Комическим персонажам Блаженства критика почти не уделяла внимания. Исключением являются примечания к «Пьесам 30-х годов». Остальные авторы (Ю. Бабичева, Б. Соколов) если пишут о них, то больше о Бунше, причем только как о сатирическом образе. Ю. Неводов сравнивает Милославского (как А. Нинов — Маркизова) с Присыпкиным. И исследователя интересует не сам герой, а возможность оценки мира, в который тот попадает: «...оказавшись в будущем и оставшись таким же, каким он был в прошлом, отнюдь не разоблачается и не отталкивается новыми людьми: он приспосабливается к ним» [112, 50].
Между тем Бунша и Милославский для М. Булгакова очень важны. Во-первых, он не только не исключает этих комических персонажей при переработке первой редакции, во время которой другие герои от комических черт освобождаются, но, если сравнивать с «Адамом и Евой», в «Блаженстве» комедийные сцены занимают больше места. Во-вторых, как и в «Адаме и Еве», запускает действие на фабульном уровне именно комический персонаж — Милославский, который крадет золотой ключ из машины Рейна. В-третьих, сцены с ними ярче проявляют скуку Блаженства.
Сопоставление Милославского и Бунши с Маркизовым и Пончиком позволяет говорить о существовании закономерностей построения комической пары. Это в свою очередь также подтверждает неслучайность ее появления в обеих пьесах.
М. Бахтин в книге о Ф. Достоевском, приводя примеры амбивалентности (образ огня, использование вещей наоборот и т. п.), пишет и о характерности парных образов, подобранных по контрасту и по сходству [20, 141]. Бунша и Милославский, как и Пончик с Маркизовым, — пара, появление которой в произведении продиктовано его карнавальной сущностью. В пьесе они веселая, смешная сторона жизни в целом. К тому же их пара строится по карнавальным законам.
Прежде всего, они действительно пара. Связь их имеет внешнее выражение. Оба — случайные и мало желательные попутчики Рейна в первом путешествии во времени. Бунша и Милославский почти не расстаются. Даже в присутствии других героев они могут вести свой диалог параллельно общему. Этот прием использовался в «Адаме и Еве». Пончик дает Маркизову тысячу долларов, чтобы тот отступился от Евы, Маркизов все Еве выболтал — эта шутка исчерпана. Но в финале, когда остальные герои заняты другим, Маркизов возобновляет разговор с Пончиком о долларах. «Кретин!» — реагирует Пончик. «Змей!» — ругается Маркизов. Никто не понял, о чем речь, кроме этих двоих и рассмешенных зрителей.
Так же строятся диалоги Бунши и Милославского. В I действии «Блаженства», пока Рейн добивается от Милославского, кто он и из какого века, Бунша пытает незнакомца, откуда у него вещи Михельсона. Эту «детективную» линию Бунша ведет почти всю пьесу. Время от времени он смешит публику задумчивыми репликами: «У меня возникают кое-какие подозрения», «...подозрения мои растут», «такое изобилие часов наводит меня на страшные размышления». И вот когда основное действие пьесы достигает кульминации — Саввич извещает о запрете на брак Рейна и Авроры — мыслительная деятельность управдома тоже достигает своей вершины.
Рейн. Сию минуту подать сюда хронометр!
Милославский. Хронометр? Это который с надписью? Так вот он, на столе лежит. Вот он...
Бунша. Вот теперь мои подозрения перешли в уверенность. [42, 405].
Помимо того, что эти неуместные слова Бунши, рассмешив зрителя, не дают действию обрести драматический пафос, к чему оно близко, они значимы для раскрытия содержания пьесы. М. Булгаков одной комической репликой недалекого управдома свел на нет все старания Саввича. Герои эти связаны: Бунша тоже организатор, таким он выступает в первом диалоге с Рейном. Но это комический, сниженный вариант организатора. Только управдому его размышления кажутся серьезными. Открыть, что Милославский — вор, было сложно только для него. Вся эта работа была бессмысленна. Так же бессмысленны в итоге и попытки Саввича изменить природу человеческих отношений, каких бы успехов на данном этапе он не добился.
Описанный прием параллельного диалога и то, что Бунша и Милославский — попутчики Рейна, не исчерпывает связи этих двоих. Их отношения не статичны: связь укрепляется.
Они вместе, когда Милославский флиртует с Анной. Он говорит Бунше: «Ты бы пошел в другое место. Иди и там веселись самостоятельно. И что ты за мной таскаешься?» [42, 389]. Но как только управдом начинает свататься, пытается самостоятельно устроить свою судьбу, за сценой тут же раздается голос Милославского: «Болван здесь?»
Бунша. Меня разыскивает.
Милославский (входит). А-а, ты здесь. Скучно мне, Святослав. Хочешь, я тебе часы подарю? [42, 389].
Вместе они летали в Индию. Вместе умоляют Рейна вернуть их в XX век. А уже в IV действии Милославский скажет о Бунше как о лучшем друге [42, 407]. И даже вернувшись в свое время, Бунша не желает расставаться с приятелем: «Жоржик! Отдайся в руки милиции вместе со мной и чистосердечно раскайся!» [42, 412].
Сцены с участием Бунши и Милославского носят комедийный, и даже фарсовый характер (в первой редакции, едва оказавшись в Блаженстве, эти двое даже устраивали потасовку). За сценой идет заседание, на котором решается судьба людей из XX века. А в это время Доктор Граббе знакомит Буншу и Милославского с медицинским заключением, вывод из которого — они не могут жить в Блаженстве.
Милославский. Мерси от имени обоих. Это какой же гад делал исследование?
Граббе. Извините, это мировая знаменитость профессор Мэрфи в Лондоне.
Милославский. ...Лондон. Мерси. Профессора Мэрфи. Мерси. (...) Профессор Мэрфи? Вы не профессор Мэрфи, а паразит. (Закрывает сигнал). [42, 407].
Или другой эпизод. Бунша старательно рассказывает Анне, человеку будущего, что он делал в XX веке. Описание это носит сатирический характер. Но М. Булгакову мало смеха зрителей (карнавальный смех — смех для всех) — он заставляет смеяться и героев.
Анна (хохочет). Вы шутите! Ведь так с ума можно сойти!
Милославский. Он и сошел!
Одной короткой репликой Милославский извлекает смешную и бредовую сущность долгих описаний и самого занятия Бунши.
Таким образом, по тональности (веселой, фарсовой) комическая пара противопоставлена другим действующим лицам, а связь партнеров является не только внешней, но и содержательной.
Карнавал — торжество жизни во всех ее проявлениях. Право на существование имеет всякое явление и его противоположность. Это — основа веселой карнавальной атмосферы: основа комического — некое противоречие (каких категорий — мнение у каждого исследователя свое [32, 43]). Карнавал — праздник противоречий. И первая, главная, закономерность построения пары: ее составляющие противоположны. Пара Бунша и Милославский — единство двух полюсов. Один олицетворяет унылое и надоедливое следование правилам, другой — артистичное, веселое, но и опасное их нарушение. Остальные закономерности связаны с первой.
Второй закономерностью является то, что партнеры стоят на разных ступенях социальной лестницы. Маркизов — дворовый хулиган, Пончик-Непобеда — известный писатель. Бунша-Корецкий — секретарь домоуправления (и бывший князь), ему по положению необходимо следить за порядком. Жорж Милославский — вор, то есть нарушитель законности и порядка. По законам карнавала симпатии зрителя оказываются на стороне занимающего низкое социальное положение.
Закономерность третья: партнеры — люди совершенно разные по характеру. Маркизов свои чувства (симпатии и антипатии) выражает прямо, не задумываясь. Пончик стремится приспосабливаться к обстоятельствам, а потому свои истинные мысли и чувства скрывает. Милославский ловок и изворотлив, Бунша глуповат, только и способен следовать предписаниям и требовать того же от других. Милославский обаятелен и артистичен. Бунша лишен обаяния, способности играть, отвлекаться от серьезного. Так, в первый вечер, находясь в Блаженстве на веселом празднике, он спешит доложить Радаманову, как бы спрашивая у того разрешения на такое времяпрепровождения: «...Мы на балу веселимся непропитанные. Считаю долгом предупредить» [42, 389].
