Литературный контекст при анализе «Блаженства» так же важен, как и при анализе «Адама и Евы». В критике он обозначен достаточно хорошо. Литературоведами выделяются два плана сопоставления пьесы М. Булгакова с произведениями других авторов.
Событийную основу «Блаженства» составляет фантастическая идея. К научной фантастике М. Булгаков прибегал в «Роковых яйцах», «Собачьем сердце», «Адаме и Еве», где, напомним, необыкновенные научные достижения (луч жизни, пересадка гипофиза, обезвреживающий яды аппарат) служат средством исследования той или иной проблемы, испытания идеи, «средством поиска и испытания правды» [20, 131]. На этот раз внимание М. Булгакова привлекло перемещение во времени. В «Роковых яйцах», «Адаме и Еве» события уже перемещались автором в недалекое будущее. Но это воспринималось лишь как художественная условность. В «Блаженстве» (и «Иване Васильевиче») использование приема «машины времени» становится источником фантастики.
Популярность в начале XX века этого приема отмечалась исследователями (например, В. Ивановым в статье «Категория времени в искусстве и культуре XX века» [82, 57]). В эпоху исторических сдвигов и научных и технических открытий писателей особенно увлекала возможность увидеть будущее или прошлое, повлиять на ход движения истории. Т. Мотылева пишет: «В XX веке возрастает свобода обращения со временем, возникают очевидные и резкие расхождения между временем эмпирическим и художественным. Вместе с тем возрастают разнообразные попытки поставить, философски осмыслить проблему времени средствами искусства» [110, 187]. Описывая контекст «Блаженства», критики упоминают произведения конца XIX — начала XX века: романы Г. Уэллса, М. Твена, пьесу «Вдохновение» Вс. Иванова, «Бесцеремонный роман» В. Гиршгорна, И. Келлера, Б. Липатова [43, 594—595].
Ю. Бабичева [12, 100], А. Кораблев [92, 55] отмечают, что тема машины времени дает М. Булгакову возможность затронуть важную проблему: управление временем — победа техническая, но не духовная, и герои убеждаются в ее иллюзорности, так как, расширив возможности человека, она не изменила его сути. А. Кораблев, исходя из этой общей проблематики, даже объединяет «Адама и Еву», «Блаженство» и «Ивана Васильевича». Он полагает, что проблема несоразмерности технического прогресса и нравственного развития является главной в этих произведениях. Мы согласны, что она присутствует, но ее выделение как главной проблемы вызывает сомнение.
Комментаторы черновых вариантов «Блаженства», отмечая родственность булгаковского творения и произведений о путешествиях в иные эпохи, в то же время полагают, что «в большей степени пафос и существо пьесы определяются другой традицией» [43, 599]. Они (как и Ю. Бабичева, А. Смелянский и многие другие) относят «Блаженство» к жанру антиутопии. Пьеса ставится в ряд таких произведений, как «Город градов» А. Платонова, «Город правды» Л. Лунца, «1984» Дж. Оруэлла [43, 595], «Колонна Цезаря» И. Донелли [72, 73] и др. Пьеса «Блаженство» под определение антиутопия подходит еще более чем «Адам и Ева»: действие разворачивается в далеком будущем, картина жизни человечества развернута достаточно широко (с освещением научных и технических достижений, новых социальных отношений).
Как и в случае с «Адамом и Евой», как и при создании многих других произведений, М. Булгаков живет теми же идеями, что и литераторы-современники. При описании контекста «Блаженства» из ряда произведений, где используется прием «машины времени», исследователи выделяют пьесы «Клоп» и «Баня» В. Маяковского, а из антиутопий — роман «Мы» Е. Замятина.
С романом «Блаженство» сопоставляется. Их авторы были знакомы, дружили. Литературоведы видят общность идей М. Булгакова и Е. Замятина в неприятии тоталитарной системы, в протесте против уничтожения ею личности. Эта общность подтверждается наличием перекличек: «Булгаков следовал по пути, проторенному Замятиным, в тексте черновой редакции есть скрытые цитаты из «Мы». Переклички с опальным романом времен «военного коммунизма» — знаки солидарности Булгакова с позицией Замятина» [43, 595]. Однако работы, посвященной подробному сопоставительному анализу двух произведений авторов, чьи позиции так близки, нами не встречено.
Масса перекличек существует также между «Блаженством» и пьесами «Клоп» и «Баня». Так, уже упоминание адреса, по которому проживают Рейн и Бунша, — Банный переулок — отсылает к творчеству В. Маяковского, постоянного булгаковского оппонента (даже внесшего имя автора «Дней Турбиных» в «словарь умерших слов» в «Клопе»), — к комедии «Баня».
Наличие идейной связи между «Блаженством» и пьесами В. Маяковского является несомненным для литературоведов. На нее указывали авторы статьи в «Звезде Востока», где «Блаженство» впервые публиковалось. М. Чудакова замечает, что «пьеса «Блаженство» была задумана, по-видимому, не без воздействия пьес Маяковского» [164, 416]. Исследователи обращают внимание на дату, стоящую на одном из авторских экземпляров пьесы, 1929—1934, в то время как договор на нее был заключен только в 1933 году. Они связывают само возникновение идеи «Блаженства» с комедией «Клоп» В. Маяковского, премьера которой состоялась в феврале 1929 года [43, 594; 147, 87].
Если с «Мы» пьеса М. Булгакова сопоставляется, то произведениям В. Маяковского — при традиционной трактовке образа будущего, нарисованного в них, как образа положительного, от чего отказываются некоторые современные исследователи (см., например, статьи И. Вишневской [50, 93], Е. Стародубцевой [150, 4]) — «Блаженство» противопоставлено.
О полемичности его говорил В. Сахновский-Панкеев. Ю. Неводов, считая образы Милославского и Присыпкина близкими, отмечает, что булгаковский вор, в отличие от героя В. Маяковского, отвергаемого обществом будущего, приспосабливается к новому миру, что служит, по мнению критика, отрицательной характеристикой Блаженства [112, 50]. Но в целом, как и в случае с за-мятинским романом, сопоставляя пьесы М. Булгакова и В. Маяковского, исследователи ограничиваются лишь отдельными замечаниями.
Тема времени, путешествия во времени, проникновения в будущее, в силу исторических обстоятельств, волновала русских авторов особенно. Изменения, к которым привел 1917 год, были подобны временному скачку, перемещению из одного мира в другой. Отношение ко времени, идее управления временем во многом определяется историческими событиями и отношением к ним.
В революционную эпоху ломки, кризиса, переустройства всех сфер жизни страны во многих сильна вера, что «там за горами горя солнечный край непочатый». Велико желание всеми возможными и невозможными средствами приблизить этот край, это счастливое время как можно скорее. Три самых известных драматических произведения В. Маяковского («Мистерия-буфф», «Клоп», «Баня») обращены в будущее. Один из героев романа В. Катаева, строитель новой жизни, — человек, которому не нужны часы, поскольку время не успевает за ним. Лозунгом становится повелительное и торжествующее «Время, вперед!»
Волновала идея управления временем. «Баню» почти открывают слова изобретателя машины времени Чудакова об этом: «Волга человечьего времени, в которую нас, как бревна в сплав, бросало наше рождение (...) — эта волга отныне подчинится нам. Я заставлю время стоять и мчать в любом направлении и с любой скоростью. Люди смогут вылазить из дней, как пассажиры из трамваев и автобусов. С моей машиной ты можешь остановить секунду счастья и наслаждаться месяц, пока не надоест. С моей машиной ты можешь взвихрить растянутые тягучие годы горя» [108, 385]. В этих словах отчетливо слышен оптимизм автора. В. Маяковский верит в благотворность скачка из одной эпохи в другую.
Вера в лучшее, в счастливое будущее, в то, что «мы еще увидим небо в алмазах» была свойственна, конечно, не только людям эпохи революционных преобразований, но в это время как никогда ранее многое делалось. И, пожалуй, как никогда ранее (хотя люди всегда надеются, что «история рассудит», что «потомки поймут») было крепко убеждение, что истина, а значит и право судить, за будущим. Будущее право по отношению к прошлому. Прошлое не право по отношению к будущему, настоящему. В «Клопе» люди будущего, приравнивая Присыпкина к животному, садят его в клетку в зоопарке. В «Бане» Фосфорическая женщина — представительница будущего — решает, кого возьмет она в обратный полет, кого нет. В пьесе Вс. Иванова «Вдохновение» человек XX века, попадая в XVII, считает себя в праве вмешиваться в ход истории: поднимает восстание, убивает Самозванца.
Тем, кто не разделяет веры в революционный процесс, в благотворность происходящих изменений, отношения прошлого и будущего видятся несколько иначе.
Герой повести М. Козырева «Ленинград», проспав в летаргическом сне около полувека и пропустив революционные и послереволюционные события, приходит к выводу, что представители пролетариата и более высоких слоев общества лишь поменялись местами, но само общественное устройство по-прежнему остается несправедливым. Сравнение с прошлым не в пользу будущего. И герой обращается к опыту прошлого: начинает создавать подпольную революционную организацию.
Герой романа Е. Замятина Д-503, глядя на Древний дом — музей — и сравнивая его стены, где прозрачны только окна, с современными домами, полностью прозрачными, ловит себя на крамольной мысли: «...ведь человек устроен так же дико, как эти вот нелепые «квартиры» — человеческие головы непрозрачны, и только крошечные окна внутри: глаза» [77, 325]. У него начинают возникать сомнения в том, что устройство Единого Государства является абсолютно правильным, справедливым, и он начинает подозревать, что, возможно, в чем-то были правы древние.
М. Булгаков в 1930 году в письме Правительству сказал о своем «глубоком скептицизме в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране, и противопоставлении ему излюбленной и Великой Эволюции» [41, 175]. Эти слова, так же, как и выводы, сделанные нами в ходе анализа «Адама и Евы» (а именно то, что для драматурга развитие возможно только на основе прошлого опыта), позволяют отнести его к числу тех авторов, для кого будущее, вырастающее из их современности, вряд ли будет иметь право на разрушительный суд над прошлым. В пьесе М. Булгакова даже человек счастливого XXIII века, именуемого Блаженством, вовсе не уверен в том, что и далее человечество будет развиваться столь же благополучно. Скорее наоборот, Радаманов, раскрывая Рейну, какие возможности машины времени видит он, задается вопросом: «И кто, кроме Саввича, который уверен, что в двадцать шестом веке будет непременно лучше, чем у нас в двадцать третьем, поручится, что именно вы там встретите?» [42, 402].
Таким образом, с одной стороны, первоначальное соотнесение «Блаженства» М. Булгакова, осуществляемое критикой, с произведениями Е. Замятина и В. Маяковского, выделяемыми из общего литературного контекста, представляется справедливым. С другой стороны, в силу отсутствия достаточно полного анализа булгаковской пьесы и ее связи с «Мы», «Клопом» и «Баней», определение этой связи, на наш взгляд, нуждается в уточнении.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |