работе их «ведомств».

Главная героиня (в «Адаме и Еве», «Блаженстве») стоит перед выбором: связать свою судьбу с творцом или с организатором. С нею входит тема любви, человеческих чувств. Философский конфликт осложняется любовным: антагонисты сталкиваются как соперники. Выбор Евы и Авроры — указание на симпатии автора, но не разрешение основного конфликта, поскольку оно невозможно. Зинаида в «Иване Васильевиче» пародирует героинь «Адама и Евы», «Блаженства». В то же время женщины, влюбленные в творцов, у М. Булгакова представляют начало организующее: они помогают, окружают заботой, защищают любимого человека. Любовь к творцу и даруемые ею способность понимания и желание служения — это тот благополучный вариант взаимодействия двух начал, который представляется М. Булгакову реальным в человеческом мире. Но возможно такое взаимодействие только на личном уровне.

Мениппея — серьезно-смеховой жанр. Для нее характерна карнавальная игра контрастами, резкими переходами: сочетание мифа и повседневности, высокого и низкого, смешного и драматического. И система образов строится М. Булгаковым так, что у героев серьезного плана (организаторов и творцов) есть снижающая параллель в виде комических персонажей.

Комическую пару образуют шут и клоун (мы использовали терминологию Л. Пинского). Шут (Маркизов, Милославский) — трикстер творца. Он близок природе, но на ином, низовом, уровне. Творец близок ей умственно, духовно, видит ее внутренним зрением. Шут связан с нею телесно. В нем в приземленном варианте «играет природа», веселая живая натура, напоминающая о шекспировских шутах. Он ближе других героев карнавалу и самый обаятельный булгаковский тип.

В клоуне (Пончик, Бунша), в отличие от шута, природа играет бессознательно. Он не осознает комичности своего положения, искренне серьезен. Клоун — пародия на организатора. В сфере интересов организатора проблемы, заботы государственного масштаба: контроль, соблюдение порядка и т. п. Бунша тоже следит за порядком в своем доме. Но поскольку он герой низкий, комический, то все произносимое, совершаемое им (серьезное, правильное, логичное) обращается в свою противоположность, всерьез не воспринимается. Если шут — образ юмористический, то клоун — сатирический. Клоун наделен чертами приспособленца, поскольку он является порождением организаторов — их системы — и, в этом смысле, их снижающей параллелью. Комичность шута и клоуна — пародийный корректив по отношению к главным героям, отражающим серьезную сторону жизни.

Своим универсализмом образная система близка карнавальной культуре, с ее представлением о человеческой натуре как единой и многовариантной.

Сходство конфликта и сходство образных систем ведет к появлению схожих сюжетных ситуаций: изобретение и применение некого аппарата, нарушающего законы или представление о них; ситуация любовного треугольника.

М. Булгаков часто использует ситуацию переворота. Переворот может быть реализован на внешнем уровне, в действе увенчания-развенчания: когда в «Блаженстве» Бунша предстает как претерпевший снижение, когда между героями «Ивана Васильевича» происходит обмен социальными ролями. Переворот может затрагивать внутренний уровень. В «Адаме и Еве» государственное, официальное, то есть организующее начало, теряет силу, и она сосредотачивается в руках творца (раненый Дараган и исцеляющий его Ефросимов; собирающийся на войну авиатор и профессор, частное лицо, уничтоживший бомбы). И в «Адаме и Еве», и в «Блаженстве» простые человеческие чувства: любовь, ревность, симпатии и антипатии — все то, что, в сравнении с государственными делами и проблемами, считалось малозначительным (а Саввич прямо полагает их регулируемыми, контролируемыми, подчиненными), вдруг выходит на первый план и оказывается решающим фактором.

Важнейшую роль в мениппее играет смеховой элемент. В комедии «Иван Васильевич» преобладает юмор. Он важен и в других булгаковских произведениях. Юмор связан с различными проявлениями человеческой натуры. Неожиданно проявившаяся в серьезном герое комическая черта и снижает его (как героического Дарагана его донесение в штаб, заканчивающееся фактически признанием в любви к Еве; как Ефросимова его неуместное появление через окно) и делает человечнее, живее (как Радаманова его ироничный разговор с дочерью о замужестве). В юморе как наследнике архаико-комического проявляется и отрицающее и утверждающее начало. Начало отрицающее предстает редуцированным. М. Булгаков усиливает его сатирой (на графомана-приспособленца, на глупого управдома-доносчика). Общий суммарный пафос приближается к карнавальному, с его единством отрицания и утверждения.

Комическое входит в композиционную структуру пьес, заставляя чередоваться сцены разной тональности и даже сводя смешное и серьезное в рамках одной сцены (сцена собрания в «Адаме и Еве», сцена отлета в «Блаженстве»). Комическое накладывает отпечаток на систему героев, проникает в структуру характеров отдельных действующих лиц. Комическое входит в речевую структуру пьес.

Э. Бентли пишет о том, что от комедийного актера требуется «двойной строй чувств: с одной стороны, он должен выражать жизнелюбие, страсть и вкус к жизни, восторженную радость бытия, а с другой стороны, — мучительно острое понимание того, что на жизненном пути нас ждут грозные препятствия» [28, 277]. У М. Булгакова этот «двойной строй чувств» составляет основу пьесы. Смешное — оборотная сторона серьезного, и наоборот. В этом плане творчество М. Булгакова оказывается в русле одной из тех тенденций, которые определяют развитие драматургии в XX веке. Исследователи (В. Сахновский-Панкеев, Ю. Бабичева, Э. Бентли и др.) говорят о том, что едва ли не самым продуктивным жанром XX века стала трагикомедия. Мениппея, которая легко соединяет в себе высокое и низкое, драматическое и комическое, проникая в произведения драматического рода, закономерно сближается с трагикомедией.

Мениппея, носившая у античных истоков диалогический характер, в основном проявляла себя как жанр эпический. М. Бахтин пишет о его гибкости, способности проникать в другие жанры [20, 130]. Это вполне согласуется с нашим утверждением о мениппейном характере пьес М. Булгакова. Но в то же время пьесы остаются верны своей драматической природе: они сценичны. И это требует объяснения.

На наш взгляд, произошло следующее. Мощная карнавальная традиция — мениппейная — у М. Булгакова (и, по всей вероятности, не только у него), встречается с другой карнавальной традицией. В рассмотренных нами пьесах такие черты, как особенности построения системы образов — ее «двухярусность», склонность М. Булгакова к созданию пар — некоторые типы героев, особенности построения характеров позволяют говорить о существовании связи между булгаковским творчеством и «натуральными» комедиями Шекспира. Но связь эта выражается не только в использовании приемов «натуральной» комедии, но и в споре с нею, с ее основополагающей идеей об утопически благополучном устройстве мира, о только благостном влиянии природы.

Специфика драматургии в том, что она строится на столкновении характеров, их интересов. В своем способе создания характера М. Булгаков близок Шекспиру, характерам его комедии, в которых «выступает нормальная человеческая натура в избытке отпущенных на свободу (...) жизненных сил» [128, 97]. Природа играет в героях шекспировских комедий, разными своими сторонами проявляясь в них. Утверждается благость природы. Герои М. Булгакова, их характеры тоже являют разные варианты природы. Особенно ощутима ее игра в героях комических. Но у М. Булгакова природа уже иная — двойственная, рождающая организаторов и творцов, и его пьесы не только «смеющиеся», как у Шекспира, но и «осмеивающие», как у Мольера. Этих двух авторов противопоставляет Л. Пинский (терминология его же). Но и Мольер — автор карнавализованный. Он впитал традиции комедии дель арте, а его комедийные опыты начинались с фарсов, истоки которых в народной площадной культуре (Г. Бояджиев подробно рассмотрел начальные этапы творчества французского драматурга в книге «Мольер. Исторические пути формирования жанра высокой комедии»). М. Булгакову, биографу Мольера, его творчество близко. Некоторые его приемы он использовал в «Кабале святош» [59, 7—8].

Таким образом, по нашему мнению, карнавальность «Адама и Евы», «Блаженства», «Ивана Васильевича» возникает на пересечении двух карнавальных тенденций, двух линий: линии развития жанра мениппеи, его проникновении, врастании в другие жанры (что у М. Булгакова находит отражение в интересе к утопии и ее модификации — антиутопии, в игре резкими переходами, сочетании комического и драматического, в стремлении испытать философскую идею) и линии развития собственно карнавальной драматургии (сочетание у М. Булгакова шекспировских и мольеровских принципов).

Обнаруженная мениппейность пьес М. Булгакова, с одной стороны, позволяет включить их в традицию, идущую от любимой драматургом трагедии Гете «Фауст», мениппейный характер которой очевиден. С другой стороны, «Адам и Ева», «Блаженство», «Иван Васильевич» приближаются к создаваемому М. Булгаковым в то же время роману-мениппее «Мастер и Маргарита». В булгаковской драматургии 30-х годов для «Мастера и Маргариты» разрабатывается не только конфликт художник-творец и власть («Кабала святош», «Александр Пушкин»), но и жанровая форма — в исследованных нами пьесах.