В Театре сатиры, куда М. Булгаков отдал «Блаженство», скорее всего именно сцены с этими героями стали бы самыми запоминающимися, как в свое время запомнился Аметистов из «Зойкиной квартиры» в постановке Вахтанговского театра [125, 242—243]. Авторы примечаний к «Пьесам 30-х годов» пишут: «Булгаков строит сцены комической пары как «номера», «аттракционы»: потасовка по прибытии в Блаженство, прием спирта вместо шампанского, чтение «стихов Льва Толстого» и т. д.» Они прямо называют героев «цирковой парой», видя в женской шляпке Бунши и коллекции краденых часов «клоунские атрибуты» [43, 600].
Бунша и Милославский не цирковые клоуны. Их они напоминают лишь в силу общего, карнавального, корня образов. По сути своей это вариации карнавальных шутов. Оба не совсем вписываются в повседневный окружающий мир: вор из-за противозаконности своей деятельности, управдом — по причине своей глупости (кстати, М. Бахтин указывал на близость типов плута, шута, дурака [23, 194]). Но в то же время они стремятся вписаться, приспосабливаются: один с помощью артистизма, другой — старанием. И оба вызывают смех. Как старается закрепить свои позиции Бунша-Корецкий! Он предъявляет документы, что не князь, а сын кучера, он лекции посещает («Недавно была лекция, и я колоссальную пользу получил. Читали про венерические болезни. Вообще наша жизнь очень интересная и полезная, но у нас в доме этого не понимают» [42, 377]). Но то, что Бунша говорит и делает, мгновенно превращается в пародию на разумные слова и действия. Внешне серьезное и логичное замечание о пользе научно-познавательных лекций одним упоминанием о предмете лекции (очередной отголосок карнавала, его образов материально-телесного низа) обращается в свою противоположность, в абсурд, выворачивается наизнанку. На сообщение о посещении лекций Рейн отвечает: «Вы бредите, Святослав Владимирович!» [42, 377].
Как представители карнавального мира Бунша и Милославский еще более неуместны в правильном и выверенном Блаженстве. Им ставятся диагнозы: клептомания и деменция. По поводу последнего напомним, что при именовании шута дураком сохраняется и этот первоначальный смысл. Карнавальная шутовская пара не может и не хочет жить в Блаженстве: им скучно. Шут глуп и мудр одновременно. Дурацкие приставания Бунши к Радаманову с пропиской в первую же ночь пребывания в XXIII веке открывают для зрителя то, что Бунша и его спутники не впишутся в этот мир. Милославский в ответ на доводы Рейна, что о такой жизни, как в Блаженстве, мечтают миллионы людей, заявляет: «Миллиону нравится, а мне не нравится. Нету мне применения здесь!» [42, 399]. И Бунше не нравится, и Авроре.
Картина будущего рождается у М. Булгакова в споре с В. Маяковским, что отмечалось исследователями без подробного рассмотрения. А спор ведется М. Булгаковым весьма оригинально.
Он действительно выстраивает свой мир будущего, противопоставляя его — в деталях — миру 1979 года, изображенному В. Маяковским в «Клопе».
Если у В. Маяковского о танцах, по словам Зои Березкиной, помнит «пара старух (...) а показать не могут по причинам ревматическим», танец существует лишь как «репетиция новой системы полевых работ» [109, 577], то у М. Булгакова в честь Первого мая устраивается роскошный бал. Гости на нем во фраках и вечерних платьях, что пугает Буншу, уже привыкшего связывать подобную одежду с классовым врагом пролетариата. Присыпкин поражает людей будущего тем, что курит и употребляет алкоголь — в Блаженстве люди ходят с золотыми портсигарами, а на балу пьют шампанское. Оставленный В. Маяковским в прошлом «антисанитарный обычай» пожимать руки булгаковским людям XXIII века не может быть опасен: руки можно помыть спиртом, который течет прямо из крана. В «Клопе» девушке с диагнозом древней болезни «влюбленность» приходится нюхать воображаемую розу, поскольку цветок утратил для новых людей всю свою поэтичность: «Есть про розы только в учебниках садоводства» [109, 576]. А в Блаженстве продолжают дарить любимым женщинам цветы.
Таким образом, М. Булгаков как бы «исправляет» смешные для современников подробности жизни людей 1979 года, придуманной В. Маяковским, и вносит в свое будущее то, чего не хватало Присыпкину — обычному, среднему человеку, а именно, маленькие радости (такие, как танцы), вредные привычки (такие, как курение). Будущее теплеет, перестает быть плакатным, очеловечивается. Мы согласны с мнением В. Сахновского-Панкеева, противопоставившего обитателей Блаженства героям В. Маяковского как более близких, понятных сегодняшним людям [138, 135].
М. Булгаков рисует будущее человечества достаточно светлым: без войн, болезней, нищеты — как и В. Маяковский. И даже более того, у М. Булгакова, не соглашающегося с оппонентом в деталях, оно выглядит еще прекраснее. Тем самым автор «Блаженства» добивается того, что читатели особенно внимательно должны отнестись к стремлению героев покинуть этот чудесный мир. Впервые прямо выражает его Милославский.
При всем сходстве положений Бунши и Милославского, эти образы не тождественны. Это — разные вариации карнавального шута. Они отличаются так же, как Маркизов и Пончик. Четвертая закономерность строения пары — объединение разных видов комического. Милославский — образ юмористический, Бунша — сатирический.
Последнего исследователи верно ставят в один ряд со Швондером («Собачье сердце»), Портупеей (Аллилуйей) («Зойкина квартира»), Босым («Мастер и Маргарита»), называя «косным человечком, наделенным властью над частной жизнью своих подопечных» [43, 600]. Бунша почти все I действие демонстрирует свою власть, мешая Рейну работать, требуя объяснений, разрешения от милиции, денег за квартиру. Но с самого появления мужчины в женской шляпке (карнавальная традиция обмена одеждой между полами) драматург заставляет героя говорить всяческие глупости и нелепости («Вот документы, удостоверяющие, что моя мама изменяла папе, а я сын кучера Пантелея. Я и похож на Пантелея» [42, 376]). Вещи разумные начинают восприниматься из уст Бунши как бессмыслица. Автор разоблачает героя, выставляя в смешном виде. Бунша таков, что его трудно воспринимать всерьез. Это относится и к зрителям и к героям. Вот почему Рейн может позволить себе отмахнуться от надоедливого управдома.
Критики правы, образ Бунши сатирический и стоит в ряду булгаковских управдомов. Но у Преображенского к Швондеру, у Зойки к Портупее отношение иное: при всей ироничности одного и умении выкручиваться другой — оно более серьезное. И, в сравнении с Пончиком, сатирические ноты в образе Бунши, как нам кажется, звучат приглушеннее. Мнение Ю. Бабичевой о том, что «Блаженство» и «Иван Васильевич» — комедии об управдоме, представляется натяжкой. Критика «осерьезнила» героя и умертвила его.
Как в любом объекте настоящей сатиры, в Бунше есть подлинно опасные черты: его приспособленчество (что в настоящем, что в будущем он спешит прописаться, вписаться, устроиться), его доносительство (это он сигнализирует, что «физик Рейн без разрешения сделал машину, из которой появился царь» [43, 378]; это он доносит Саввичу о любви Рейна и Авроры, чем провоцирует того на активные действия против пришельцев из прошлого). Сатирический характер носит его повествование о служебных обязанностях.
Анна. А... а... вы что делали в этой должности?
Бунша. Я карточками занимался, товарищ.
Анна. А-а. Интересная работа? Как вы проводили ваш день?
Бунша. Очень интересно. Утром встанешь, чаю напьешься. Жена в кооператив, а я сажусь карточки писать. Первым долгом смотрю, не умер ли кто в доме. Умер — значит, я немедленно его карточки лишаю.
Анна (хохочет). Ничего не понимаю.
Усиливают разоблачительный эффект комментарии Милославского.
Милославский. Позвольте, я объясню. Утром встанет, начнет карточки писать, живых запишет, мертвых выкинет. Потом на руки раздаст; неделя пройдет, отберет их, новые напишет, опять раздаст, потом опять отберет, опять напишет... [42, 388].
Но вот что важно, по отношению к Бунше, наделенному теми же качествами, что и Пончик, у читателя не возникает той неприязни, которую пробуждал писатель. Смех, вызываемый недалеким управдомом, в большинстве случаев не такой уничтожающий. Причин этому, на наш взгляд, несколько.
Во-первых, М. Булгаков постарался быть осторожнее в силу жизненных обстоятельств.
Во-вторых, люди XX века, и Бунша в том числе, выглядят более одушевленными, человечными. Бунша со всеми своими недостатками ближе зрителю, понятнее, чем Саввич с его идеей гармонии. И Бунша просто забавен, когда в тон Милославскому дает свои объяснения, почему они не посетили Индию.
Рейн. Так какого же черта вы говорите, что неинтересно?
Милославский. В аэроплане рассказывали.
Бунша. Полное однообразие.
Рейн. Вы-то бы уж помолчали, Святослав Владимирович! Большим разнообразием вы пользовались в вашем домкоме. [42, 399].
Бунша смешон, но и вызывает сочувствие, когда, дублируя умоляющего о возвращении Милославского, становится на колени перед Рейном: «Евгений Николаевич! Меня милиция сейчас разыскивает на всех парусах. Ведь я без разрешения отлучился. Я — эмигрант! Увезите меня обратно!» [42, 400]. Он даже бунтует. Когда, оскорбленный диагнозом, Милославский высказывает свое возмущение доктору Грабе, тот обращается к Бунше.
Граббе. Одумайтесь. Бунша, повлияйте на вашего приятеля...
Бунша. Молчать! [42, 407].
И немного далее: «Такие оскорбления смываются только кровью», — в нем просыпается князь [42, 408].
Таким образом, Бунша все-таки живой человек. Показать это драматургу важнее, чем разоблачить его недостатки. М. Булгаков не так беспощаден к нему, как к Швондеру, Портупее, Босому, как к Пончику, занимающему сходное положение в системе образов «Адама и Евы».
Как и Пончик-Непобеда, Бунша — клоун, по терминологии Л. Пинского, то есть дурак природный. Он смешит, не замечая, что над ним смеются. Так, он, рассказывая о своих должностных обязанностях, никак не реагирует на хохот Анны. Он глуп: чего стоят его долгие «страшные размышления» о чужих вещах в руках Милославского. Но на диагноз «слабоумие» реагирует, как князь: «Меня кровно оскорбили» [42, 408]. Управдом совсем не чужд радостей жизни. Наблюдая за отношениями Рейна и Авроры, Милославского и Анны, он пристает к Саввичу, к Радаманову с требованием найти ему жену.
Бунша и Пончик отличаются от шекспировских клоунов, которые ближе к карнавалу, его смеху, где, как отмечал Л. Пинский, юмор, сатира, ирония еще едины, еще не стали отдельными видами комического [129, 341]. «Источником комического у Шекспира... — пишет он в другой работе, — выступает нормальная человеческая натура» [128, 97], то есть природа. У М. Булгакова, автора XX века, как и у Мольера, которого Л. Пинский противопоставляет Шекспиру, важную роль играет и социальный фактор. Общество, его пороки (например, приспособленчество) — основание для выделения сатиры как самостоятельного вида комического, для того, чтобы сатирические образы обрели особую значимость. Однако близость Бунши карнавалу нельзя не заметить.
Чисто карнавальным является положение Бунши: князь, низведенный до положения секретаря домоуправления, глупец и объект осмеяния. Реализуется традиционное карнавальное действо увенчания-развенчания, предполагающее мену местами шута и царя. В «Иване Васильевиче» увенчание-развенчание пройдет полный круг, в «Блаженстве» мы видим только этап развенчания: князь на положении шута.
Есть у Бунши и подходящий шутовской венец — дамская шляпка, в которой он впервые предстает перед зрителями в своих владениях. На нее обращает внимание Рейн, потом Радаманов при появлении героев в Блаженстве. Она лежит среди вещей, принесенных из XX века и выставленных на обозрение. В ранних редакциях даже указывалось, что, улетая из будущего, Бунша вновь надевал шляпку жены. Таким образом, эта деталь, то есть указание на смешное положение человека, ранее высоко стоявшего на социальной лестнице, имеет для М. Булгакова большое значение. Это, по мениппейной логике пьесы, карнавальная демонстрация того, что в жизни нет и не может быть абсолютно устойчивого состояния (а ведь именно к нему стремится Саввич, проповедуя идею гармонии). Демонстрируются изменчивость, разнообразие жизни — важнейшие ее качества. Даже глупость и нелепость Бунши — форма ее проявления, ее игра, без которой было бы скучно.
Милославский и Бунша скучают в Блаженстве. Они — веселая сторона жизни, комическая линия пьесы и отражение линии драматической. Комические герои — параллель или порождение (как в случае с Пончиком, приспосабливающимся к системе, создаваемой людьми дарагановского типа) «серьезных» героев, их жизненных стратегий. Это пятая закономерность строения пары. Бунша целыми днями «следит за порядком» во вверенном ему доме. Директор Института Гармонии жаждет упорядочить весь мир (человеческие отношения, то есть и саму природу). Рейн и Ефросимов проникают в тайны природы и обходят ее законы, нарушают запреты Саввича и Дарагана. Милославский и Маркизов тоже нарушители.
Комические герои, пародируя «серьезных» героев, выполняют карнавальную функцию: не дают им, самой жизни застыть «в односторонней серьезности». Пародия, по словам М. Бахтина, корректив, осуществляемый реальностью, которая богаче, существеннее и противоречивее [15, 366].
Милославский, как и Маркизов, стоит еще ближе к карнавалу, чем его партнер. И так же представляет собой образ юмористический. В Милославском, в отличие от клоуна Бунши, жизнь уже не играет бессознательно. По терминологии Л. Пинского, он шут. Игра — его постоянное состояние. Он мелкий воришка, но легко, почти не задумываясь, постоянно изображает кого-то еще.
Рейн. ...Как вас зовут?
Милославский. Юрий Милославский.
Рейн. Не может быть!
Милославский. Извиняюсь, у меня документ есть, только я его на даче оставил.
Рейн. Вы кто такой?
Милославский. А вам зачем? Ну, солист государственных театров. [42, 378].
Или в другой сцене:
Анна. ...вы были помощником Рейна?
Милославский. Не столько помощником, сколько, так сказать, его интимный друг. Даже собственно не его, а соседа его Михельсона. Я случайно проезжал в трамвае, дай, думаю зайду. Женя мне и говорит...
Анна. Рейн?
Милославский. Рейн, Рейн... Слетаем, что ли. Я говорю: а что же, не все ли равно, летим... (Бунше.) Помолчи минутку (...)
Он как бы одновременно существует в двух плоскостях.
Анна. ...Я обожаю смелых людей.
Милославский. При нашей работе нам нельзя несмелыми быть. Оробеешь, а потом пять лет каяться будешь. [42, 388].
В этот момент он, флиртуя, вдохновенно врет Анне о «приятеле» Жене Рейне и тут же вплетает мысли, связанные со своей реальной криминальной биографией.
Милославский представляется «солистом государственных театров» Рейну и Бунше, а потом артистом — обитателям Блаженства. И ему верят! Рейн: «Почему вы не читаете ваших стихов? За вами ходят, вам смотрят в рот! Но никто от вас ничего не слышал, кроме этого осточертевшего Кочубея» [42, 399]. Он обратно, в XX век, рвется со своими преступными целями, но не на рынок, не в трамвай, а в театр: «В Большом театре сейчас утренник. В буфете давка! Там сейчас антракт! Мне там надо быть! Тоскую я!» [42, 399—400] — или: «Большой театр! К последнему действию поспеем!» [42, 410].
Милославский играет даже наедине с самим собой. В пустой квартире Михельсона он говорит практически непрерывно. Он комментирует почти каждое свое действие и все, что видит. Ему нужен зритель, слушатель. У него нет необходимости несколько раз звонить хозяину квартиры, скорее наоборот. Ведь именно из-за странных звонков Михельсон раньше возвращается домой с работы. Милославский играет: «...(несколько изменив голос.) Товарищ Михельсон? Бонжур. Товарищ Михельсон, вы до конца на службе будете? Я вам еще позвоню. Я очень настойчивая. (Кладет трубку.) Страшно удивляется (...) Товарищ Михельсон? Это опять я. На чем вы водку настаиваете? Моя фамилия таинственная. А какой вам сюрприз сегодня выйдет! (Кладет трубку.) Страшно удивляется. (Выпивает.)» [40, 375]. Здесь все: и насмешка над простаком, верящим в защищенность своего имущества, «флирт» и водка, связанные с образами материально-телесного низа. Но главное, Милославский наслаждается маленьким представлением и тем удивлением, которое он вызывает у своего слушателя. Он увлечен процессом игры настолько, что, закончив с вещами Михельсона, не уходит: «Устал. (Достает из буфета графинчик, закуску, выпивает.) На чем это он водку настаивает? Приятная водка! Нет, это не полынь. Уютно у него в комнате. Почитать любит. (Берет со стола книгу, читает.)» [42, 375]. Это какая-то детская непосредственность: бросает одно — хватается за другое. С той же легкостью он бросит в финале Михельсону его вещи: «Вы не видели, какие папиросницы и польта бывают!» [42, 412]. Такова природа Милославского. В этом его обаяние, он очаровывает Анну, людей Блаженства и покоряет зрителей.
Играет он так, что сам верит себе. Вор Милославский, кажется, искренне оскорблен диагнозом «клептомания»: «Три раза мне пальцы снимали и отпечатывали: в Москве, в Ленинграде и в Ростове-на-Дону, и все начальники уголовного сыска единогласно сказали, что человек с такими пальцами не может украсть» [42, 407].
Маркизов и Милославский — ловеласы, любители выпить, нарушители общественного спокойствия и закона. Артистичность Милославского, перманентная готовность к игре — главная его черта. Это качество заслоняет недостатки. Почему так происходит?
Ответ на этот вопрос тем более важен, что, как уже говорилось в первой главе, у М. Булгакова есть и другие подобные герои (Аметистов, Шервинский, Бегемот). Все они далеко не идеальны, скорее наоборот, но очень обаятельны. Почему?
Потому, что игра нравится зрителям: с древнейших времен они находятся под очарованием фигуры карнавального шута. В. Гудкова верно указала: «Образ Аметистова — это актуализация древней маски слуги еще плавтовских комедий (далее Арлекина итальянской комедии масок, мольеровских слуг), в самых разнообразных трансформациях, часто появляющейся в булгаковских произведениях» [65, 122]. Все перечисленные типы родственны шуту.
Весело с героями этого типа может быть даже в моменты трудные и опасные. В «Блаженстве» нельзя не улыбнуться в напряженнейший момент подготовки к побегу из будущего назад, в XX век.
Рейн. Чтоб сейчас здесь были ключи от шкафа! (...)
Милославский. Женя, с этим пальцем человек украсть не...
Рейн. Ах, человек не может! Ну, оставайся в лечебнице!
Милославский. ...украсть на заседании не может, потому что туда его не пустят. Но может открыть любой шкаф. [42, 409].
Потому и Бунша не хочет расставаться с Милославским, хотя тот часто подшучивает над ним, а зритель ничуть не огорчен тем, что вор сбежал от милиции.
Смех — оружие против страха. На этом настаивал М. Бахтин во время защиты своей диссертации [122, 114]. Смех разрушает границы и налаживает контакты. Кстати, как и положено фигуре карнавальной, Милославский фамильярничает, разрушает барьеры в общении.
Бунша. А на каком основании вы мне «ты» говорите?
Милославский. Можешь и мне говорить «ты» [42, 386].
Рейн у Милославского становится «Женей», Анна — «Анеточкой». Игра, в состоянии которой находятся герои типа Милославского, увлекает человека, освобождает от ответственности, превращая все в несерьезное.
Есть в этой ситуации и опасность. Аврора говорит: «Хочу опасностей». Отдает она себе отчет в том, что это может стоить жизни, или нет, не важно. В этом отдает себе отчет М. Булгаков. Жизнь, природа, играющая в Милославском, может повернуться другой своей стороной — опасной, страшной. М. Булгаков учитывал вариант такого проявления натуры, о чем свидетельствует убийство Саввича Милославским в первой редакции.
Милославский может лишить жизни, но с ним (как с фигурой карнавальной) связана и возможность появления новой жизни.
Карнавал прочно связан с категорией времени. Изобретение Рейна создает вокруг себя атмосферу временного кризиса: люди XX века видят Ивана Грозного и общество XXIII века, где появление гостей из прошлого нарушает привычный ход событий. М. Булгаков прошлое и будущее сводит лицом к лицу. Возникают странные соседства и смешения: Грозный, мечущийся по коммунальной квартире, Милославский, с успехом читающий две строчки из «Полтавы» как стихи собственного сочинения (в ранних редакциях как стихи Льва Толстого), рабочий во фраке (во второй редакции «мастер канализационной станции» [43, 390]) и многое другое.
Рейн со спутниками попадает на празднование Первого мая. Возникает праздничная атмосфера: праздник сопровождается музыкой, танцами, само появление людей XX века принимают за карнавальную шутку. Перед нами именно карнавальная атмосфера — веселая, так как в итоге все встанет на свои места. Грозный отправляется в свое время, люди XX века — в свое.
Милославский из всех героев «Блаженства» наиболее близок карнавалу. Рядом с ним активизируются образы материально-телесного низа. Здесь есть все полагающиеся атрибуты. Великолепная еда Блаженства оценивается им: «...Князь, мировой паштет» [42, 387]. В первой редакции эта тема была еще более развернута: «Такой бы стол на Арбате в «Праге» накрыть. Никакой Кочубей так не ел» [43, 370]. Он распивает спиртные напитки: водку, шампанское, и даже спирт, которым угощает Анну, флиртуя с нею. Он демонстрирует танцы своего времени восхищенной публике в Блаженстве.
Карнавал амбивалентен: объединяет жизнь и смерть. Аврора вместе с Рейном покидает XXIII век. Мотив смерти, такой отчетливый в первой редакции («Аврора! Пощади нас, не покидай», — последние слова Саввича [43, 381]), хотя и приглушенно, но звучит в окончательном варианте пьесы. Когда Рейн, угрожая оружием, освобождает Аврору из рук Саввича, тот кричит: «Радаманов! Берегитесь! Здесь убийца! Он вас застрелит!» [42, 411]. Этот мотив исследователями выделен и описан. В побеге Авроры, уходе света, критики видят мрачный прогноз М. Булгакова, его приговор обществу Блаженства, обречение на гибель. Так, И. Ерыкалова очень убедительно сопоставила этот сюжетный ход булгаковской пьесы с сюжетом скандинавской мифологии, положенным в основу оперы Р. Вагнера «Золото Рейна»: похищение богини любви и вечной юности Фрейи лишает богов силы, делает их дряхлыми. По мнению критика, такая же судьба ждет и обитателей булгаковского Блаженства. Но ни в одной работе мы не встретили упоминания о другом символическом образе, который традиционно связан с возможностью возрождения и составляет амбивалентную пару с образами смерти, старости.
Улетая, Милославский говорит Анне, отказавшейся отправиться вместе с ним: «Если будет мальчик — назови его Жоржем! В честь меня!» [42, 410]. Возможный ребенок Милославского — это и намек на традиционные для карнавала и легко вписывающиеся в праздничную атмосферу образы плотской любви, и свидетельство живительности карнавальных сил, надежда на продолжение жизни.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |