Впервые имя одного из героев «Адама и Евы» появляется в записной книжке М.А. Булгакова в 1929 году в следующем контексте:
«Дело о белой вороне.
Сего 1725 года генваря 25 дня, будучи мы в Новодевичьем монастыре усмотрели — летает птица белая ворона с галками. И о поимке той птицы требуем у вашего сиятельства позволения, дабы тое ворону в оном монастыре поймать было невозбранно, 1725 года генваря в 29 день. (Сборник выписок из архивных бумаг о Петре Великом. Т. 2. С. 335.) Утром этот человек был следователем, а вечером (в гриме) его другом. Предатель.
Девяностов.
"Московское государство все выжгли, и Святыя Божии церкви и монастыри разорили, и чудотворные иконы..."
1611. Акты времен междуцарствия.
Непобеда, Девяностов, Глухой»1.
Запись о друге-предателе, как и фамилия «Девяностов», относится к неосуществленному и неподцензурному замыслу Булгакова о современности (л. 1). Через несколько страниц фамилия «Девяностов» возникает в сочетании «Непобеда, Девяностов, Глухой» (л. 7). Листы 4, 5 и 6 вырваны из книжки. Возможно, это перечисление фамилий — окончание более обширной записи о том же сюжете. Девяностов и Глухой больше не встречаются в рукописях писателя. Непобеда появляется именно в тексте пьесы «Адам и Ева» — это герой пьесы Пончик-Непобеда.
Сюжет с другом-предателем, скрывающим свое лицо, также возникает в пьесе — в образах мнимых школьных друзей Адама, агентов братьев Туллеров. Погибая в момент катастрофы, один из них кричит напарнику: «Богданов, бери аппарат!..»2 Из неподцензурного замысла 1929 года этот сюжет и имя Непобеды перешли в фантастическую пьесу 1931 года.
В каждой пьесе Булгакова 1930-х годов звучит тема личности и власти, появляется неумолимая и давящая сила, присвоившая себе право суда над каждым: это кабала святош в «Мольере», Дараган и агенты ОГПУ в «Адаме и Еве», милиция, куда беспрестанно звонят Шпак и Бунша в «Блаженстве» и «Иване Васильевиче», генерал Дубельт и III Отделение в «Александре Пушкине», полковник Трейниц, чины III Отделения и тюремщики в «Батуме». В эти годы Булгаков создает галерею полицейских чиновников России на протяжении столетия: его последний замысел 1939 года «Ричард I» был посвящен крупному чину НКВД, решившему бежать из Советской России, прототипом которого был, по-видимому, влюбленный в жену сына А.М. Горького Максима Пешкова Надежду Пешкову всесильный глава НКВД Генрих Ягода. В обстановке действий пьесы угадывается каменная терраса дачи Горького под Москвой, у него же был дом в Крыму в Тессели — сцена, где «из розовых кустов» любовников слышит Сталин, происходит далеко на юге...3
В пьесе «Адам и Ева» тема «полицейского государства» звучит особенно остро.
В рукописи романа «Мастер и Маргарита» 1934 года Мастер, вызванный Воландом, появляется в одежде заключенного: «Ватная мужская стеганая куртка была на нем. Солдатские штаны, грубые высокие сапоги»4.
В главе «Ночь», датированной 21 сентября 1934 года, описание внешнего вида Мастера буквально повторяет описание Ефросимова в III акте пьесы: «...стоял человек в разодранной, замасленной рубашке, в разорванных брюках, в рваных тапочках на босу ногу, непричесанный. Его лицо дергалось судорогами, а глаза сверкали»5. В этой главе есть аэропланы, суда, люди в противогазах, сцены убийства — явные атрибуты мировой войны. В главе «Милосердия! Милосердия!» Мастер, глядя на пожары в Москве и гибнущих людей в других местах планеты, произносит фразу, которая прозвучала из уст Ефросимова в финале I акта «Адама и Евы»:
«— Но дети? Позвольте! Дети!
Усмешка исказила лицо Азазелло.
— Я уже давно жду этого восклицания, Мастер»6.
«Сличение редакций 1928—1929 и 1931—1933 годов, — пишет М.О. Чудакова о романе "Мастер и Маргарита", — заставляет предполагать в промежутке между ними — когда работа над текстом остановилась — некий импульс, толчок, вызвавший быстрое соединение, сплавление двух линий творчества»7.
Речь идет о линии сатирического гротеска и линии автобиографической, которая пронизывает его роман «Белая гвардия», рассказы о гражданской войне, пьесы «Дни Турбиных» и «Бег». Надо полагать, толчком для их сплавления были события 1930 года — года кризиса, когда рухнули многие иллюзии. С этих пор собственная судьба воспринималась писателем не столь непредсказуемой. Он естественно вводит лирического героя в фантастический мир своих произведений, словно заглядывая в будущее и проигрывая варианты. Один из этих вариантов — судьба Ефросимова. Автобиографические черты совершенно отчетливы в Ефросимове, начиная со знакомства с медициной; «Берите... — говорит он ошеломленным Пончику и Маркизову, — хирургические инструменты, стерильный материал. Лекарства. Йод, опиум...»8
В отношениях Ефросимова и Евы запечатлелись отношения драматурга с Е.С. Шиловской, впоследствии женой Булгакова, знакомство с которой состоялось в феврале 1929 года. 25 февраля 1931 года Е.А. Шиловский, начальник штаба Московского военного округа, пришел на квартиру Булгакова на Пироговской и, угрожая револьвером, потребовал прекратить встречи с Еленой Сергеевной. Разрыв — казалось, навсегда — с близким ему человеком, несомненно, усугубил тяжелое состояние Булгакова весной и летом 1931 года. В конфликте Адам — Ева — Ефросимов и Ефросимов — Дараган отразилась личная драма писателя.
Черновая рукопись пьесы «Адам и Ева», датированная 22 августа 1931 года, сохранилась в Архиве М.А. Булгакова в Российской государственной библиотеке (РГБ). Она написана в картонной коричневой тетради, на обложке которой рукой автора указаны его адрес и телефон: «М.А. Булгаков. Москва. Б. Пироговская, 35-а, кв. 6. Тел. 2-03-63»9.
Рукопись пьесы — автограф Булгакова, хотя некоторые страницы написаны рукой его жены, Л.Е. Белозерской-Булгаковой. Это страницы 19, 20, 28—40, 68—94, 123—129. Белозерская, хорошо запомнившая содержание и обстоятельства работы над пьесой, оставила воспоминания, которые помогают восстановить ее историю10.
В отличие от воспоминаний завлита Красного театра Е.М. Шереметьевой11, мемуары Белозерской не имеют никаких расхождений с имеющимися документами и текстами пьесы, хотя написаны они также в 1968 году. Это неудивительно, так как жена писателя принимала непосредственное участие в работе над пьесой, писала под диктовку Булгакова.
Пагинация I и II актов рукописи первоначально сделана чернилами, а в III и IV актах таковая отсутствует. Общая пагинация всего текста сделана синим карандашом (с. 1—150). Второй акт написан на листах в линейку из другой тетради и вклеен. По всему тексту есть правка Булгакова, сделанная фиолетовыми чернилами, синим и красным карандашами. На обложке рукописной тетради стоит номер личного архива Булгакова: писатель стал сохранять рукописи своих произведений, начиная с «Кабалы святош» (осень 1929 года). На тетради с «Адамом и Евой» (лето 1931 года) первоначально стоял номер «5», впоследствии он был зачеркнут и красным карандашом поставлен номер «52».
Черновик «Адама и Евы» заключает в себе загадку: текст II акта написан на листах в линейку и вклеен. Листы II акта имеют собственную пагинацию, явно относящуюся к другой тетради: 179—214.
М.О. Чудакова дает предположительную схему работы автора с текстом. Сначала в черновой тетради в линейку была написана первая редакция пьесы, затем в новой тетради написан I акт во второй редакции, следом вклеен II акт первой редакции и далее написаны, также во второй редакции, III и IV акты. О II акте исследователь пишет: «Нет сомнений, что это — часть какой-то недошедшей до нас редакции пьесы, предшествующей уцелевшему тексту, как можно установить по более черновому ее виду и характеру всей пагинации»12. Утверждение, что II акт имеет «более черновой вид» не вполне точно, I акт рукописи содержит гораздо больше поправок (даже количественно), и в нем очевидны черты первоначальной рукописи: поиски слов, исправление реплик, незаконченные сцены, недописанные слова. Причем эти многочисленные исправления видны под слоем последующей правки всего текста чернилами, красным и синим карандашами.
На вопрос Евы: «Вы дадите нам карточку?» Ефросимов сначала отвечает: «Увы! Увы! Карточки я вам дать не могу!» и признается, что аппарат его не фотографический. Эта сцена, которая обрывается на полуслове (далее лист вырезан), вычеркнута, и объяснение Ефросимова с Евой перенесено в конец I акта: оно происходит в более драматичной обстановке, после катастрофы. Сцена первого разговора героев о войне (с. 20—21) содержит зачеркивания и вписывания, повторения слов, поиски названий химических реактивов. Вычеркнуто: «Фенорсазин дихлор гидрохлорид». Вписано: «Адамсит. По-моему, это зеленый порошок». Фраза не имеет прямой связи с предыдущими. Монолог Ефросимова сокращается в два этапа, затем вычеркнута вся сцена.
На с. 25 рукописи несколько раз исправляется фраза Адама: «Я дам тебе противогаз, и ты наденешь, и мы встретим их!» — «Я надену противогаз вашей же системы, профессор Ефросимов, и мы встретим их!» — «Я надену противогаз, и мы встретим их!» В предпоследнем и последнем варианте «мы» приобретает совершенно особый смысл, восходящий к роману Замятина.
Первоначально по-иному был написан финал I акта (с. 47—49). В момент катастрофы Ефросимов восклицал: «О, как я опоздал!» Этот финал вычеркнут и далее (с. 50—51) написан другой, вошедший в пьесу.
Без сомнения, перед нами черновик, первоначальная рукопись I акта. Аккуратно и набело написаны лишь титульный лист, где указано количество актов пьесы — четыре, лист с эпиграфами и список действующих лиц. Эпиграф из Библии в рукописи дан без сокращений: «...и не буду больше поражать всего живущего, как я сделал: впредь во все дни земли сеяние и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратятся» (Книга Бытия. 8:21—22).
В списке действующих лиц указано социальное положение Туллера 1-го и Туллера 2-го — «служащий» — и возраст авиаторов-иностранцев. Исправления касаются в основном имен. «Ева Маврикиевна» исправлено на «Ева Артемьевна»: Маврикий — черномазый, Артемий — здоровый, невредимый.
Любопытно сравнить значение имени Евы — жизнь (др.-евр.) со значением имени Ефросимова: Александр — защитник людей (греч.) Ефросин—радость, веселье (греч.). Безусловно, значимы и неслучайны имена других персонажей: Адам — красная земля, вылепленный из земли, человек (др.-евр.), Захар — Бог вспомнил (др.-евр.), Андрей — храбрый (греч.), Павел — маленький (лат.). В I акте Булгаков ищет выразительные имена для покровителей Пончика-Непобеды — значительных лиц Главлита. «Аполлон Васильевич» меняется на «Аполлон Акимович» (Иаким — поддержка свыше), вслед за чем «Аким Савельевич» — на «Савелия Савельевича» (тяжкий труд).
Отчество Евы исправлено по всему тексту пьесы, затем в списке действующих лиц отчество вычеркнуто совсем. Вируэс названа сначала Изабеллой, затем имя исправлено на Марию. Однако в IV акте исправлений этого имени нет, что говорит о том, что два последних акта были написаны после создания I и II (вклеенного). Дараган же назван сначала «летчиком» — так в начале II акта называет его Ева, затем слово исправлено на «авиатор», по аналогии с тем, как называет Булгаков летчиков-иностранцев в IV акте.
Полный список действующих лиц и четкое обозначение «Пьеса в 4-х актах» были возможны в том случае, если автору до конца ясна была структура пьесы и ее персонажи. Характерно, что в договоре с Красным театром, заключенном 5 июня 1931 года, сказано: «Дирекция поручает автору написание пьесы для Красного театра о будущей войне»13, а в договоре с московским Театром им. Евг. Вахтангова, заключенном через месяц, 8 июля 1931 года, подобный пункт выглядит по-другому: «1. Автор предоставляет театру свою пьесу о будущей войне в 4-х актах»14. К началу июля драматург явно проделал определенную работу над пьесой. Об этом свидетельствует и его письмо В. Вересаеву 29 июня 1931 года: «А тут чудо из Ленинграда — один театр мне пьесу заказал. Делаю последние усилия встать на ноги и доказать, что фантазия не иссякла. А может иссякла. Но какая тема дана, Викентий Викентьевич! Хочется безумно вам рассказать! Когда можно к Вам прийти?»15
В июле 1931 года в Москву приехал Е.И. Замятин. 9 июля он написал жене в Ленинград, приглашая ее приехать, что «жилье можно устроить хотя бы у Михаила Афанасьевича (он сейчас один) или у вахтанговцев»16. М.О. Чудакова справедливо предполагает, что Замятин был одним из тех немногих, с кем Булгаков мог обсуждать свою пьесу: в этом же месяце Замятин говорил с итальянским издателем Этторе Ло Гатто о киносценарии своего ученика, члена группы «Серапионовы братья» Л. Лунца «Восстание вещей», произведения также с фантастическим сюжетом17.
В тексте «Адама и Евы» присутствие Замятина явственно ощутимо. В адресной записной книжке Булгакова за 1929—1932 годы есть адрес Е.И. Замятина в Ленинграде: «ул. Жуковского, д. 9, кв. 16»18. Это почти точный адрес, который называет в пьесе рассеянный академик Ефросимов: «Я живу... Ну, словом, номер 16-й... Коричневый дом... Виноват. (Вынимает записную книжку.) Ага. Вот. Улица Жуковского...»19
Интересно упоминание Замятина о том, что «Михаил Афанасьевич сейчас один»: если II акт написан в основном рукой Л.Е. Белозерской, то I акт большей частью — рукой самого автора. Можно предположить, что над I актом он работал именно в июле, когда был один. 14 июля писатель по приглашению Н.А. Венкстерн уехал на две недели в город Зубцов на Волгу. Сохранились два письма Булгакова, адресованные из Зубцова критику и заведующему литературной частью МХАТа П.А. Маркову в Москву. Булгаков рассказывает в них о деревенском отдыхе и о работе над пьесой, в частности, сообщает, что он нашел «ключ к пьесе»20.
Итак, перед нами черновик I акта пьесы, написанный в тетради в клетку, и рукопись II акта на листах в линейку из другой тетради. Почему II акт написан в другой тетради? Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо, очевидно, решить окончательно, является ли II акт «частью не сохранившейся редакции» (Чудакова21).
Новая редакция пьесы предполагает, по-видимому, новую трактовку событий и образов героев; исключение одного или нескольких действующих лиц либо появление новых персонажей; значительное сокращение текста или его композиционную перекомпоновку.
Л.Е. Белозерская, рукой которой заполнены многие страницы черновика, в том числе большая часть II, вклеенного, акта, ничего не сообщает о первоначальной редакции. Напротив, рассказав в своих воспоминаниях о работе Булгакова над «Кабалой святош», она пишет: «На том же широком писательском дыхании, что и "Бег", была написана фантастическая пьеса "Адам и Ева" (1931)»22.
События II акта (с. 52—86 общей пагинации черновой тетради) органично продолжают события I акта: в них участвуют все, попавшие в комнате Адама и Евы на Гороховой улице в Ленинграде в поле действия спасительного луча — Ефросимов, Ева, Адам, Дараган, Пончик-Непобеда и Маркизов. Дараган появляется в самом начале II акта (с. 33) и в этой же сцене упоминается Ефросимов. Ева кричит: «Мужчины! Вернитесь! Адам! Появился первый живой! Александр Ипполитович! Летчик!» Персонажи, случайно встретившиеся в комнате Адама и Евы, в этом акте психологически очерчены.
Характерно, что персонажи пытаются узнать друг друга по приметам, знакомым из событий I акта. Пончик убеждает слепнущего Маркизова: «Припомните, о боже, ведь я же с вами жил в одном доме на Гороховой! Я вас хорошо помню, вас из профсоюза выкинули за хулиган... Ну, словом, вы — Маркизов!».
Ефросимов спрашивает Пончика: «Позвольте, это вы были вечером у Адама... Это вы писали про колхозниц?»
Дараган говорит Ефросимову: «Между прочим, вы и вчера уже показались мне странным! Душевнобольным!»
При полном совпадении фабулы I и II актов, во II нет ни одного значительного исправления, замены имени, перестановки сцены или реплики, дописываний, — то есть специфическая правка II акта как части другой редакции отсутствует. При этом правка проводилась в основном после того, как листы II акта были вклеены в новую тетрадь: слова, ставшие неразборчивыми при вклейке, вписаны вновь и уже сверху идут размашистые исправления чернилами, красным и синим карандашами (см., например, с. 86).
Смысловой характер правки соответствует авторской редактуре всего текста: это смягчение образа Дарагана, исключение автобиографических черт в образе Ефросимова и наиболее острых, затрагивающих современность моментов.
На с. 69 черновика вписана сцена:
«Дараган. Но вы хотели отдать этот луч за границу?
Ефросимов. Я могу хотеть все, что я хочу. Но я никому не успел его отдать. Я слишком поздно изобрел!..
Дараган. Адам, ты слышишь, что говорит наш специалист?
Ева. У него все равно отобрали бы аппарат!..» (с. 69).
При авторской редактуре Булгаков убирает этот текст. В рукописи воспоминаний Белозерской читаем: «Его изобретение должно спасти человечество от гибели, но нет, слишком поздно, катастрофа неизбежна: мастер, делавший футляр, принес его слишком поздно»23. Дословное совпадение может быть случайным (хотя есть и другие — в рукописи воспоминаний, полной исправлений, дополнений, зачеркиваний, Белозерская сразу, размашисто пишет полный титул профессора Ефросимова из текста пьесы: «профессор химии академик Ефросимов»). Не случайно то, что слова «слишком поздно» отнесены мемуаристкой сначала к изобретению Ефросимова: это полностью соответствует первоначальному тексту пьесы. Причем не только II акту. Точно такое же исправление сделано в конце I акта: финал со словами Ефросимова «О, как я опоздал!» автор зачеркивает и вслед за ним пишет новый. Лишь после этого нового финала вклеивается в тетрадь II акт, в тексте которого сделано аналогичное исправление: вычеркнуты слова «Я слишком поздно изобрел!»
Несомненно, что и I акт, и вклеенный II — это рукопись единого текста, первой редакции «Адама и Евы», написанной Булгаковым летом 1931 года в Москве и Зубцове на Волге.
Почему же II акт оказался в другой тетради? Что могло предшествовать ему? Вероятнее всего — первоначальные наброски сцен, реплик, характеристики персонажей, наброски монологов Ефросимова, выписки и подготовительные материалы к пьесе-катастрофе. Подготовительный материал был необходим именно для II акта, где автор создает картину отравленного города и его обитателей и где Ефросимов подробно рассказывает о своих опытах с газами. Заметим, что все детали катастрофы написаны в сплошном тексте II акта без поправок и, возникая в речи то одного, то другого персонажа, последовательно рисуют картину апокалиптической катастрофы. В ремарках, насыщенных эмоционально и ему слово, также есть лишь стилистическая правка. Несомненно, тексту II акта предшествовала предварительная работа с источниками.
Даже если предположить, что II акт был написан вслед за I, то написание его в первой черновой тетради могло было быть вызвано именно его сложностью: прежде чем перенести текст в новую тетрадь, Булгаков делает черновой набросок всего акта. Так как написанный текст удовлетворил автора, то и был затем вклеен в новую тетрадь с окончательным текстом пьесы.
В рукописи II акта есть две даты: на с. 59 — «8.VIII.31. Суббота» и на с. 67 — «9.VIII.31». В конце рукописи стоит дата окончания работы — «22 августа 1931 г.». Если дата в конце рукописи поставлена чернилами, которыми написан текст, то даты на с. 59 и с. 67 поставлены карандашом (первая — красным, вторая — синим) и заключены в квадратные рамки. Скорее всего, это — даты окончательной правки текста, которую начал Булгаков, получив 7 августа телеграмму от директора ленинградского Красного театра В.Е. Вольфа, который торопил автора24. Общая пагинация черновой рукописи «Адама и Евы» также сделана синим карандашом.
Вероятно, именно со II акта — картины катастрофы в Ленинграде — и начал Булгаков писать свою пьесу о будущей войне. Именно со II актом могут быть связаны строки из письма Вересаеву от 29 июня 1931 года: «Делаю последние попытки стать на ноги и доказать, что фантазия не иссякла...»25 В это время, в июне, в Москве находилась Л.Е. Белозерская, рукой которой написаны страницы II акта.
Сохранившиеся черновики пьес Булгакова подтверждают, что обычно работа драматург а начиналась не с первой картины I акта, а с ключевых эпизодов, дающих камертон всей пьесе (в фантастических пьесах это сцены совмещения времен, в данном случае — изображение катастрофы). Работа над «Иваном Васильевичем» была начата со сцены Милославского и Бунши в палате Ивана Грозного26. В черновиках «Александра Пушкина» первой возникает сцена допроса Биткова в III Отделении27, в «Батуме» — сцена нелегального заседания комитета в новогоднюю ночь28. В «Блаженстве» одним из первых был написан, по-видимому, III акт, рассказывающий о пребывании Рейна, Милославского и Бунши в Блаженных землях29. Именно в этот акт вошла сцена путешествия в Индию и разговор Вора (в окончательном варианте — Милославского) с Женихом — Саввичем. Текст «Блаженства» начат в отдельной тетради и на первой странице рядом с надписью «Акт III» поставлен знак вопроса30. Впоследствии эти сцены действительно стали сценами III акта. Но в тот, первый, момент, при начале работы над пьесой, число и порядок сцен и актов были автору, видимо, не до конца ясны. Лишь в начале этой тетради Аврора названа Астреей, а фамилия Радаманов пишется как «Родоманов».
В рукописных тетрадях Булгакова можно наблюдать характерное сочетание собираемого материала, возникающих реплик и набросков сцен, которые иногда здесь же переписываются набело. Вероятно, именно так и появился в несохранившейся черновой тетради в линейку II акт. Вполне вероятно, что не все листы, предшествовавшие ему, были заполнены. Автор начал писать на чистом листе: собственно пагинация чернилами начинается не со с. 179, а со с. 180 (л. об). То есть когда Булгаков написал вверху страницы слова «Акт II», никакого номера на ней не было. Цифра «179» поставлена красным карандашом, очевидно, уже во время предварительной правки текста. В III и IV актах, которые следуют в черновике сразу за вклеенными листами, нет пагинации чернилами — есть лишь общая пагинация синим карандашом. После того как был написан II акт, Булгаков написал в новой тетради начало пьесы — I акт, указав структуру пьесы, написав эпиграфы и полный список действующих лиц (с. 1—50). Затем в тетрадь был вклеен II акт (первоначальная пагинация — с. 179—214, общая — с. 51—86), вслед за чем в тетради были написаны III и IV акты (соответственно — с. 87—120 и с. 121—150 общей пагинации).
Текст III и IV актов, несомненно, также является первоначальной рукописью (см., например, правку на с. 97, 101, 102, 105, 114, 116, 126, 146, 149). Параллельно с написанием последних актов пьесы в августе 1931 года Булгаков правил текст, с чем связаны даты, поставленные карандашом во II акте. Тогда же была сделана общая пагинация тетради синим карандашом.
Перед нами целостная рукопись «Адама и Евы», начатая Булгаковым в июне 1931 года и законченная 22 августа 1931 года. Это черновик первой редакции пьесы.
Машинописная перепечатка с рукописи, в которой учтены все исправления и многочисленные сокращения, сделанные Булгаковым позднее, была закончена, очевидно, к концу августа 1931 года. Об этом свидетельствует письмо Булгакова К.С. Станиславскому от 30 августа 1931 года, в котором драматург объясняет, почему не принес свою новую пьесу во МХАТ: в договорах МХАТа с авторами всегда присутствовал пункт, по которому в случае запрещения пьесы, автор был обязан возвратить аванс: «Я вечно под угрозой запрещения, — писал Булгаков. Немыслимый пункт! <...> Повторяю: железная необходимость руководит теперь моими договорами»31.
На сегодня известны два экземпляра первой редакции. Один машинописный текст хранится в Архиве Булгакова в отделе рукописей РГБ, другой — у племянницы Булгакова Елены Андреевны Земской, дочери его сестры Надежды Афанасьевны Земской.
Машинописный экземпляр, хранящийся в РГБ, отпечатан на синей ленте. На папке скоросшивателя — наклейка с названием пьесы. Первый акт отпечатан на листах в клетку из тетради большого формата, титульные листы и 11, III, IV актов — на гладкой бумаге того же формата. Текст титульного листа выглядит так же, как и в черновой тетради: «Михаил Булгаков. Адам и Ева. Пьеса. 1931. Москва»32. С листа 3, на котором напечатаны эпиграфы к пьесе, начинается общая пагинация: с. 1—74. Поправки опечаток в этом тексте сделаны темно-синими чернилами, а иностранный текст вписан фиолетовыми с множеством ошибок и явно не рукой Булгакова. Однако две поправки машинописного текста, сделанные красным карандашом, принадлежат, по-видимому, автору: отчеркнуто слово «поэта» во фразе Пончика в IV акте: «Ты, серый дурак, не касайся изнасилованной души поэта!», а фраза Маркизова в II акте «О, как это жестоко, появиться и исчезнуть опять!», напечатанная машинисткой в тексте Пончика после слов «Встаньте, встаньте, дорогой!», возвращена в текст Маркизова, что соответствует рукописи:
«Маркизов (слабо). Не вижу больше ничего... О, как это жестоко — появиться и исчезнуть опять!
Пончик. Встаньте, встаньте, дорогой!»33
На папке скоросшивателя машинописного экземпляра стоит № 53. Текст рукописи № 52 воспроизведен в машинописи № 53 с учетом исправлений и купюр, сделанных Булгаковым.
В третьем томе собрания сочинений М.А. Булгакова 1989 года нами был опубликован текст № 53 с исправлениями реплик иностранцев по рукописи Булгакова. Текст самой рукописи (№ 52), первая и фрагменты второй редакции опубликованы во втором томе Театрального наследия М.А. Булгакова «Пьесы 1930-х годов»34. Уточнения оказались необходимы. Например, в машинописном экземпляре Ефросимов произносит: «Но представляю себе лицо в Европе», а в рукописи: «Но представляю себе лица в Европе. Ах, почтенные старички...» При публикации восстанавливается слово «лица» — по контексту с вычеркнутыми фразами и с учетом особенностей почерка Булгакова, о которых упоминал он сам: «Букву "а" я пишу как "о"»35. Исследование рукописи позволило также уточнить некоторые спорные моменты, обнаруженные при сопоставлении машинописного экземпляра РГБ и экземпляра Е.А. Земской.
В тексте Е.А. Земской сцена в I акте читается:
«Ефросимов. Скажите, Ева, вы любите жизнь?
Ева. Я люблю жизнь. Очень.
Ефросимов. Молодец! Молодец! Великолепно. Садитесь».
В рукописи пьесы и машинописном экземпляре Булгакова, хранящихся в РГБ, сцена написана иначе:
«Ефросимов. Скажите, Ева, вы любите?..
Ева. ...Жизнь? Да, я люблю жизнь. Очень»36.
В тексте Земской эмоциональность ответа Ефросимова может быть расценена лишь как неадекватность реакций чудака-академика на самые простые вещи (так это и воспринимает Адам). В рукописи и машинописном экземпляре РГБ похвалы Ефросимова Еве объяснимы: не желая отвечать на прямой вопрос Ефросимова, Ева использует смысловое значение своего имени — жизнь (др.-евр.). Диалог остается непонятным Адаму, между тем находчивость Евы восхищает Ефросимова.
Кроме первой редакции, существует вторая, сокращенная редакция пьесы «Адам и Ева». В ней нет сцен с иностранными авиаторами в финале и многих других фрагментов текста. Действие пьесы происходит не в Ленинграде, а в абстрактном Городе. Финал второй редакции опубликован в журнале «Октябрь»37. При сравнении его с подлинной булгаковской рукописью очевидно, что это финал не первой редакции, а второй, сокращенной, которая впервые была опубликована в Париже в 1971 году38.
Авторизованный экземпляр второй редакции не обнаружен нами ни в Архиве Булгакова в РГБ, ни в РО ИРЛИ. Третий или четвертый экземпляр перепечатки без помет и поправок Булгакова поступил в РГБ вместе с Архивом писателя в 1966 году от его вдовы Е.С. Булгаковой. Однако помещен он в Архиве не вместе с рукописью и машинописным экземпляром 1931 года, а среди материалов, относящихся к гораздо более позднему времени: 1950-м годам. Поправки в нем практически отсутствуют, за исключением двух исправлений опечаток, которые сделаны синими чернилами и, по-видимому, авторучкой, что свидетельствует о более позднем происхождении если не самого текста, то поправок в нем.
Текст второй редакции значительно сокращен по сравнению с первой и, тем более, рукописью. Дописан финал, в котором действие возвращается в комнату Адама и Евы, а произошедшая катастрофа оказывается фантазией изобретателя Ефросимова. В финал перенесена сцена из I акта, и заканчивается пьеса слегка измененной репликой Ефросимова: «И зачем сегодня физиологу Буслову "Фауст"?»
В тексте второй редакции Ленинград везде заменен на «Город», Мариинский театр — на «оперный». Сняты упоминания о Кронштадте, Неве, Финском заливе, Швейцарии, Финистерре. Сестрорецк заменен на Сосновый Бор, слова «северная столица» — на «наш город», «республика» и «страна рабочих» — на «наша страна».
Во II акте в сцене Дарагана и Евы появляется ремарка: «Поворачивается к ней лицом». В диалоге Дарагана и Ефросимова вставлена реплика изобретателя: «Я хотел... Всем странам сразу...» Внешне соответствуя высказыванию Ефросимова в I акте, фактически, эта реплика в разговоре с Дараганом делает позицию ученого более нерешительной и уязвимой (ср. текст рукописи и текст второй редакции). Имен авиаторов-иностранцев нет среди действующих лиц этого варианта пьесы, отсутствуют и сцены прилета эскорта. Сокращены все упоминания Дарагана о встрече с «опасным трефовым тузом» Асом Герром и описание боя с ним. В обращении Ефросимова к Дарагану по всему тексту снято слово «истребитель», а в речи Дарагана, обращенной к Ефросимову в III акте, — слово «пацифист». Отсутствует фраза Ефросимова: «Я в равной мере равнодушен и к коммунизму и к фашизму». Ее заменил монолог: «Люди во все времена сражались за идеи и умирали. Но тогда у них в руках были пращи, сабли, пики, пусть даже пушки и пулеметы... С этим ничего нельзя поделать... Но когда у них в руках появилось такое оружие, которое стало угрожать самому существованию человечества, самой планете... Я творю вам — нет!»39
В тексте Адама сокращены фразы: «Будет страшный взрыв, но это последний очищающий взрыв!»; «...они увидели, что из этих зданий глянула их смерть...»; «Виноват, профессор, я извиняюсь!»; «Негр — это одно, а винтовочка, бей — это правильно!» Из текста Пончика исключены все реплики, так или иначе трактующие коммунизм: «Хе! Коммунизм коммунизмом, а честолюбие! Охо-хо!»; «Вот к чему привел коммунизм!»; «Будь он проклят, коммунизм!». Снято слово «интеллигенция» во фразе Пончика: «Мы раздражили весь мир, то есть не мы, конечно, — высокая интеллигенция, а они». Исключена реплика Маркизова: «Нет теперь буржуев!» и оборваны его фразы: «Нет, это газ пустили и задавили СССР за коммунизм» и «Так за кого ж теперь, за коммунизм или против?» Исключен из второй редакции диалог двух друзей:
«Пончик. Погиб он, слава тебе господи, твой коммунизм! И, даже погибнув, оставил нам фантазера в жандармском мундире...
Маркизов. Про кого? Ты хоть объясняй... Кто это?
Пончик. Адам...»40
Фраза Евы в финале: «А затем — домик в Швейцарии и — будь прокляты идеи, войны, классы, стачки...» заменена на: «А затем — тишина...» Реплика Ефросимова: «Мне надо, чтобы ты перестал бросать бомбы — и я уеду в Швейцарию!» заменена во второй редакции другой: «Мне надо, чтобы ты перестал бросать бомбы — и я уеду в горы». В тексте Дарагана исключены фразы: «Я командир эскорта правительства всего мира и сопровождаю его в Ленинград»; «У нас нет врагов»; «Весь земной шар открыт и визы тебе не надо»; «Иди, тебя хочет видеть генеральный секретарь».
В ремарках убраны особенно яркие свидетельства чудодейственной силы аппарата Ефросимова: «Лицо Дарагана покрыто язвами» и «Язвы на лице Дарагана затягиваются». Иоанн Богослов в Откровении видит зверя, который вел войну со святыми и победил их и которому дана «власть над всяким коленом и народом и языком и племенем»: «И видел я, что одна из голов его как бы смертельно была ранена, но эта смертельная рана исцелела» (Откровение Иоанна Богослова. 13:7, 3).
Совершенно очевидно, что вся эта правка текста носит не творческий, но цензурный и редакторский характер; вторая редакция пьесы могла появиться лишь после чтения и обсуждения «Адама и Евы» в Театре им. Евг. Вахтангова осенью 1931 года.
По-видимому, именно об этом тексте писала Е.С. Булгакова К.М. Симонову 12 ноября 1964 года: «...посылаю вам три пьесы: "Блаженство" <...> "Ивана Васильевича" <...> И, наконец, вариант "Адама и Евы"...» и 12 марта 1965 года: «Вас со всех сторон одолевают моими делами, и Гослитиздат с "Записками покойника", и "Искусство" с "Адамом и Евой", и ЦДЛ с вечером»41.
Текст второй редакции, известный нам, возможно, несет в себе черты послевоенной редактуры: например, исключены такие фразы из патетической речи Адама: «Будет последний очищающий взрыв...» — после 1946 года эти слова узле не могли присутствовать в речи положительного героя. Кроме того, булгаковское «казнили в Юго-Славии» заменено на «казнили в Южной Африке», что соответствует именно послевоенной геополитической ситуации: социалистическая Югославия заменена на расистскую Южную Африку. В тексте Ефросимова появляется явно чужеродный своей прямолинейностью монолог о том, как люди воевали пращами и луками и о новом оружии, которое угрожает всей планете.
Однако сама перекомпоновка пьесы и замена Ленинграда на «Город» соответствует приемам автоцензуры Булгакова. Весной 1934 года в результате авторедактуры события пьесы «Блаженство» превратились в «Сон инженера Рейна». После замечаний, сделанных Главреперткомом к пьесе «Иван Васильевич» (1935), Булгаков написал новое начало и новый финал пьесы, превратив все происходящее в «Сон инженера Тимофеева». Точно такая же перекомпоновка проделана с текстом «Адама и Евы»: катастрофа в Ленинграде оказывается фантазией Ефросимова.
Косвенным подтверждением переработки текста «Адама и Евы» в 1931 году может служить письмо Булгакова директору Красного театра Вольфу от 23 ноября 1931 года. Булгаков сообщает, что посылает в Ленинград инсценировку «Мертвых душ», пьесу «Мольер» и вскоре высылает «Адама и Еву»: «Будьте добры, ускорьте ответ относительно "Мольера", а потом и "Адама и Евы"»42. Так как обсуждение готовой пьесы в Красном театре планировалось на конец августа, а чтение ее труппе Театра им. Евг. Вахтангова, договор с которым был заключен на месяц позже, состоялось 18 октября, можно предположить, что речь в письме идет о второй редакции «Адама и Евы». Но вероятнее всего, письмо свидетельствует лишь о том, что Булгаков задержался с отправкой пьесы в Ленинград, предполагая увидеть премьерный спектакль в Театре им. Евг. Вахтангова, и вторая редакция «Адама и Евы» — плод послевоенной переработки.
Этот вопрос мог бы быть решен окончательно, если бы в руках исследователей оказался не третий или четвертый, а первый экземпляр текста с пометами Булгакова. Признаки этого текста второй редакции: опечатка в ремарке III акта — «Дараган (вырвавшись из объятий Маркелова)» вместо «Маркизова»; «Кто за высшую меру наказания для предателя?» — в других текстах «вредителя»; в IV акте напечатано: «Пончик... (Выходит из шатра в одеяле, в котором прорезаны дыры для рук.)» — в других текстах «проверчены». В финале Адам говорит: «Меня одинокого бросает в мире женщина» — в других текстах «жена». Встречается написание «Ева Маврикиевна» с зачеркнутым отчеством, что является также косвенным доказательством того, что основная перекомпоновка текста во вторую редакцию принадлежит самому Булгакову (или Е.С. Булгаковой): имя «Ева Маврикиевна» встречается лишь в черновой рукописи, хранившейся до 1968 года в домашнем архиве Е.С. Булгаковой.
Опубликованный в парижском издании 1971 года текст второй сокращенной редакции в основном идентичен хранящемуся в РГБ. Разночтения между ними невелики. В монологе Ефросимова в I акте парижского издания читаем: «Бог — идею, а ученый в дополнение к ней — мышьяк!»43 Во всех других текстах: «Вы — идею...»44 В II акте есть реплики Дарагана: «Клянусь, он злодей!» и «Страшно шутишь, профессор!» Во всех остальных экземплярах: «Кажись, он злодей!» (в рукописи первоначально: «Кажись, он негодяй!», затем исправлено) и «Странно шутишь, профессор!» В парижском тексте несколько иной финал, чем в экземпляре РГБ. Отсутствует описание внешнего вида Ефросимова, и фраза «Я видел будущую войну!» Между восклицаниями «Боже мой!» и «Успокойте меня, Ева!» появляется новый текст, частично восходящий к тексту I акта первой редакции: «Свет медленно гаснет. На сцене снова комната Адама с абажуром и репродуктором, Адам, Ева и у окна Ефросимов. Ефросимов. Боже мой! Нет!.. Я говорю вам — нет!.. Человеческая фантазия и в мыслях-то допустить это не имеет права!.. Ведь это прямо помрачение ума. Но не может быть, чтобы все свалилось так внезапно и сию минуту. Успокойте меня, Ева!»45
Далее текст финала в парижском издании и экземпляре РГБ одинаковы. Можно с большой долей уверенности утверждать, что вторая редакция — перекомпоновка пьесы — сделана по принципу переделок фантастических пьес «Блаженство» и «Иван Васильевич», и монологи Ефросимова о пращах и саблях, новом оружии и о человеческой фантазии, отсутствующие в прижизненной редакции, не принадлежат М.А. Булгакову.
Примечания
1. Булгаков М.А. Записная книга 1929—1932 гг. // ОР РГБ, ф. 562, к. 17, ед. хр. 18.
2. Булгаковы. А. Адам и Ева // Булгаков М.А. Собр. соч. в 5 т. М., 1990. Т. 3. С. 352.
3. Дневник Елены Булгаковой. М., 1990. С. 315—316; см. об этом: Ерыкалова И.Е. Последний замысел М.А. Булгакова // Михаил Булгаков на исходе XX века. СПб., 2001.
4. Булгаков М.А. Мастер и Маргарита: ранние редакции и варианты: [Копыто инженера. Великий канцлер] // Булгаков М.А. Собр. соч. в 8 т. СПб., 2002. Т. 4. С. 236.
5. Там же. С. 272.
6. Там же. С. 266.
7. Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988. С. 378, 405.
8. Булгаков М.А. Адам и Ева. [Рукопись] // ОР РГБ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 8.
9. Там же.
10. Белозерская-Булгакова Л.Е. Воспоминания. М., 1990.
11. Шереметьева Е.М. Повесть о Красном театре // Архив РИИИ, ф. 1, оп. 2, ед. хр. 142.
12. Чудакова М.О. Архив М.А. Булгакова: матер. к творческой биографии писателя // Записки Отдела рукописей Гос. б-ки СССР им. В.И. Ленина. М., 1976. Вып. 37. С. 99.
13. РО ИРЛИ, ф. 369, ед. хр. 212, л. 1.
14. Там же, л. 2.
15. Булгаков М.А. Письмо В.В. Вересаеву. 29 июня 1931 г. // Булгаков М.А. Собр. соч. в 5 т. М., 1990. Т. 5. С. 458.
16. Чудакова М.О. Адам и Ева свободны // Огонек. 1987. № 37. С. 14.
17. Там же. С. 15.
18. Булгаков М.А. Записная книга 1929—1932 гг.
19. Булгаков М.А. Адам и Ева. С. 342.
20. Смелянский А.М. Драмы и театр Михаила Булгакова // Булгаков М.А. Собр. соч. в 5 т. М., 1990. Т. 3. С. 600.
21. Чудакова М.О. Архив М.А. Булгакова: матер. к творческой биографии писателя // Записки Отдела рукописей Гос. б-ки СССР им. В.И. Ленина. М., 1976. Вып. 37. С. 99.
22. Белозерская-Булгакова Л.Е. Воспоминания. С. 180.
23. Белозерская-Булгакова Л.Е. Воспоминания. [Рукопись] // ОР РГБ, ф. 562, к. 59, ед. хр. 4, л. 16.
24. РО ИРЛИ, ф. 369, ед. хр. 212, л. 9; Булгаков М.А. Пьесы 1930-х годов. СПб., 1994. С. 586.
25. Булгаков М.А. Письмо В.В. Вересаеву. 29 июня 1931 г. С. 458.
26. Булгаков М.А. Иван Васильевич [1-я ред.] // ОР РГБ, ф. 562, к. 13, ед. хр. 7.
27. Булгаков М.А. Александр Пушкин [Черновая рукопись] // ОР РГБ, ф. 562, к. 13, ед. хр. 5.
28. Булгаков М.А. Пастырь [1-я ред. пьесы «Батум»] // ОР РГБ, ф. 562, к. 14, ед. хр. 7.
29. Булгаков М.А. Блаженство [Набросок] // ОР РГБ, ф. 562, к. 13, ед. хр. 1.
30. Булгаков М.А. Блаженство [1-я ред.] // Там же, ед. хр. 2.
31. Цит. по: Чудакова М.О. Адам и Ева свободны. С. 15.
32. Булгаков М.А. Адам и Ева. [Рукопись] // ОР РГБ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 8.
33. Булгаков М.А. Адам и Ева [1-я ред.] // ОР РГБ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 9.
34. Булгаков М.А. Адам и Ева // Собр. соч. в 5 т. М., 1990. Т. 3. С. 326—380; Он же. Пьесы 1930-х годов. СПб., 1994. С. 68—105, 293—342, 578—585.
35. Цит. по: Чудакова М.О. Архив М.А. Булгакова.
36. Булгаков М.А. Адам и Ева // Современная драматургия. 1987. № 2.
37. Булгаков М.А. Адам и Ева // Октябрь. 1987. № 6. С. 171—172.
38. Булгаков М.А. Адам и Ева. Багровый остров. Зойкина квартира. Paris, 1971.
39. Булгаков М.А. Адам и Ева // ОР РГБ, ф. 562, к. 57, ед. хр. 21.
40. Булгаков М.А. Адам и Ева. С. 331.
41. Письмо Е.С. Булгаковой К.М. Симонову 12 ноября 1964 г. // РГАЛИ, фонд К.М. Симонова.
42. Письмо М.А. Булгакова В.Е. Вольфу 23 ноября 1931 г. // РО ИРЛИ, ф. 369, ед. хр. 212.
43. Булгаков М.А. Адам и Ева. Багровый остров. Зойкина квартира. Paris, 1971.
44. Булгаков М.А. Адам и Ева // ОР РГБ, ф. 562, к. 57, ед. хр. 21.
45. Булгаков М.А. Адам и Ева. Багровый остров. Зойкина квартира. Paris, 1971.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |