В первом действии «Блаженства», представляющем собою экспозицию, перед зрителем предстают основные герои. Открывает пьесу картина работы Рейна над машиной времени. Мгновенно возникает ощущение некоторого диссонанса. Во-первых, на сцене две комнаты в коммунальной квартире, свидетельствующие о серьезном различии положения их хозяев: «Московская квартира. Передняя с телефоном. Большая комната Рейна в полном беспорядке (выделено нами — А.Х.). Рядом комната гражданина Михельсона, обильно меблированная. В комнате Рейна, на подставке, маленький механизм. Чертежи, инструмент. Рейн в промасленной одежде, небрит, бессонен, работает у механизма» [42, 374].
Далее противопоставленность Рейна и Михельсона подтверждается. Первый — вариант булгаковского типа творца, гениальный изобретатель, ученый-одиночка, второй — государственный служащий. Материальное положение Рейна незавидно (нечем даже заплатить за квартиру), а в первой редакции указывалось, что это служит причиной его разрыва с женой. Михельсон обеспечен и одинок. Это одиночество, обделенность любовью — свидетельство бесплодности его материального достатка, безжизненности героя. Рейн тоже одинок: его оставила жена. Но, начав свой путь в пьесе с этой потери, он находит новую любовь, тем самым утверждается генеральная линия карнавального действа: от смерти к возрождению. Рейн обретает Аврору, его сосед — пальто и портсигар.
Второй диссонанс возникает в начальных репликах.
Рейн. Триста шестьдесят четыре... Опять тот же звук... Но ничего больше.
За сценою вдруг возбужденный голос соседки: «Селедки... Последний день...», потом глухие голоса, топот ног и стук в дверь Рейна.
Ну, ну! Кто там еще? [42, 374].
В квартире Рейна идет напряженная умственная работа, за ее стенами бушует телесная жизнь, не интересная изобретателю.
Благодаря этим контрастам, фигура Рейна оказывается несколько приподнятой над окружающим миром. И тут же возникает снижающая параллель. Рейн трудится: под «приятные музыкальные звуки» ищет шифр, ключ к секрету времени. В соседней комнате под те же «певучие звуки» «трудится» Милославский. Изобретатель нарушает законы природы, вор — уголовные. Кстати, Бунша и Милославского и Рейна подозревает в противоправных действиях, тем самым как бы уравнивая их позиции в пьесе как людей, выходящих за привычные рамки. Милославский заинтересован изобретением Рейна (правда, интерес его специфический). Эти двое связаны (как связаны Ефросимов и Маркизов). Попав в будущее, Рейн влюбляется в Аврору. Те же чувства, только более приземленные, волнуют в Блаженстве и Милославского. Жорж с самого начала выступает в роли трикстера Рейна, не дает тем самым его образу оторваться от земли. Он же первым начинает умолять Рейна покинуть слишком правильное, небесное Блаженство, оторванность которого от земли М. Булгаковым подчеркивается: «Та часть Москвы Великой, которая носит название Блаженство. На чудовищной высоте над землей громадная терраса с колоннадой» [42, 381].
Бунша, являющийся требовать квартплату с Рейна, выступает как противник творца. Он призывает к порядку, грозит милицией, желает, чтобы творческий процесс протекал в строгих рамках, под присмотром государственных служб. Он выступает как герой-организатор. Но это персонаж комический (он даже появляется в дамской шляпке), и Рейн скорее отмахивается от него, чем конфликтует. Он грубит: «Вам, князь, лечиться надо», «Вы бредите», «Вы — старый зуда». Истинный оппонент Рейна появится позже.
При анализе «Адама и Евы» мы обнаружили черты, позволяющие сравнить Ефросимова с Асклепием и Прометеем. Античные мифологические корни имеет и схожий по типу с Ефросимовым образ Рейна (оба образа восходят к архетипу культурного героя, более того каждый наделен своим трикстером Ефросимов — Маркизовым, Рейн — Милославским).
«Мифологическая семантика расширяет смысловую зону персонажа, его пространственно-временной диапазон» [49, 67], и мифологическую семантику некоторых образов (но не Рейна) рассматривали Е. Кухта, Б. Соколов. Анализировались другие варианты имен (Аврора — Диана, Венера, Радаманов — Радаманфов, от имени героя греческой мифологии Радаманта (Радаманфа)), а также другие варианты названия пьесы (Блаженство — Елисейские поля, Елизиум, Золотой век).
Рейн пытается проникнуть во время, нарушить законы течения времени, хроноса. Появление этих мифологических ассоциаций у читателя было значимо для М. Булгакова. В то время как люди и прошлого и будущего пользуются часами, Рейну в Блаженстве преподносят в дар золотой хронометр. Прибор, отличающийся особой точностью, несомненно, нужен изобретателю машины времени, но, как нам представляется, немаловажным для М. Булгакова было и звучание в названии прибора корня «хрон». Крон (Хрон), согласно греческим мифам, «правит на островах блаженных» [104, 18]. Греческие кронии и римские сатурналии — празднества карнавального типа. Они возвращали человека в Золотой век, в блаженные, счастливые времена. На праздник (Первое мая) в Блаженстве и попадают герои булгаковской пьесы. Но Рейн, в силу своей деятельности, оказывается нарушителем времени, противником Хроноса. Его появление со спутниками нарушает привычное течение жизни в Блаженстве.
В первом действии экспозиция продолжает разворачиваться: возникает картина будущего — Москва XXIII века. Обозначаются отношения Авроры и Саввича. Если Ева появлялась перед зрителем в первый день замужества, то Аврора еще размышляет: согласиться ли ей выйти замуж за Саввича. Но героини, их состояние схожи. Ева рассуждает, счастлива ли она, как будто убеждает себя в своем счастье. И Аврора, которая месяц назад рассказывала отцу, как ей нравится Саввич, сейчас говорит: «...В последнее время я как будто разочаровалась в нем» [42, 381]. Она не знает, чего именно ей не достает в прекрасном мире. В более ранних редакциях недовольство выражалось прямо.
Радаманов. ...Не случилось ли чего-нибудь в пути?
Аврора. Господи, я была бы счастлива, если бы что-нибудь случилось. Но до тошноты комфортабельно!
Радаманов. Хочешь есть?
Аврора. Думать не могу о еде. Мы только и делали, что ели.
Пауза.
Мне скучно (...)
Радаманов. Скука — болезненное явление. Человеку не может быть скучно.
Аврора. Это теория Саввича.
Героиню не удовлетворяет ее мир, но само это чувство непонятно обитателям Блаженства. Испытывая его, Аврора оказывается противопоставленной Саввичу еще до его появления, до того как он выступит в роли главного идеолога Блаженства, отстаивающего рациональную организацию личной жизни людей. Диалог отца и дочери продолжается.
Радаманов. Он кланялся тебе.
Аврора. От этих поклонов мне еще скучнее. [43, 351].
Во всех трех редакциях Саввич выступает как сила нормирующая, предписывающая, ограничивающая. В первой редакции Аврора говорит, что ее скука, по теории Саввича, — болезнь. Во второй — он обещает: «Аврора, у вас расстроены нервы (...) Лишь только я стану вашим мужем, я вылечу вас» [43, 387], — а ей всего лишь приснился романтический сон. В третьей редакции он «объясняется» с повелительными интонациями: «Поверьте, Аврора, что наш союз неизбежен. Мы — гармоническая пара» [42, 382]. Гармония — идеал, по которому Саввич собирается выстроить свою жизнь и жизнь всех людей. В окончательном варианте «Блаженства» Аврора в первом действии, то есть до появления людей XX века, пока еще интуитивно противится Саввичу: она все тянет с окончательным ответом на его предложение.
Следует отметить, что пьеса в третьей, окончательной, редакции претерпела значительные изменения. С одной стороны, менее напряженным становится конфликт: меры, предпринимаемые по отношению к гостям из прошлого, ранее были более жесткими, в финале убивали Саввича, пытавшегося помешать побегу людей XX века и Авроры. Исчезновение открытого выражения недовольства Авроры Саввичем и Блаженством — одно из проявлений этой тенденции.
С другой стороны, первая редакция, которой гибель Саввича придавала трагическое звучание, была и более смешной. Например, в последнем варианте «Блаженства» в размышлениях Авроры о причине увлечения Саввичем возникает забавное соседство: «Не то понравились мне его брови, не то он поразил меня своей теорией гармонии (...) А с другой стороны, конечно, не в бровях сила. Бывают самые ерундовые брови, а человек интересный...» [42, 382—383]. Извлечение комического эффекта здесь во многом рассчитано на талант исполнительницы роли, на умение продемонстрировать несоотносимость «бровей», не очень значительной детали портрета, и «теории гармонии», которой Саввич живет и которая является плодом его напряженной внутренней работы. В первой редакции эпизод с бровями должен был быть более смешным, и комический эффект достигался иными, более простыми средствами: Саввич являлся с бровями, подбритыми по просьбе Авроры, а она беззастенчиво объявляла своему жениху, что так хуже.
В тексте последней редакции мы и далее будем обнаруживать, что комическая ткань пьесы становится легче, тоньше, а также изменения, свидетельствующие о стремлении М. Булгакова сгладить конфликт, что критика объясняет давлением цензуры. Однако это утверждение можно оспорить: М. Булгаков редактировал «Блаженство» еще до прочтения его заказчикам. На наш взгляд, внесенные изменения были продиктованы не только цензурой (или самоцензурой), но были нужны М. Булгакову для более точного воплощения его замысла.
Таким образом, в первом действии выявлены основные позиции, занимаемые героями. Инженер Рейн — творческая личность, нарушитель порядка. Директор Института Гармонии Саввич — сторонник порядка идеального. Милославский и Бунша являются их комическими параллелями. Саввич влюблен в Аврору, и она должна стать его невестой, но неосознанно противится этому. Появляется также Радаманов, но о нем будет сказано далее.
Неожиданное появление в XXIII веке гостей из прошлого еще не является завязкой, открытым столкновением противостоящих сил. Кража Милославским детали аппарата и вызванное этим перемещение в будущее — лишь событийный, фабульный поворот. Однако появление героев несет особую смысловую нагрузку.
Стекла, бьющиеся, когда прилетают люди XX века, с одной стороны, символизируют хрупкость нового мира. С другой стороны, Блаженство в этот момент подвергается тому же испытанию, что и квартира Красовских в «Адаме и Еве». Границы уютного мирка, возможного разве что в Божественной книге, разрушаются в обычном мире появлением Ефросимова и Маркизова через окно. Земля XXIII века — пространство, которое гораздо больше, чем комната Адама и Евы, но качественно не отличающееся от нее. Здесь всюду (в Москве, Индии, в первой редакции — на Луне) одинаково спокойно, удобно, «до тошноты комфортабельно» и «скучно», как в ранних редакциях заявляла Аврора. Это ненастоящая, искусственная жизнь. Тема театра, введенная М. Булгаковым (неожиданно появившихся гостей из прошлого принимают за артистов, легко верят, что Милославский артист), начинает звучать как тема театральной иллюзии. Обитатели Блаженства не видят реальности. Поднявшись «на чудовищную высоту», они оторвались от природы, естественного человека.
В некотором смысле «Блаженство» можно считать философским продолжением «Адама и Евы». В пьесе о современном апокалипсисе испытывалась идея возврата к природе, к прошлому человечества. М. Булгаков, разрушив современный мир, оставлял своих героев и читателей на пороге нового мира, перед неизвестным будущим.
В «Блаженстве» именно будущее, представляющее собой иную крайность развития человечества, подвергается драматургом мениппейному исследованию. Мир XXIII века, постепенно вырисовывающийся в первом и втором действиях, предстает перед путешественниками во времени как мир идеальный. Технический прогресс, достигший высочайшего уровня (неслучайно главным представителем власти в пьесе М. Булгаков делает народного комиссара изобретений), полностью удовлетворяет потребности человека. Нет войн, болезней. Это — «золотой век» человечества (один из вариантов названия). В «Блаженстве» М. Булгаков продолжает отталкиваться от традиций «натуральной» комедии Шекспира, в которой нашла отражение одна из возрожденческих идей возвращения «золотого века», создания идеального, гармоничного мира: у Шекспира влюбленные, испытав различные превратности судьбы, в конце обязательно благополучно соединяются, все счастливы. У М. Булгакова Рейн и Аврора, как и Ефросимов с Евой, остаются вместе — тоже отголосок «натуральных» комедий. Связь с этой традицией была отчетливее в первой редакции «Блаженства», где любовь Рейна и Авроры дублировалась парой Радаманов и Мария Павловна (жена Рейна, тоже попадавшая в будущее), тою же связью, на наш взгляд, объясняется несколько механическое появление в «Адаме и Еве» жены-испанки у Дарагана. Кстати, заметим, что характерная для Шекспировских комедий образная система с несколькими парами влюбленных близка М. Булгакову: именно истории трех пар — переплетающиеся, с многочисленными недоразумениями, но заканчивающиеся благополучно — образовывали сюжет веселой комедии «Белая глина», к сожалению, не дошедшей до нас, о замысле которой в книге воспоминаний рассказала Л. Белозерская-Булгакова.
Жизнь, достигшая идеальной формы, в булгаковском Блаженстве перестает стремиться к совершенству, перестает двигаться, останавливается. Аврора тоскует об опасной жизни. Во второй редакции это звучало особенно отчетливо: «Вот, например, сегодня мне приснилось, что будто бы разбойники напали на меня, а вы (Саввич — А.Х.) бросились меня защищать и вас закололи». А в ответ на обещание Саввича вылечить ее Аврора роняет: «Мне скучно, бес!» Ей интересно, что было бы, погибни она в ракете [43, 387].
Из окончательного варианта пьесы этот эпизод исчез, но тема безжизненности мира XXIII века сохранена. Она важна для М. Булгакова. Об этом свидетельствует выбор названия: Елисейские поля, Елизиум — наименование области в загробном мире в греческих мифах. Блаженство оказывается не только «золотым веком» человечества, но и царством мертвых. Имя отца Авроры, наркома изобретений (а в ранних редакциях — председателя Совнаркома, то есть главы мира будущего), образовано от имени Радаманта, самого справедливого человека, судьи в царстве мертвых, одной из областей которого — Островами блаженных — правит Крон.
Мифологическим корням образа Блаженства и образа Радаманова, их расшифровке критика (например, Е. Кухта) уделяла внимание. Однако не была замечена двойственность образа Радаманова. Первые публикаторы отмечали, что он «в пьесе получился «бледным» [120, 76]. Ю. Бабичева объясняет это тем, что он и был задуман как образ «бледного человека»: «благородный и добрый, но духовно обесцвеченный, односторонне развитый, эмоционально обедненный» [11, 130]. Исследовательница права. Самый справедливый человек и не может быть иным: самый объективный, он лишен слабостей, не индивидуализирован.
Но критики упускают из виду другую сторону этого образа. Так, Е. Кухта, сравнивая разные редакции «Блаженства», подметила, что Радаманов и Саввич освобождаются от резко комических черт, а комическое сосредотачивается в образах Бунши и Милославского [43, 601]. Неоднозначность образа Радаманова признается, но не рассматривается: какие комические черты сохранил нарком изобретений, в чем они проявились и, главное, с какой целью эти изменения были внесены?
Комические черты в образе Радаманова не исчезли, но претерпели изменения. В критике он упрекается за равнодушие к дочери, к ее предполагаемому браку с Саввичем, которое выражается, например, в реплике: «Признаюсь тебе откровенно, мне это безразлично. Но только ты дай ему сегодня хоть какой-нибудь ответ» [42, 381]. Или:
Радаманов. ...Саввич звонил мне сегодня девять раз, пока тебя не было.
Аврора. Он любит меня, и мне приятно его мучить.
Радаманов. Но вы меня не мучьте. [42, 381].
А между тем разговор отца и дочери можно прочесть иначе. Тон фразы, которой заканчивается последняя реплика: «Он (Саввич — А.Х.) сегодня ломился в восемь часов утра, спрашивал, не прилетела ли ты», — свидетельство не равнодушия, а скорее необыкновенного терпения, которое проявляет отец к своенравной и даже несколько легкомысленной дочери, и которое уже находится на исходе:
Аврора. Как ты думаешь, папа, осчастливить мне его или нет (...) чем он собственно прельстил? Не то понравились мне его брови, не то он поразил меня своей идеей гармонии. Гармония, папа...
Радаманов. Прости. Если можно не надо ничего про гармонию, я уже все слышал от Саввича. [42, 382].
Их разговор — диалог ироничный, умный, в котором собеседники стоят друг друга.
Радаманов. Ты опять не дала ответа?
Аврора. Как всякая интересная женщина, я немного капризна.
Радаманов. Извини, но ты вовсе не так интересна, как тебе кажется. [42, 382].
Таким образом, действительно, из речи Радаманова в последней редакции «Блаженства» исчезают такие комические штрихи, как, например, обращения к Рейну «душистой мой ананас», «коврик пушистый» [43, 375, 376], — то, что делало очевидным насмешку над героем (а значит, и миром, во главе которого он стоит). Но М. Булгаков не отказывается от возможности улыбнуться вместе с героем.
В первой редакции Радаманов влюблялся в Марию Павловну. «У нее ассиметричное лицо», — отмечал Саввич очередной недостаток пришельцев. «Асимметричное» — нарушающее гармонию и порядок. А Радаманову это нарушение нравится. В ранних редакциях ощущение обитателями Блаженства потребности в каком-то ином существовании, в чем-то неведомом, было отчетливее. Исчезновение Марии Павловны и линии влюбленного наркома, по мнению Е. Кухты, делает Блаженство в столкновении с любовью Рейна и Авроры более монолитным [42, 601]. Но это не так. Скорее внутренняя противоречивость общества будущего, его желание нарушить порядок рисуется тоньше, но, становясь менее заметным, остается ощутимым. Кроме того, М. Булгаков, отталкивается от «натуральной» комедии, спорит с традицией (не только «золотой век», но и царство мертвых). В данном случае спор осуществляется на уровне образной системы. Если у Шекспира: «Всякий Джек с своей будь милой» [128, 79], — то у драматурга XX века лишь главные герои остаются вместе, а Милославский и Анна расстаются, пары для Радаманова нет вообще.
Когда, разбивая стекла, влетают Бунша, Милославский и Рейн — это и есть то самое неведомое, о котором Аврора (только она и смогла реализовать желание изменить свою жизнь) говорила во второй редакции: «Отец, у тебя нет сладкого (выделено нами — А.Х.) предчувствия, что сегодня произойдет что-то, отчего перевернется вся жизнь?» [43, 388]. Это неведомое не входит в дверь, а влетает в окно, по-карнавальному используя предмет наоборот. Оно разрушает границы Блаженства с его комфортабельным и скучным спокойствием, приносит настоящий мир — живой, неупорядоченный, опасный. Аврора, спустя лишь несколько часов после появления Рейна со спутниками, твердо отказывает Саввичу. Быстро отвечает взаимностью Милославскому Анна. Обитатели Блаженства ходят за ним, «смотрят в рот». Они потрясены, восхищены, им интересно новое, необычное.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |