О выдвижении на первый план той линии, которую при разборе предыдущих произведений мы называли комической, свидетельствует и следующее. Главные сюжетообразующие точки лежат на ней, а не в области действия героев, ранее именовавшихся серьезными, то есть в основном тех, кто составлял любовный треугольник.
В «Блаженстве» похищение ключа Милославским и перемещение героев в будущее — завязка на внешнем, фабульном уровне. Далее в пьесе следует встреча Рейна и Саввича. Они воплощают противоборствующие стороны конфликта, и основой действия становится обострение их отношений.
В «Иване Васильевиче» за встречей изобретателя машины времени и человека другой эпохи, то есть героев, выполняющих на фабульном уровне те же функции, что Рейн и Саввич, следует мирная застольная беседа и совместный поиск выхода из сложившейся ситуации.
Действие «Ивана Васильевича» вообще обладает интересным чисто комедийным, по терминологии М. Кургенян, качеством. Литературовед пишет: «Принципы комедии воплощают возможность изменения данного положения как его исправления. Отсюда — своеобразное комедийное «торможение» возникшего конфликта, непосредственное, постоянное возвращение к исходной ситуации, ее варьирование, а не развитие» [97, 257]. В «Иване Васильевиче», несмотря на высокий темп, на быструю смену лиц, мелькающих перед Грозным и перед пленниками прошлого, то есть, несмотря на фабульную насыщенность, — на уровне сюжета действие словно бы не движется. Если бы пожелал автор и позволило сценическое время, можно было бы вписать еще несколько смешных эпизодов (например, прием «татарского князя Едигея» и дарение еще какой-нибудь волости Милославским и Буншей, встреча Грозного с кем-нибудь из соседей). В «Адаме и Еве» и в «Блаженстве», где действие не терпит «торможения», стремится к развязке, это было бы вряд ли возможно. Столкновения организатора и творца (как в «Адаме и Еве», где Дараган стреляет в профессора, как в «Блаженстве», где Рейн с оружием в руках отстаивает свое право на возвращение в XX век) в «Иване Васильевиче», на наш взгляд, нет.
То, что Грозный принадлежит к типу организатора, не вызывает сомнений. Недаром критика, обнаруживающая в пьесе прежде всего сатирический пафос, основное внимание уделяет именно его образу. Иоанн Грозный — глава государства. Его жестокость стала легендарной. Едва попав в древнюю Москву, путешественники во времени узнают о казнях однофамильца Милославского и переводчика. Исследователи видят здесь намек на время сталинских репрессий. Комментаторы публикации черновых редакций пишут: «Изображение эпохи Грозного было однозначным и весьма выразительным. Террор опричнины не только страшный, но и чудовищно абсурдный, мог вызвать весьма неприятные ассоциации» [43, 610]. О том же говорит А. Смелянский: «Кануном «большого террора», новой опричнины, атмосферой подозрительности, чудовищного лицемерия, вранья, низости и одновременно какой-то безумной легкости новой жизни советского дома... живет и дышит комедия» [145, 13].
Но, проводя такие аналогии, критика игнорирует того Грозного, который действует в булгаковской пьесе. Вот легендарный русский царь и Тимофеев впервые беседуют. Грозный, в духе тех представлений, которые сложились о нем и его эпохе, упоминает казненного изобретателя крыльев, спокойно сообщает о том, что ждет Буншу и Милославского: «Пес с ними! Им головы отрубят и всего делов!» Но речь идет о внесценических событиях! И потрясение человека XX века выглядит на сцене несерьезно, комично. Выразив свой ужас словами: «Как отрубят головы? Боже, я погубил двоих людей! Это немыслимо! Это чудовищно!» — и, сделав паузу, Тимофеев тут же спрашивает царя-душегубца: «Вы водку пьете?» [42, 431]. Разговор переходит в иное русло.
Когда же булгаковский Грозный начинает действовать на сцене, в характере его вдруг обнаруживаются иные черты, не очень согласующиеся со сложившимся мнением о царе, на что впервые обратила внимание Т. Суханова, рецензируя театральную постановку «Ивана Васильевича». А черты эти заложены в образ драматургом.
Посоветовав мучительную казнь для любовника жены нового знакомого, царь слышит отказ Тимофеева от какой бы то ни было расправы: «Нет... Они любят друг друга, ну и пусть будут счастливы». И совершенно неожиданно «скверный душегубец» соглашается: «И то правда. Ты добрый человек...» [42, 432].
Милосерден Грозный с Якиным и даже по-царски щедр: «...жалую тебя вотчиной в Костроме» [42, 439]. Он бы и вовсе не вмешивался в дела Зинаиды и Якина, отсидевшись за ширмами, но последний упомянул о Борисе Годунове как о царе. А это уже дела государственные, и опять-таки события внесценические. Таким образом, Грозный предстает в пьесе в том виде, который придал ему М. Булгаков и за которым лишь тогда, когда речь заходит о реальных исторических событиях, о том, что затрагивает интересы Ивана Васильевича как царя, угадывается привычный лик жестокого правителя. Булгаковский Грозный сочувствует и искренне желает помочь обокраденному Шпаку. Необычайное долготерпение демонстрирует царь в разговоре с женой управдома, которая вывела из себя даже Тимофеева. Сначала Иоанн, которого Ульяна Андреевна принимает за своего супруга и всячески оскорбляет, молчит, потом вступает в разговор.
Ульяна. ...Да ты же окосел от пьянства! Да тебя же узнать нельзя.
Иоанн. Ты бы ушла отсюда. А?
Ульяна. Как это — ушла? Ты на себя в зеркало-то погляди!.. В зеркало-то погляди!
Иоанн. Оставь меня, старушка, я в печали...
Ульяна. Старушка?! Как же это у тебя язык-то повернулся, нахал? Я на пять лет тебя моложе.
Иоанн. Ну это ты врешь... Погадай мне, старая, погадай на шведов. [42, 441].
И лишь какое-то время спустя Грозный сначала выбрасывает из комнаты Ульянины селедки, а потом грозит «проучить» посохом. Кстати, интересно, что в этот момент одобрение его действиям высказывает Шпак, полагающий, что перед ним управдом Бунша: «Я думал, что вы тихий (...) а вы — орел!.. (...) Вы правы. Это даже хорошо, что вы ее так... Вы с ней построже...» — в карнавальном мире находится предмет, на который совпадают взгляды даже столь разных героев.
Итак, булгаковский царь отличается от традиционного образа Иоанна IV Васильевича Грозного. Ю. Бабичева обратила внимание на это отличие: вспыльчивость героя пьесы забавна, милость нелепа — и объяснила тем, что в мелких дрязгах коммунальной квартиры, в атмосфере страха фигура Грозного измельчала [9, 75]. Но это неверно.
Царь Иоанн ведет себя так, как привык: повелевает, казнит, милует, жалует земли и деньги. Он организатор и сейчас «организует» жизнь Тимофеева, Зинаиды, Якина, Шпака. Это его природа. Положительных черт в нем ничуть не меньше, чем отрицательных. Попав в XX век, он оказался способен понять, хотя способность эта и ограничена, обстоятельства иного времени, что подчеркивает его ум, человеческую ценность. Смешон не он, не его характер или поступки, а их контраст по отношению к ситуации. Если бы было иначе, зритель с иронией, недоверием воспринял Иоанна, разгневанного серьезной государственной проблемой, и его финальный крик: «Шведам — Кемь? А ты, лукавый дьяк, куда смотрел?» [42, 456]. Грозный выходит за пределы времени Тимофеева, его комнаты, ситуации, и зритель уже может волноваться за судьбу дьяка (волноваться за Якина никому бы не пришло в голову).
Иоанн не изменяется: не мельчает и не укрупняется. Он оказывается в ином, изменившемся времени, быте — здесь коренятся все те противоречия, которые лежат в основе всех комических ситуаций. Но, что удивительно, Грозный выживает, ему хватает мудрости, понимания, и он находит общий язык с людьми XX века (Тимофеевым, Зинаидой), не изменяя своей природе организатора.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |