А. Зоркий, автор рецензии на фильм Л. Гайдая, как бы с некоторым удивлением отмечал, что основной интерес сосредотачивается на сценах в прошлом, на Бунше и Милославском, действующих в царских палатах. Но и у М. Булгакова эти сцены (III действие) становятся центром комедии.
Здесь, в прошлом, карнавал разворачивается в полную мощь. Это настоящее карнавальное царство.
Попав в палаты Грозного, Милославский начинает с чертыханий (традиционных для речи карнавальной площади): «Вот черт вас возьми с этими опытами!» — первая его фраза [42, 444].
Так же, как и для Грозного, встречающегося с потомками, их бытом, для людей XX века, попадающих в век XVI, история, время обретают живую плоть. Опричники, осаждают палату, в которой заперлись Бунша и Милославский.
Бунша. Они не могут кричать, это обман зрения и слуха, вроде спиритизма. Они умерли давным-давно. Призываю к спокойствию! Они покойники.
В окно влетает стрела.
Милославский. Видали, как покойники стреляют?! [42, 444].
Карнавал — возможность выступить в другой роли, продемонстрировать себя другого. Популярнейший карнавальный мотив переодевания прямо реализуется у М. Булгакова. Милославский находит «царскую одежу» и заставляет Буншу в царском облачении занять трон. Здесь зеркально отражается сцена из II действия, где, наоборот, Грозный, послушавшись совета Зинаиды, надевает то, что оставил в комнате Тимофеева Милославский, в свою очередь обновивший гардероб костюмом Шпака.
«Хорошо одетый» Милославский «Блаженства» превращается в «дурно одетого» в «Иване Васильевиче» неслучайно. Это столь необходимый карнавальный контраст: царь должен быть одет в «тряпье», но расхаживать с посохом, Бунша — сидеть на троне в царском облачении, но с подвязанной щекой. Оба образа оказываются маркированными: детали их внешнего вида указывают на принадлежность к двум мирам и двум эпохам. Бунша и Милославский поясняют дьяку царскую «хворь» неведомыми тому словами: «флюс», «периостит». Грозный тоже употребляет в речи не совсем понятные людям XX века слова: «хороняка», «бела вельми» и т. п. Но, по сути, противоречия во внешнем виде, речи героев указывают на их принадлежность не к разным мирам, а к одному — карнавальному, возникшему в квартире Тимофеева.
Принцип зеркального отражения, выворачивания наизнанку, использованный в сценах переодевания, будет действовать и далее. Так, например, если в I действии, появляясь, Грозный диктовал дьяку, то в III — переодетого царем Буншу заставляет диктовать Милославский: «Царь и великий князь... повторяй... всея Руси...» [42, 445].
При встрече двух эпох возникает забавное смешение речевых стилей. Комически звучит небезобидная лексика 30-х годов в древней Москве. Милославский поясняет, что он не казненный намедни князь Милославский: «А я, наоборот, Жорж. И этому бандиту двоюродный брат. Но я от него отмежевался» [42, 447]. Рождаются небывалые сочетания типа «царское помещение» и «царская жилплощадь». Комично обращение к опричникам «товарищи». Языковая атмосфера создается соседством штампов делового стиля («жду ответа на поставленный мною вопрос»), стиля просторечного («мура с демонами», «ихняя особа»), бранных слов («паразит», «дурак», «сволочь», причем в большинстве случаев обращены они к Бунше на троне, чем противоречие подчеркивается и комический эффект усиливается) и древнерусского языка («аки волк на ягня», «исполать тебе, князь»). Одна эта атмосфера могла бы служить основой для извлечения комического эффекта из всей сцены с опричниками. Язык пьесы задает настроение: в этой атмосфере герои могут творить что угодно, зрителя может что угодно ожидать.
Якин пытался говорить в стиле эпохи Грозного, но из этого ничего не вышло:
Якин. Я... я... Житие мое...
Иоанн. Пес смердящий! Какое житие?! Ты посмотри на себя! [42, 438].
У Бунши и Милославского таких проблем с языком не возникает. По словам М. Бахтина, шуты могут пользоваться любым жизненным положением [23, 195], что и демонстрируют булгаковские герои.
Милославский и Бунша в мире, в который попали, начинают устанавливать карнавальные порядки. Возникают вольные фамильярные контакты. Милославский, выступая в роли царского приближенного, должен соблюдать этикет, а он его отменяет.
Дьяк. Слушаю. (Бросается в ноги.)
Милославский. Федя, ты брось кланяться. Этак ты до вечера будешь падать... Будем знакомы. [42, 446].
Во время пира Милославский становится еще откровеннее в выражении своих чувств. Он вновь обращается к дьяку: «А ты, Федя, что там жмешься возле почек? Ты выпей, Федюня, не стесняйся. У нас попросту. Ты мне очень понравился (...) Давай с тобой на брудершафт выпьем. Будем дружить с тобой, я тебя выучу в театр ходить...» [42, 453]. Позже «князь» и вовсе, за неимением партнерши, с дьяком танцует. Бунша, удивляя шведского посла, жмет ему руку. Карманник Милославский, преследуя свои цели, с послом на прощание обнимается, то же он проделывает с патриархом.
Таким образом, вор и управдом выступают в роли карнавальных разрушителей социальных барьеров — традиционной роли шутов. И вновь II действие (XX век) и III (древняя Москва) оказываются связанными: в них действуют одни и те же законы. В фамильярные контакты вступает и Грозный.
Иоанн. ...Не человечьим хотением, но божиим соизволением царь есмь!
Тимофеев. Очень хорошо. Я понимаю, что вы царь, но на время прошу вас забыть об этом. Я вас буду называть не царем, а просто Иваном Васильевичем. Поверьте, для вашей же пользы.
Иоанн. Увы мне, Ивану Васильевичу, увы, увы!.. [42, 431].
Далее царь будет еще обруган женой управдома и Шпаком.
В то время как настоящий царь, пренебрегая правилами придворного этикета, соглашается отзываться на имя простого человека, два шута, заняв его место, принимаются за государственные дела. Они отсылают опасных опричников воевать Изюмский шлях. Делается это легко и быстро:
Милославский. (Бунше.) Услать их надо немедленно куда-нибудь. Молчит, проклятый! (Вслух.) А что, Фединька, войны никакой сейчас нету?
Дьяк. Как же это нету, кормилец? Крымский хан да шведы прямо заедают! Крымский хан на Изюмском шляхе безобразничает. [42, 448].
Две строчки, подпись Бунши — и войско услано. Ни времени на сборы, ни обсуждения планов. Перед двумя самозванцами не возникает ни одной реальной проблемы: перед зрителем сказка (сказочное тридевятое царство, потешное войско).
Комментаторы отмечают в пьесе наличие анахронизмов, пишут о невозможности точного определения, в какой именно период правления Грозного, в какой год попали путешественники во времени. Но М. Булгаков всегда тщательно работал с историческими свидетельствами, данными. Отступление от фактов в его произведениях (например, в «Кабале святош») обусловлено художественными задачами. Фактические неточности в «Иване Васильевиче» — результат не недоработанности, а того, что драматург и не собирался создавать достоверную историческую картину.
Используя как слова-сигналы имена, названия, наименования предметов, М. Булгаков вызывает у читателя самые общие исторические ассоциации и создает условный образ некой древности, родственный сказочному. Своей сказочностью он напоминает условные «Италию», «Афины», «Иллирию» шекспировских комедий. Для комедий Шекспира содержательно не имеют значения такие неточности, как, например, то, что его герои, где бы ни были, расплачиваются пенсами. Напротив, как подчеркивает Л. Пинский, нарушения правдоподобия времени и места являются в какой-то мере «обнажением условности» [128, 123]. У М. Булгакова перестает иметь значение, была ли монета Грозного золотой или серебряной, патриархом или митрополитом именовался глава русской церкви. Действие комедии разворачивается в подчеркнуто условном, утопическом мире, по идеальным законам, подобным законам «натуральных» комедий, где все должно быть и будет правильно.
Войско, играючи отправленное на неведомый Бунше и Милославскому Изюмский шлях, на войну, на смерть, Кемь, играючи отданная шведскому королю, не становятся поводом для серьезных размышлений читателя. И циничная фраза довольного ходом событий Милославского: «Воображаю, какая сейчас драка на Изюмском шляхе идет!» — воспринимается так же легко, как и обрамляющие ее шутовские замечание о театре и вопрос, принимают ли яхонты в магазинах. Бунша, который опасается всего, высказывается по поводу отданных земель: «Я изнемогаю под тяжестью государственных преступлений, которые мы совершили». Но тут же управдом переходит к проблемам, которые для него более реальны и серьезны: «О боже мой! Что теперь делает несчастная Ульяна Андреевна? Она, наверно, в милиции. Она плачет и стонет, а я царствую против воли... Как покажусь на глаза общему нашему собранию?» [42, 450]. Скоростью и легкостью, с которыми разрешаются все вопросы, М. Булгаков создает впечатление, что все происходит понарошку, все — игра, карнавал.
С той же скоростью и легкостью Милославский выпроваживает из царских покоев патриарха, пришедшего поприветствовать спасенного от демонов государя. И зритель за время III действия уже настолько уверился в безнаказанности проделок двух самозванцев, что сообщение о бунте опричников, которых смутил патриарх, становится неожиданностью. Церковь — одна из основ официального мира, противопоставленного миру карнавальному. Как Шпак призывает милицию, народный суд, так дьяк взывает «О господи Исусе!» [42, 450]. Все, что противостоит официальному миру, его составляющим, — вор, демон — оказывается под знаком карнавала и под его защитой, но лишь на время карнавала. По его окончании вор вновь попадает в руки милиции. Именно священнослужитель заподозрил, что царь ненастоящий, и как представитель порядка он не может смириться с карнавальной путаницей.
Освоившись на царском троне, Милославский и Бунша татарского князя Едигея не принимают вовсе. Они, по законам карнавала, очередному официальному приему предпочли обед.
Но, сидя за столом, они продолжают заниматься «государственными делами». Они уже свыклись с ролью правителей и намечают реформы. Поскольку суть героев шутовская, то и реформы их шутовские, дурацкие.
Милославский. ...Да, ваше величество, надо будет театр построить.
Бунша. Я уже наметил кое-какие мероприятия и решил, что надо будет начать с учреждения жактов.
Милославский. Не велите казнить, ваше величество, но, по-моему, театр важнее. [42, 453].
Оба предложения — и по созданию театров и по учреждению жактов — нелепы не только в силу исторических обстоятельств, но и потому, что тот смысл, который предлагающие вкладывают в эти понятия, который видят в существовании жакта или театра, иной, чем для других людей, их современников. Для Бунши должность управдома — это, помимо заработка, возможность проводить время (слушать и передавать сплетни, находить материал для доносов). Для Милославского театр — удобное место для совершения краж. Это оказывается булгаковским вариантом проявления способности шута, о которой писал М. Бахтин, видеть изнанку и ложь любого жизненного положения [33, 195]. Таким образом, реформы, предлагаемые Буншей и Милославским, нелепы вдвойне, но и не лишены обличительного пафоса.
Пребывание шутов на троне сопровождается всем тем, что должно сопровождать карнавальное действо.
Возникают образы еды и питья. Карнавальный пир, в сравнении с трапезой Тимофеева и Грозного во II действии, достигает царского размаха.
Бунша. Это сон какой-то!
Милославский (Дьяку.) Это что?
Дьяк. Почки заячьи верченые да головы щучьи с чесноком... икра, кормилец. Водка анисовая, приказная, кардамонная, какая желаешь. [42, 452—453].
Еда и питье демонстрируют свой возрождающий, живительный характер. Бунша заявляет: «Вероятно, под влиянием спиртного напитка нервы мои несколько успокоились» [42, 453]. Нечто подобное происходит в «закатном романе», где преподнесенный в дьявольской компании спирт помогает Мастеру и Маргарите [40, 319]. В «Иване Васильевиче» «старый зуда», о котором думали, что он под каблуком у жены, за пиршественным столом в присутствии царицы предстает в совершенно ином виде. Натура начинает играть ранее прятавшимися качествами.
Милославский. ...Повязку это ты зря снял. Не царская, откровенно говоря, у тебя физиономия.
Бунша. Чего? Попрошу вас! С кем говоришь?
Милославский. Молодец! Ты бы раньше так разговаривал! [42, 453].
Бунша начинает проявлять интерес к царице. Своим поведением он удивляет Милославского, которому приходится вмешаться: «Вот разошелся! Э-ге-ге! Да ты, я вижу, хват! Вот так тихоня! (...) Милые! Да он нарезался! Да ведь как быстро, как ловко! Надо спасать положение» [42, 454].
Бунша проявляет не лучшие человеческие качества: напивается, флиртует с царицей, тут же им вспоминается некая Юлия Владимировна, гневается, в очередной раз пугая дьяка, требует от музыкантов румбу и идет танцевать, смущая царицу. Критики (Ю. Бабичева, А. Смелянский, А. Зоркий) верно говорят, анализируя этот образ, о торжествующем мещанстве, о ничтожестве, расцветающем в благоприятных условиях в полную силу. Бунша разоблачается как человек недалекий, неразвитый. Но, с другой стороны, перед зрителем возникает живой человек, с мелкими, но чувствами, а не управдом с засаленной книгой, только и способный на соблюдение инструкций и правил, утверждается наличие человеческого в герое.
В пьесах М. Булгакова очень важна музыка. Так, Ю. Бабичева, рассматривая «Зойкину квартиру», обнаруживая наличие у многих героев своей музыкальной темы, приходит к выводу, что звуковые, музыкальные лейтмотивы введены в систему драматургических образов с целью не столько стимулировать мысль, сколько внушить определенное ощущение [12, 94—95]. Зритель на спектакле «Адам и Ева» должен именно ощутить тот путь, который прошло человечество, когда еще до начала действия звучит «Фауст», а «во дворе изредка слышна гармоника». «Мертвая тишина» наступает в мертвом Ленинграде. Только обрывки фраз и музыку слышат герои по радио, и им и зрителю кажется, что погибает мир. Веселая танцевальная мелодия с двойственным названием «Аллилуйя» по требованию Милославского звучит в Блаженстве, взрывая его покой колоколами и пушечной стрельбой.
В «Иване Васильевиче» тональность музыкальных фрагментов и происходящего на сцене карнавально контрастна. В I действии изобретатель XX века творит под аккомпанемент колоколов «Псковитянки». Во II действии Грозный, человек XVI века, слушает патефон. В III действии роль музыкального сопровождения возрастает. Контрастно звучат соседствующие музыкальные фрагменты.
Сцену с патриархом сопровождает ремарка: «Хор запел многолетие. Милославский отдает честь, поет что-то веселое и современное» [42, 451]. То же происходит на пиру. Гусляры заиграли, запели историческую песню — Бунша требует румбу: «Бунша напевает современный танец. Гусляры играют». Бунша с царицей, Милославский с дьяком танцуют. Веселый танец обрывается набатом, им же III действие и начиналось. Музыкальная разноголосица на невербальном уровне дублирует смешение речевых стилей разных эпох. Всеми средствами драматург создает, заставляет ощутить атмосферу карнавала — атмосферу веселой путаницы, беспорядка, праздника.
В «Адаме и Еве», «Блаженстве» комическая пара действовала параллельно серьезным героям, создавала комический корректив. Маркизов отражал, передразнивал действия всех обитателей колонии, Пончик являл собою порождение того мира, который пытались создать Адам и Дараган. Милославский — снижающая параллель Рейна, Бунша — Саввича. Этот прием параллельного действия виден и, пожалуй, наиболее отчетливо в «Иване Васильевиче».
Милославский и Бунша — герои низкие. Первый — вор, он же дает характеристику второму: «Ой, дурак! Такие даже среди управдомов редко попадаются...» [42, 447]. Способность шутов выворачивать все наизнанку они проявили. Ю. Бабичева, Б. Соколов справедливо отметили, что царствование Бунши — демонстрация того, «что в условиях деспотической власти во главе может оказаться любая посредственность» [147, 222]: подмены практически никто не заметил, несмотря на то, что у Грозного «лицо умней». Но доказывает это М. Булгаков весело. Важной становится еще одна мысль. Партнеры в паре комически представляют организующее и творческое начала. С этими героями как с шутами связаны идеи карнавала, идеального мира: они ни в «Адаме и Еве», ни в «Блаженстве» не конфликтуют. В «Иване Васильевиче», где даже Тимофеев и Грозный, олицетворяющие творческое и организующее начала, находят общий язык, Бунша и Милославский не просто контактируют, но их совместные действия — условие выживания в чужом мире, четко показанная жизненная необходимость. И они выполняют это условие: действуют сообща, несмотря на разногласия, благодаря чему выживают.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |