В 1927 году в Париже в издательстве «Конкорд» вышел первый роман М.А. Булгакова «Белая гвардия». Писатель получил европейскую известность. Предполагавшийся когда-то роман-трилогия о Гражданской войне не был создан. Этот замысел начала 1920-х годов воплотился в творчестве Булгакова в сюжете четвертой пьесы драматурга «Бег».
Это была вторая пьеса, написанная Булгаковым для самого знаменитого театра России. Первоначально вторая пьеса для МХАТа предполагалась с совсем иным сюжетом.
2 марта 1926 года, еще до премьеры «Дней Турбиных» 5 октября, Булгаков заключил с МХАТом новый договор — о постановке пьесы «Собачье сердце». Однако через два месяца на квартире Булгакова был произведен обыск. В письме И.В. Сталину, М.И. Калинину, А.И. Свидерскому и М. Горькому Булгаков так изложил события:
«В 1926 году в день генеральной репетиции "Дней Турбиных" я был в сопровождении агента ОГПУ отправлен в ОГПУ, где подвергся допросу. Несколькими месяцами раньше представителями ОГПУ у меня был произведен обыск, причем отобраны были у меня "Мой дневник" в трех тетрадях и единственный экземпляр сатирической повести моей "Собачье сердце". Ранее этого подвергалась запрещению повесть моя "Записки на манжетах". Запрещен к переизданию сборник сатирических рассказов "Дьяволиада", запрещен к изданию сборник фельетонов, запрещены в публичном выступлении "Похождения Чичикова". Роман "Белая гвардия" был прерван печатанием в журнале "Россия", т. к. запрещен был сам журнал»1.
Герой повести «Собачье сердце», написанной в январе—марте 1925 года, Полиграф Полиграфович Шариков — первый из «ненастоящих Адамов» нового времени в творчестве Булгакова. Любопытна в этом смысле фраза, произносимая Ефросимовым в начале I акта «Адама и Евы»: «Успокойте меня, Ева, "Фауст" идет еще?» (Речь здесь о передаче оперы по радио.) Получив утвердительный ответ, он произносит: «И зачем физиологу Буслову "Фауст"?». Этот диалог в начале пьесы 1931 года связывал ее с предыдущим фантастическим произведением писателя. «Фауст» — символ общечеловеческой культуры, гибели которой страшится Ефросимов. То, что Буслов — физиолог, значащая деталь. Чудовищный эксперимент профессора Преображенского в «Собачьем сердце», слепое насилие над природой, вызванное лишь ученым любопытством, рождает под руками блестящего хирурга монстра. Преображенский создает своего Шарикова как средневековый Вагнер в «Фаусте» Гете — Гомункулуса в колбе: «Чего желать? Сбылась мечта наук»2. Вагнер не знает, что его жизнерадостное создание — шутка Мефистофеля.
В повести Мери Шелли «Франкенштейн» (1819) гигантский монстр, созданный Франкенштейном, преследует ученого, чтобы отомстить за свое одиночество и безобразие. Ситуация восстания искусственного существа очень популярна в фантастике 1920-х годов. Убегает от своего создателя Корна сшитая и оживленная им женщина-парабион в первом варианте повести А. Беляева «Голова профессора Доуэля» (1925). Вырывается из-под власти изобретателя Ротванга робот Мария в «Метрополисе» Ф. Ланга (1926). Опасен для людей герой романа «Голем» Г. Майринка и его киновоплощение 1916 года, и человек-сомнамбула Чезаре в фильме «Кабинет доктора Калигари» (1921). Восстают роботы в пьесе «Р.У.Р.» К. Чапека и «Бунте Машин» А. Толстого (1924). Собственно, в определенном, то есть физиологическом, смысле Шариков сам символ идеи, так как человеческого прошлого не имеет. Это в полном смысле «новый человек».
При всем комизме ситуация трагична. Существо с человеческим обликом, но с сердцем и психологией собаки, лишенное человеческих корней и нравственной истории, заучившее лозунги момента и действующее с агрессивностью зверя, становится опасным. Он словно иллюстрация к словам Христа в Евангелии от Матфея: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга перед свиньями, чтоб оне не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас...» (Мф. 7:6). Возможно, и сама повесть — ответ современным писателю хулителям Христа — была написана, как уже говорилось, в январе—марте 1925 года, после посещения Булгаковым 5 января 1925 года редакции журнала «Безбожник». Шариков начинает судить своего создателя по законам, усвоенным им у идеолога нового мира Швондера, но понятым по-своему, то есть по законам силы и по законам стаи.
В марте 1925 года Булгаков дважды читает «Собачье сердце» на заседаниях литературного кружка «Никитинские субботники». Публикация предполагалась в альманахе «Недра», где в марте 1924 года была опубликована «Дьяволиада», а в феврале 1925-го «Роковые яйца»3. Это было время растущей известности М.А. Булгакова. В печати появились рецензии на фантастические повести, в мае журнал «Красная панорама» опубликовал сокращенный, журнальный вариант повести «Роковые яйца» под названием «Луч жизни»4. В четвертом и пятом номерах журнала «Россия» были опубликованы первые пятнадцать глав романа «Белая гвардия»5. 3 апреля 1925 года Булгакова пригласили во МХАТ и предложили инсценировать его роман — и через год состоялась самая знаменитая мхатовская премьера двадцатых годов — «Дни Турбиных». Наконец, в июле вышел сборник рассказов и повестей Булгакова «Дьяволиада»6.
Единственной неприемлемой вещью 1925 года оказалась повесть «Собачье сердце. Чудовищная история». Сатира ее была слишком остра. Уже в апреле В.В. Вересаев сообщал М.А. Волошину: «...цензура режет его беспощадно. Недавно зарезала чудесную вещь "Собачье сердце", и он совсем падает духом...»7 21 мая 1925 года сотрудник «Недр» Б. Леонтьев сообщил Булгакову об отзыве цензора Главлита: «Вещь в целом недопустима»8. Сотрудники «Недр» предложили Булгакову отправить повесть с редакторскими купюрами (то есть с исключением самых острых сатирических мест) Л.Б. Каменеву, который в это время отдыхал на Кавказе в Боржоме. Булгаков отправил Каменеву повесть без редакторских исправлений и летом уехал в Дом поэта — по приглашению М.В. Волошина он отдыхал в его доме в Коктебеле, где на литературных вечерах читал «Собачье сердце».
11 сентября редактор альманаха «Недра» Н.С. Ангарский получил от Каменева текст «Собачьего сердца» с резолюцией: «Это острый памфлет на современность, печатать ни в коем случае нельзя»9.
«Чудовищная история» возвратилась к автору с помощью Е.П. Пешковой, жены А.М. Горького. На первой странице истории Полиграфа Полиграфовича Шарикова появилась памятная надпись сотрудника ОГПУ: «Обнаружено при обыске. Булгаков. Май 1926»10.
И в апреле 1927 года Булгаков заключил с МХАТом договор на другую пьесу — «Рыцарь Серафимы, или Изгои». На появление столь необычного названия мог оказать влияние известный очерк Б.К. Зайцева «Улица святого Николая», в котором церкви и здания старого Арбата — икона святого Николая на церкви и черный рыцарь на углу Арбата и одного из арбатских переулков смотрят сверху на лица людей, переживающих Первую мировую войну, революцию, голод, восстания, крушение империи. За два года до появления булгаковской «Белой гвардии» в этом эссе была высказана мысль финала булгаковского романа о бесконечности жизни и суетности вражды11.
Пьеса была написана весной и летом 1927 года. Текст ее 16 марта 1928 года был сдан в театр. В мае Главрепертком потребовал переделок. «Бег» попал в список запрещенных пьес. За него началась борьба. Председатель Главного управления по делам искусств А.И. Свидерский назвал «Бег» Булгакова и «Атиллу» Замятина лучшими пьесами будущего сезона. «Бег» поддержал народный комиссар просвещения А.В. Луначарский. Но журнал РАПП «На литературном посту» печатал одну статью за другой с разоблачениями автора и обвинениями его в буржуазных, белогвардейских и антисоветских взглядах.
В это время часто употреблялись выражения «булгаковщина» и «апология белогвардейщины», которые вскоре нашли отражение в романе «Мастер и Маргарита» в терминах критики «пилатчина», «апология Иисуса Христа» и «воинствующий старообрядец». На заседании Главреперткома 9 октября 1928 года, где присутствовали приехавший в Россию А.М. Горький, предсказывавший пьесе «анафемский успех», и руководитель МХАТа В.И. Немирович-Данченко, «Бег» был разрешен. Но Российская ассоциация пролетарских писателей — РАПП — требовала снятия пьесы. На новом заседании Главреперткома 22 октября, где присутствовало молодое поколение критиков во главе с родственником Г. Ягоды Л.Л. Авербахом и драматургом В. Киршоном, решение о разрешении «Бега» было отменено. «Бег» не был выключен из списка запрещенных пьес. 24 октября «Правда» сообщила о запрещении «Бега»12. В печати развернулась полемика с пьесой и ее автором по поводу «оправдания белогвардейщины». Против «Бега» и его автора Булгакова в печати выступали Л. Авербах, В. Киршон, В. Лелевич, О. Литовский, И. Нусинов.
Травля «Бега» Булгакова и «Атиллы» Замятина была репетицией перед разгромом московского и ленинградского отделений Союза писателей в 1929 году. В декабре драматург В. Билль-Белоцерковский, осмеянный за драматургическую беспомощность «Шторма» и «Лево руля» в шутках булгаковской комедии «Багровый остров»13, обратился с письмом к И.В. Сталину, и от имени драматургов, идеологически верных социализму, спрашивал Сталина, почему пьесы «новобуржуазного» драматурга Булгакова, впадающего явно в «правый уклон», пользуются таким успехом в Москве. Это казалось Билль-Белоцерковскому несправедливым.
Главным героем второй пьесы Булгакова о Гражданской войне в России стал выпускник Академии Генерального штаба, генерал Добровольческой армии Роман Валерьянович Хлудов, возглавляющий оборону Крыма от войск красных. Прототипом Хлудова был генерал Яков Слащов-Крымский, выпускник Пажеского корпуса и Академии Генерального штаба, герой войны с Германией, один из самых талантливых, смелых и жестоких генералов армии Врангеля, вернувшийся в конце Гражданской войны из константинопольской эмиграции в Россию и в 1920-е годы преподававший в уже советской, красной Академии Генерального штаба. В эмиграции его конфликт с бывшим главнокомандующим П.Н. Врангелем привел к изоляции Слащова в военной среде. В 1921—1923 годах он выпустил книгу воспоминаний о своей жизни и событиях в Крыму и причинах поражения Добровольческой армии «Требую суда общества и гласности»14.
Удивительным образом в судьбе Булгакова и его пьесы и в судьбе прототипа Хлудова Якова Слащова есть биографические совпадения. Булгаков въехал в Москву в сентябре 1921 года. Осенью же 1921 года в Москву вернулся генерал Я.А. Слащов. 11 января 1929 года на улице в Москве Слащов был застрелен неким Коленбергом, мстившим за погибшего в Крыму брата. 2 февраля 1929 года появился ответ И.В. Сталина драматургу В. Билль-Белоцерковскому о пьесе «Бег». Сталин объяснил, что Булгаков не может впасть в «правый уклон», так как не является коммунистом и не может делать партийных, идеологических ошибок. Произведение такого драматурга, как Булгаков, может быть советским или антисоветским15. Пьесу «Бег» Сталин назвал произведением «антисоветским», что навсегда решало ее судьбу. «Бег» был окончательно запрещен. Никакие попытки возобновить репетиции в 1933 и в 1937 годах результата не дали. Шла жестокая борьба за власть. Зарубежные газеты печатали статьи с вопросом «Что будет, когда Сталин уйдет?» В июне 1928 года был сослан в Среднюю Азию Л.Д. Троцкий, в 1929 году он был выслан из России.
Травля Булгакова и его пьесы осенью и зимой 1928/29 года совпала с гибелью прототипа главного героя, генерала Хлудова — Якова Слащова. Возможно, узнаваемость прототипа и спровоцировала внимание к преподавателю Академии Генерального штаба, и Булгаков мог считать себя в какой-то степени имеющим отношение к развязке драмы Слащова. Сам писатель трагически переживал запрещение любимой пьесы. В 1933 году он написал для нее новый финал — с самоубийством Хлудова. Драматург А. Афиногенов сказал ему однажды, что финал с возвращением был лучше. Булгаков ответил на это: «Нет, с самоубийством лучше»16.
Произведения Булгакова о Гражданской войне содержат устойчивый и повторяющийся сюжет убийства безоружного человека. Герои рассказов Булгакова «Красная корона» (газ. «Накануне», 1922), «Необыкновенные приключения доктора» (жури. «Рупор», 1922), «Налет. В волшебном фонаре» (газ. «Гудок», 1923), «В ночь на третье число» (Литературное приложение к газ. «Накануне», 1922), «Я убил» (журн. «Медицинский работник», 1926) так или иначе переживают мгновения смерти. Герой «Необыкновенных приключений доктора» видит десятки и сотни смертей на фоне величественной природы Кавказа. Доктор, молодой и здоровый, продолжает жить по инерции стремительно и жадно, постоянное движение его по дорогам войны, словно бегство от опасности, желание избежать летящей в степи случайной пули, случайного врага и его случайного гнева. Рассказ, несомненно, автобиографичен. Молодой врач Добровольческой армии во Владикавказе в 1919 и 1920 годах, Булгаков переживал нечто подобное. Когда к нему приехала его жена Т.Н. Булгакова-Лаппа, он по ночам, рискуя жизнью, бегом пересекал опасные участки фронта и утром со всех ног возвращался обратно на позиции. Жизнелюбие героя, свидетеля трагических событий, контрастирует с жестокой реальностью: «Временами мне кажется, что все это сон. Бог грозный наворотил горы. В ущельях плывут туманы. В прорезях гор грозовые тучи. <...> У речонки, на берегу которой разбухший труп лошади, на двуколке треплется краснокрестный флаг. Сюда волокут ко мне окровавленных казаков, и они умирают у меня на руках...»17
Рассказ «Красная корона» построен как монолог больного, подобно повести «Мысль» Л.Н. Андреева. В рассказе в голове больного героя, сознающего свое безумие, встает картина трагедии. Персонаж Л. Андреева на страницах медицинской карты рассказывает историю рождения страшного комплекса убийцы в обычной, внешне респектабельной, но внутренне безнравственной жизни семьи. Герой Булгакова — жертва потрясения, внешних обстоятельств — братоубийственной войны. Этот эпитет в тексте реализуется буквально. Свидетель гибели брата, которого он пытался спасти в бойне войны, герой не выдерживает напряжения, на него обрушивается вина за все смерти, совершенные в эти годы — ведь он остался жив. Его потрясает нелепость и случайность смерти и юношеское благородство брата, явное даже в его мертвой фигуре.
«Всадник был горд в седле, но он был слеп и нем. Два красных пятна с потеками были там, где час назад светились ясные глаза...»18 Неуловимое изменение ритма, краткая форма прилагательных—горд, слеп, нем—стилистически выделяют фрагмент описания смерти в «Красной короне». В нем впервые появляется и четырежды повторяется слово «всадник». Оно связывает изображение всадника в красной короне с апокалиптическими всадниками Откровения Иоанна Богослова: третьим из них был всадник на бледном коне, «имя которому смерть» (Откровение Иоанна Богослова. 6:8).
Брату героя «Красной короны» Булгаков дает имя и внешность собственного брата — Николая Афанасьевича Булгакова, прототипа Николки Турбина в «Белой гвардии», который чуть не погиб в юнкерском училище во время событий в Киеве 1918 года (тогда за ним, под пулями, шла вместо брата мать Булгаковых — Варвара Михайловна). В 1919 году Николай Булгаков эвакуировался с Добровольческой армией из Крыма. Трагизм рассказа обусловлен, несомненно, смертью матери Булгакова 1 февраля 1922 года. В 1922 году Булгаков получил первую весть от брата из-за границы.
В комментарии к рассказу «Красная корона» М.О. Чудакова пишет: «В нем — ядро художественною мироощущения Булгакова, та завязь, из которой вышли впоследствии самые разные замыслы. В рассказе впервые разработана тема вины, только обозначенная три года назад в статье "Грядущие перспективы" — как темы вины общенациональной. Участие — хотя бы и бездействием — в убийстве соотечественников, ложащееся неискупаемым бременем на всю дальнейшую судьбу каждого в отдельности и всех вместе, — этот биографический мотив будет положен в основание художественного мира Булгакова»19.
В «Красной короне» впервые решаются вечные проблемы — жизни и смерти, смысла бытия и хаоса. Напряжение нравственных и интеллектуальных сил героя достигает абсолюта. Неприятие, невыносимость смерти в реальности приводят его фактически к уходу из жизни — в безумие. В «красной короне» брата сосредоточилось для него все зло мира. Созвучие названия и фабулы рассказа с «Красным цветком» В. Гаршина несомненно и, по-видимому, не случайно. Свободолюбивый безумец Гаршина, рожденный в дореволюционном мире, убивает красный цветок, в котором видит средоточие мирового зла. Герой Булгакова, переживший катастрофу убийства, оставаясь внутри нее, восстает против смерти — он не способен убивать. Мучения героя — повторяющийся, как адские муки, кошмар — призрак брата с окровавленной головой, который приходит к нему с последними словами: «Я не могу оставить эскадрон...»
Страшную смерть человека впервые видит доктор Бакалейников в рассказе «В ночь на третье число» — это предшественник Алексея Турбина, прототипом которого был, как известно, сам автор. Убийство безоружных — Стрельцова и Абрама в центре сюжета рассказа «Налет».
В монологе героя «Красной короны» часты обращения к неизвестному генералу, повесившему рабочего за найденную у него бумажку ревкома с печатью. Герой обращается к генералу как человеку, который убивает и тоже знает, что такое смерть: «Господин генерал <...> я ожесточился от муки и всей моей волей пожелал, чтобы он хоть раз пришел к вам и руку к короне приложил <...>. Впрочем, может быть, вы тоже не одиноки в часы ночи? Кто знает, не ходит ли к вам тот грязный, в саже, с фонаря в Бердянске?.. Если так, по справедливости мы терпим. Помогать вам повесить я послал Колю, вешали же вы. По словесному приказу без номера»20.
Этот эпизод «Красной короны» перекликается с сюжетом второго сна «Бега», где генерал Хлудов велит повесить вестового Чарноты Крапилина. В «Красной короне», как и в других рассказах начала 1920-х годов, герой Булгакова в смертельном столкновении всегда находится по ту сторону, где жертва жестокой и безжалостной силы, отнимающей жизнь. В «Беге» его героем становится тот самый генерал, который отдавал приказы об убийствах. Призрак Крапилина — знак душевных мук — является здесь к генералу Хлудову.
Осмысление писателем событий Гражданской войны поднимается на новый уровень. В «Белой гвардии» Булгаков помещает в рай благородного полковника Най-Турса, солдата Жилина и красных бойцов, пытаясь бесстрастно «встать над красными и белыми»21. Судьба вернувшегося в Россию Слащова, Слащова-вешателя, дала дальнейшее развитие теме: возможность прозрения, раскаяния и прощения — разрешения русской трагедии.
Разделение людей на красных и белых, как политических игроков на константинопольском ипподроме времен Византии на голубых, зеленых и желтых, Булгаков заменяет разделением на человека и зверя. «Пропадешь, мировой зверь...» — говорит библейскими словами правду Хлудову Крапилин.
В 1926 году, параллельно с «Бегом», который датируется автором 1926—1928 годами, Булгаков пишет рассказ «Я убил», где происходит параллельное развитие сюжета убийства. В основе рассказа лежит автобиографический факт — повестка Булгакову 1918 года о мобилизации в Петлюровскую армию. Рассказ ведется от лица доктора Яшвина, но за его фигурой угадывается сам Булгаков: Яшвин видит вступление красных в Киев с «Алексеевского спуска». Это обычное в произведениях Булгакова название киевского Андреевского спуска, где жил писатель, — извилистой улицы, спускающейся к Днепру, Подолу и древнейшей киевской церкви X века, в которой венчался Булгаков. Вторая черта, которая связывает доктора Яшвина с автором, — это любовь к опере, посещение «не смотря ни на что» «Валькирий» и «Севильского цирюльника». Детали не столь важные для самого рассказа, но важные для развития мотива убийства в произведениях Булгакова. Доктор Яшвин, став свидетелем истязаний, которым подвергает пойманных и арестованных петлюровский полковник Лещенко, убивает его. Вопли арестованных доктор Яшвин слышит на протяжении нескольких часов. Башлык, взятый в последний момент из дома, защищает его не от ветра, а от криков умирающих. Один из умирающих ранил перочинным ножом полковника, не в силах убить. Приведенный к Лещенко доктор Яшвин вынимает взятый из дома револьвер и выпускает в него шесть пуль. Так разрешается и завершается тема жертвы. Полковник Лещенко предполагал «судить» и доктора Яшвина, когда закончит остальные дела.
В рассказе «Я убил» нет мистических мотивов, если не считать возникающего в финале мотива звезды, которую видел всю ночь бежавший и укрывшийся между стен доктор Яшвин, и вопроса, который ему задает один из персонажей рассказа: «Убили вы его или только ранили?» — за этим вопросом встает мысль о мировом зле, с которым столкнулся герой.
В «Беге» Булгаков изображает Хлудова как человека, от жестокости пришедшего к раскаянию и не способного жить без прощения и без родины. Здесь впервые безумие героя становится знаком его исключительности. Хлудов сходит с ума не от катастрофы поражения, но от сознания причин поражения: «Никто нас не любит! Никто! И из-за этого трагедии, как в театре все равно! <...> Нет! Нужна любовь. Любовь. А без любви ничего не сделаешь на войне. Меня не любят!»22
Здесь в размышлениях булгаковского Хлудова о войне очевидно влияние философии Л.Н. Толстого, о чем Булгаков писал в Письме правительству: цель его — «изображение интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране в традициях Льва Толстого». Толстой воплотил в «Войне и мире» идею о том, что сражения выигрывают не армии и не полководцы, но соединение воль, желаний, стремлений миллионов людей, народа, и «великие люди» — лишь ярлыки этих исторических движений. В понимании народной воли — секрет мудрости и обаяния Кутузова в «Войне и мире», который лишь направляет общее движение и следует ему в 1812 году. Цель этого движения — освобождение России, и Кутузов умирает у границы России, послав императору донесение: «Война закончена за полным истреблением неприятеля»23.
Война, которую ведет Хлудов, иная — это война со своим народом. Хлудов чувствует, как почва уходит из-под ног, он не может переломить ту силу, в которой выступает воля исторического провидения. В этом смысл чтения Хлудовым Библии в крымском поезде и его разговора с архиепископом Африканом. Хлудов говорит Африкану, что Бог отступился от белого дела: «Георгий-то Победоносец смеется! Мы ему в ноги бух, а он нас на Перекопе в пух!»
Генерал Хлудов вспоминает текст главы 15 книги «Исход», где рассказывается о том, как бог Израиля погубил войско гнавшегося за народом египетского фараона: «Ты дунул духом твоим, и покрыло их море: они погрузились, как свинец, в великих водах...» (Исход. 15:9). «Вот-с как! Про кого это сказано? А? Я-то догадался, хотя и поздно», — говорит он Африкану. Хлудова, видящего в окно севастопольского дворца отходящие в море корабли с войсками Добровольческой армии, поразило совпадение с реальностью ветхозаветного сюжета: войска белых, как войско египетского фараона, скрываются в море. Перед этим фараон и сказал фразу: «Погонюсь, погонюсь, и настигну, и разделю добычу...», которой Хлудов пугает архиепископа, предрекая появление конницы Буденного. Африкан перед приходом Хлудова иначе толковал этот текст, представляя красных войском фараона, а белых и себя — «спасенным народом». Хлудов толкует библейский текст в прямо противоположном смысле. Желание фараона «настигнуть» оказалось невыполнимым — на стороне его противника была сила Божья. Противником Белой армии были русские крестьяне и солдаты, народ, и размышления Хлудова о причинах поражения нашли подтверждение в тексте Библии: «Враг сказал: погонюсь, погонюсь, и настигну, и разделю добычу... Ты дунул духом твоим, и покрыло их море...» (Исход. 15:21). Слово было найдено: в современной ситуации Хлудов оказался врагом своего народа.
Острота его спора с Главнокомандующим, прототипом которого был барон П.Н. Врангель, состоит еще и в том, что в Гражданской войне сражались потомки участников Отечественной войны 1812 года, победители Наполеона. П.Н. Врангель был женат на внучке атамана Платова. Хлудов гневно кричит Главнокомандующему: «Ненавижу за то, что вы со своими французами вовлекли меня во все это. <...> Где французские рати, где Российская империя? Смотри в окно!»24
Подобным же образом, как и Булгаков, трактовал эту проблему в 1919 году Велимир Хлебников, предсказавший в своих «Досках судьбы» еще в 1915 году падение царствующей династии 13 марта 1917 года. В его поэме «Ночь в окопе» мистические скифские витязи, вышедшие из курганов, воюют на стороне красных. Алексей Толстой именно в боях за Крым почувствовал силу нового государства, что послужило впоследствии одной из причин его возвращения на родину, о чем он писал в 1922 году в своем знаменитом письме Н. Чайковскому25.
Растерянность и злость чувствуется в донесении Хлудова, сидящего на станции на севере Крыма, в штабе: «...но Фрунзе обозначенного противника на маневрах изображать не пожелал. Точка». В самом описании Хлудова в начале второго сна уже заложено предчувствие трагичности его пути: Хлудов «курнос, как Павел, и брит, как актер», меловой белизны лицо оттеняют черные, расчесанные на вечный «и нерушимый» офицерский пробор темные волосы, лицо его дергается, он подпоясан ремнем, как кушаком26.
Бессмысленная казнь Крапилина была последней каплей, после которой душевное напряжение Хлудова срывается в болезнь. Казнь столь несправедлива, что в Хлудове пробуждается человек. Слетает маска величественного, неумолимого, жестокого убийцы, вокруг которого стоят на станции столбы с повешенными, как кресты с распятыми стояли после восстаний в Риме вдоль Аппиевой дороги. Хлудов понимает бессмысленность борьбы и ужасается своей жестокости, он словно выходит из гибельного противостояния, в котором яростно бился и убивал, и вступает в другой мир: «Я стрелой пронзил туман...» С этого момента, в этом ином мире его преследует спутник — молчаливый призрак Крапилина. Туман и мгла, как призраки ада, являются в репликах Хлудова, обращенных к призраку: «Уйдешь ты или нет? Ведь это вздор. Я могу пройти сквозь тебя, подобно тому, как вчера я стрелой прошел туман. <...> Или душа моя раздвоилась, и слова я слышу мутно, как сквозь воду, в которую я погружаюсь, как свинец. Он, он проклятый висит на моих ногах и тянет меня, и мгла меня призывает...»27
В первой из двух ранних тетрадей романа о Христе и дьяволе, которые датируются 1928—1929 годами, Булгаков пишет вступление, в котором речь идет о расследовании в Москве пожаров, начавшихся после появления в городе некоего гражданина Азазелло. Часть страниц тетради была вырвана и сожжена Булгаковым 18 марта 1930 года. Во второй тетради 1928—1929 годов сохранилась написанная Булгаковым одна из центральных глав романа — допрос Пилатом Иешуа Га-Ноцри. В этой первой рукописи Булгаков создает сцену на еще «необработанном языке», сохраняя в изображении персонажей и в репликах героев современную ему лексику.
Так, Иешуа, стоя со связанными руками перед Пилатом, «проговорил по-гречески, заикаясь: "Д-добрые свидетели, о игемон, в университетах не учились..."»28
В этой рукописи Пилат обращается к Ершалаимскому первосвященнику Каиафе с фразами, которые явно указывают на источник этого характера — события в России времен гражданской войны: «Да, кстати, священник, агентура, я слышал, у тебя очень хороша, — нараспев заговорил Пилат...»29 В описании и репликах самого Пилата явственно проступает армейская лексика России: «"Командиры! К приговору!" — пропел Пилат, и <...> в ответ спели голоса взводных и пискливые трубы»30. «Кесарь император будет недоволен, если я начну ходить по полям! Черт возьми! — неожиданно крикнул Пилат своим страшным эскадронным голосом»; «Арестанта взять в кордегардию в темную камеру, беречь как зеницу ока...»; «Квалифицированный убийца и бандит был взят с бою и именно с призывом к бунту против римской власти»31.
«...В глубине открылась дверь, и затянутый легионный адъютант предстал перед Пилатом.
— Супруга его превосходительства Клавдия Прокула велела передать его превосходительству супругу, что всю ночь она не спала, видела три раза во сне лицо кудрявого арестанта — это самое, — проговорил адъютант на ухо Пилату, — и умоляет супруга отпустить арестанта без вреда.
— Передайте ее превосходительству супруге Клавдии Прокуле, — ответил вслух прокуратор, — что она дура. С арестованным поступят строго по закону. Если он виноват, то накажут, а если невиновен — отпустят на свободу. Между прочим, и вам, ротмистр, следует знать, что такова вообще практика римского суда.
<...> Пилат не забыл и секретаря. Повернувшись к нему, он оскалил до предела возможного желтоватые зубы.
— Простите, что в вашем присутствии о даме так выразился.
Секретарь стал бледен... Адъютант же, улыбнувшись тоскливо, забренчал ножнами и пошел, как слепой»32.
Эти следы современной лексики проступают и в уничтоженных текстах с описанием сцены несения креста: «Из других частей полууничтоженного текста можно воспроизвести сцену движения процессии на Лысый Череп, — сообщает публикатор черновых рукописей В.И. Лосев. — Булгаков, создавая эту картину, словно перебрасывал мостик к современности, показывая, что человек, выбравший путь справедливости, всегда подвергался гонениям. Замученный вконец под тяжестью креста, Иешуа упал, а упав, "зажмурился", ожидая, что его начнут бить. Но "взводный", шедший рядом, "покосился на упавшего" и молвил: "Сел, брат?" <...> "Эй, товарищ!", — обращается к Иешуа с соседнего креста один из приговоренных»33.
В манере речи Пилата, в отношениях с подчиненными, которые верят ему, благоговеют, боятся и как признак власти и оригинального характера принимают резкие выходки, проступают хлудовские черты. Пилат в первоначальной рукописи эмоционален и бесстрашно откровенен в увлекшем его разговоре с бродячим философом Иешуа. Здесь в речи его проступают старинные русские выражения, характерные для людей его круга, и неаристократические выражения, выдающие простое происхождение: «Благоволите же указать, кого из двух — Вар-Раввана Иисуса или же Га-Ноцри Иисуса. Присовокупляю, что я настойчиво ходатайствую именно о выпуске Га-Ноцри»; «Но, Бог мой, в двадцать пять лет такое легкомыслие <...> Да разве по его морде вы не видели, кто это такой?»; «Полетит сегодня телеграмма, да не в Рим, а прямо на Капри...»; «И хлебнешь ты у меня, Каиафа...»; «Вздую я тебе кадило на Капри...»; «Задавил ты Иешуа, как клопа...»; «Учуял ты, чего будет стоить этот человек...»34
И, наконец, в момент вынужденного согласия на казнь, Пилат произносит в неожиданно старинном русском стиле: «Хорошо. Ин быть по закону, ин быть по-твоему, — произнес Пилат, — умрет сегодня Иешуа Га-Ноцри»35.
Сразу вслед за этими словами Пилат представляет себе погружение в море: «Пилат оглянулся, окинул взором мир и ужаснулся. Не было ни солнца, ни розовых роз, ни пальм. Плыла багровая гуща, а в ней, покачиваясь, нырял сам Пилат, видел зеленые водоросли в глазах и подумал: "Куда меня несет?"»36.
Это погружение в воду связано, возможно, с легендами о смерти исторического Пилата. Историк V века Евсевий сообщал в своих трудах о самоубийстве прокуратора Иудеи Пилата. Историк Ф. Фаррар в книге «Жизнь Иисуса Христа» (1893), которая была одним из основных источников при работе Булгакова над романом, сообщает, что Пилат, после обвинений снятый с поста прокуратора императором в конце 36 года, покончил в ссылке жизнь самоубийством. «Из сочинения Фаррара перешло в роман желание Пилата спасти Христа и страх перед обвинением в оскорблении величия: "...вспомнил о <...> страшном обвинении laesa majestas в оскорблении величества, пред которым бледнели все другие обвинения <...> Ему представился Тиберий, престарелый, мрачный император, который тогда жил на острове Капрее, скрывая от людей свое прокаженное лицо..."»37 Существует легенда о смерти Пилата, согласно которой прокуратор покончил с собой и был погребен в одном из Альпийских озер38.
Однако контекст, в котором появляется это видение о погружении в воду — решение о казни Христа — вводит иной, библейский смысл сцены. То место из книги «Исход», которое читали герои «Бега» и с которым в творчестве Булгакова связано сознание совершенного злодейства, чувство вины и бессилия изменить ход событий: «Ты дунул духом твоим, и покрыло их море...» В видении Пилата внутренний мир героя соединяется со взглядом на события и оценкой автора. Здесь прокуратор оказывается вместе с Анной и Каиафой среди тех, кто идет против Христа и Бога, врагом Христа. Пилат мысленно в невидимой вечной духовной битве разделяет судьбу пошедшего против воли Божьей войска фараона. Так, на пересечении библейской традиции и современного контекста рождалась фигура одного из главных действующих лиц романа «Мастер и Маргарита».
В черновых рукописях романа Воланд и редактору журнала «Богоборец» Михаилу Александровичу Берлиозу предрекает погружение в воду:
«— Я попаду в ад, в огонь, — сказал Берлиоз улыбаясь и в тон инженеру, — меня сожгут в крематории.
— Пари на фунт шоколаду, что этого не будет, — предположил, смеясь, инженер, — как раз наоборот: вы будете в воде»39.
И действительно, бежавший из клиники Стравинского Иванушка садится на козлы и, выехав на мост, опрокидывает катафалк с телом Берлиоза в Москва-реку.
Одним из главных источников при создании образа Пилата в романе был труд иудейского историка I века н. э. Иосифа Флавия «Иудейская война». На него ссылаются и Ф. Фаррар, и Т. Моммзен, и Н. Маккавейский при описании жизни современников Иисуса Христа. На страницах «Иудейской войны» встает при описании восстаний в Иудее характер жестокого, страстного и мужественного римлянина, для которого святы святыни империи и ненавистны бунтующие толпы: «В Иудею Тиверий послал, в качестве прокуратора, Пилата. Последний приказал однажды привести в Иерусалим ночью изображения императора, называемые римлянами сигна. Когда наступило утро, иудеи пришли в страшное волнение, находившиеся вблизи этого зрелища пришли в ужас, усматривая в нем нарушение закона (так как иудеям запрещена постановка изображений в городе), ожесточение городских жителей привлекло в Иерусалим многочисленные толпы сельских обывателей. Все двинулись в путь по направлению к Кесарее, к Пилату, чтобы просить его об удалении изображений из Иерусалима и об оставлении неприкосновенной веры их отцов. Получив от него отказ, они бросились на землю и оставались в этом положении пять дней и столько же ночей, не трогаясь с места.
На шестой день Пилат сел на судейское кресло в большом ристалище и приказал призвать к себе народ для того будто, чтобы объявить ему свое решение; предварительно же он отдал приказание солдатам: по данному сигналу окружить иудеев с оружием в руках. Увидя себя внезапно замкнутыми тройной линией вооруженных солдат, иудеи остолбенели при виде этого неожиданного зрелища. Но когда Пилат объявил, что он прикажет изрубить их всех, если они не примут императорских изображений, и тут же дал знак солдатам обнажить мечи, тогда иудеи, как будто по уговору, упали все на землю, вытянули свои шеи и громко воскликнули: скорее они дадут убить себя, чем переступят закон. Пораженный этим религиозным подвигом, Пилат отдал приказание немедленно удалить статуи из Иерусалима.
Впоследствии он возбудил новые волнения тем, что употребил священный клад, называющийся Корбаном, на устройство водопровода, по которому вода доставлялась из отдаления четырехсот стадий. Народ был сильно возмущен и, когда Пилат прибыл в Иерусалим, он с воплями окружил судейское кресло. Но Пилат, уведомленный заранее о готовившемся народном стечении, вооружил своих солдат, переодел их в штатское платье и приказал им, смешавшись в толпе, бить крикунов кнутами, не пуская, впрочем, в ход оружия. По сигналу, данному им с трибуны, они приступили к экзекуции. Много иудеев пало мертвыми под ударами, а многие были растоптаны в смятении своими же соотечественниками. Паника, наведенная участью убитых, заставила народ усмириться»40.
В первых рукописях евангельских глав допрос Пилатом Иешуа проводится в присутствии «зрителей» — в этом отголосок описаний публичного суда Пилата и его судейского кресла в «Иудейских войнах». В окончательном тексте остается лишь приказание Пилата «удалить всех» из колоннады.
В черновой рукописи евангельских глав 1928—1929 годов за интонациями и настроениями переговоров Пилата с первосвященником Каиафой стоят эти сцены иерусалимских восстаний и походов в Кесарею «к Пилату». Слово «корван» означает для Пилата победу над ершалаимским населением: «Пилат вдруг заговорил громко, глаза его загорелись. Он заходил, диктуя, и писарь заскрипел:
— Он, наместник, благодарит господина первосвященника за его хлопоты, но убедительно просит не затруднять себя беспокойством насчет порядка в Ершалаиме. В случае, ежели бы он, порядок, почему-либо нарушился <...> прокуратор в любой момент может демонстрировать господину первосвященнику ввод в Ершалаим кроме того десятого легиона, который там уже есть, еще двух. Например, фретекского и аполлинаретского. Точка.
"Корван, корван", — застучало в голове у Пилата, но победоносно и светло»41.
Развалины водопровода, построенного Пилатом, чтобы дать воду в Иерусалим, сохранялись до начала XX века, о чем Булгаков мог читать в комментариях к «Иудейской войне»42. В 1961 году в Иудее была найдена доска с выбитой на камне надписью, в которой упоминаются император Тиберий и префект Пилат43. Переводчик труда Иосифа Флавия Я.Л. Черток в издании 1900 года, которым, вероятно, пользовался Булгаков, приводит слова современника Христа и Пилата, знаменитого александрийского иудея Филона Александрийского о Пилате: «Однажды иудеи стали увещевать его добрыми словами, но свирепый и упрямый Пилат не обратил на это никакого внимания; тогда те воскликнули: "перестань дразнить народ, не возбуждай его к восстанию! Воля Тиверия клонится к тому, чтоб наши законы пользовались уважением. Если же ты, быть может, имеешь другой эдикт или новую инструкцию, то покажи их нам, и мы немедленно направим депутацию в Рим". Эти слова только больше раздразнили его, ибо он боялся, что посольство раскроет в Риме все его преступления, его продажность и хищничество, разорения целых фамилий, все низости, затейщиком которых он был, казнь множества людей, не подвергнутых даже никакому суду, и другие ужасы, превосходившие всякие пределы. Последним актом насилия Пилата было избиение многих влиятельных самарян. Депутация самарян жаловалась на него тогдашнему сирийскому наместнику Вителлию, который назначил правителем Иудеи одного из своих друзей, Марцелла, а Пилату приказал ехать в Рим оправдаться перед императором. Таким образом, Пилат после десятилетнего правления, должен был с позором покинуть Иудею»44.
С трудом Иосифа Флавия связан, вероятно, и повторяющийся во всех сценах с Пилатом сюжет с красным вином, разлитым слугой Пилата. Вино это похоже на кровь, обагрившую руки Пилата. В рукописях 1928—1929 годов Пилат разливает вино из чаши: «Впервые в жизни... я видел, как надменный прокуратор [Пилат] не сумел сдержать себя... [Он] резко двинул рукой [и опроки]нул чашу с ордин[арным вином. Вино] при этом расхле[сталось по полу, чаша разбилась] вдребезги, и руки [Пилата обагрились...]»45.
Впоследствии появляется слуга с кувшином, который разбивает его и вино растекается по полу. Наглядная метафора — напоминание о словах Пилата, отраженных в Евангелии: «Неповинен я в крови праведника сего». В этом смысл обряда омовения рук Пилатом перед народом.
В третьей главе «Иудейских древностей» рассказывается о царе Иудеи Аристовуле, первым возложившим на себя царскую диадему. Аристовул убивает свою мать и братьев ради власти. Он обманом заманивает в ловушку своего брата Антигона: «...не подозревая ничего дурного, Антигон в полном вооружении, как к параду, отправился к назначенному месту; но как только приблизился к темному проходу, называвшемуся Стратоновой Башней, он был умерщвлен телохранителями. <...> Скоро сделалось известным убийство Антигона у подземного прохода, который так же, как и город Кесария на берегу моря, назывался Стратоновой Башней. <...> Раскаяние <...> усугубляло болезнь Аристовула <...> с ним случилось сильное кровоизлияние. Слуга, унесший кровь, по какому-то удивительному божественному предопределению, поскользнулся на том самом месте, где Антигон был умерщвлен, и кровь убийцы вылилась на видневшиеся еще кровяные брызги от убитого. Очевидцы этого происшествия <...> подняли неистовый крик. Царь, услышав шум, начал настойчиво требовать и грозить <...> ему сказали всю правду. Тогда глаза его наполнились слезами, вздыхая, еле слышно, насколько ему позволяли ослабевшие силы, он произнес: "Не мог же я с моими злодействами укрыться от великого ока Божия! Быстро постигла меня кара за братоубийство!.." Тотчас после этих слов он испустил дух, процарствовав не больше одного года»46.
Имя Антигона невольно вызывает в памяти сюжет братской любви, так как связано в истории культуры с древнегреческой трагедией Софокла «Антигона», рассказывающей об Антигоне, ради любви к брату пошедшей на смерть. Тем беззаконнее выглядит при чтении преступление царя — братоубийство. В контексте того сюжета, которым был занят Булгаков, христианская любовь объединяет всех людей и убийство является братоубийством. На этот сюжет «Иудейской войны» Булгаков мог натолкнуться при поисках названия резиденции римского наместника Кесарии. В «Материалах к роману» Булгаков ставил вопрос: в Кесарии Стратоновой или Кесарии Филипповой постоянно проживал Пилат47. Город Кесария на берегу Средиземного моря был древним городом, ранее называвшимся Стратонова Башня. Он был включен в римскую провинцию Сирия еще при Помпее. Впоследствии приморская Стратонова Башня была «с необыкновенным великолепием перестроена царем Иродом и названа им Кесарией», — сообщает Иосиф Флавий48. Кесария Филиппова был новый город, построенный сыном Ирода Великого у источников Иордана. Такое же название, как город на берегу моря — Стратонова Башня — носил подземный ход в Иерусалиме, который проходил под древним замком к северу от храма. У входа в этот подземный ход и было совершено братоубийство.
В I веке до н. э. царь Ирод перестроил древний замок-цитадель и «соединил его также тайным подземным ходом с восточными воротами храма и здесь, у устья подземелья, воздвиг высокую башню, чтобы спастись туда в случае неожиданного восстания»49. Замок носил название Антонии, а башня — Антониевой. Она упоминается в романе в сохранившихся после сожжения листах тетради с романом Мастера: «...тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами...»50
Кесария Стратонова была резиденцией римского наместника, местом пребывания Пилата. Это был тот город, куда Пилат в романе Булгакова хотел увезти Иешуа для философских бесед на берегу моря.
В ранних рукописях романа о дьяволе вновь возникает противостояние убийцы и жертвы. В дальнейшем образ Пилата Понтийского начинает меняться. В него входят новые мотивы, связанные с комплексом власти и властителя. В следующих рукописях романа уже не яркий, эмоциональный характер деятеля эпохи открытого противостояния занимает Булгакова, но трагедия человека большой смелости и мужества, превратившегося в чиновника и подавленного иерархией деспотического государства. Воспоминания о битве при Идиставизо, в которой римский полководец Германик, предполагавшийся наследник Августа и соперник Тиберия в борьбе за трон цезарей, бился с вождем неподчинившихся Риму германцев Арминием, для Понтия Пилата в романе то же, что для Хлудова воспоминание о том, как он дважды с музыкой «на Чонгарскую гать ходил» и был ранен. «Да все губернии плюют на твою музыку!» — кричит Хлудову Крапилин. Пилат, бывший по происхождению германцем, как и Хлудов в Крыму, воевал со своим народом.
В «Материалах к роману» Булгаков записывает легенду 26—36 годов о происхождении прокуратора Иудеи. Согласно легенде, отцом Пилата был король-звездочет Атус, а матерью — мельничиха Пила. «Однажды король прочитал по звездам, что сына, которого он зачнет в эту ночь, ждет необыкновенная судьба, рядом с ним в лесу не было женщин, и он увидел мельничиху Пилу»51. Эти сказочные черты происхождения и известная смелость Пилата накладывают отпечаток на его характер и на способность к вещим снам, которые он видит.
Фальшивое преклонение перед Тиберием, живущим на Капри, оказывается страхом бесстрашного Пилата перед властью. Этот страх, обозначенный в романе как грех трусости, был реальностью жизни современной Булгакову России. В романе Пилат-человек склоняется перед Пилатом-чиновником, Пилатом-прокуратором. Человек склоняется перед своей социальной ролью. В следующих текстах романа одиночество Пилата безгранично, сознание опасности доноса на него самого постоянно. Пилат уже не кумир окружающих его — он говорит обдуманно, боясь даже секретаря, играет свою роль прокуратора, подавляя в себе человека и тем обрекая себя на страдание.
В окончательном тексте романа Воланд, его спутники, и Мастер, и Маргарита находят Пилата неподвижно, как каменная статуя, сидящим в расщелине Альпийских скал. Этот образ заставляет вспомнить каменное изваяние короля, сидящего на скале на берегу моря, у которого жители ждут прибытия кораблей, в пьесе А. Блока «Король на площади»: «...на массивном троне — гигантский король. Корона покрывает зеленые, древние кудри, струящиеся над спокойным лицом, изборожденным морщинами...» В финале «в красном свете факелов люди рыщут внизу <...> поднимают каменный осколок мантии, каменный обломок торса, каменную руку. Слышатся крики ужаса: "Статуя! — Каменный истукан! — Где король?"»52
Короля не существовало — был лишь символ власти. Власти, перед которой все склонялись, не существовало — был лишь каменный истукан, и страх перед властью — страх перед нечеловеческой силой.
Сюжет об эфемерности власти и вечности человечности и христианской любви Булгаков завершает в романе сценой прощения Пилата: «Маргарита скоро разглядела в пустынной местности кресло и в нем белую фигуру сидящего человека... рядом с тяжелым каменным креслом, на котором блестят от луны какие-то искры, лежит темная громадная остроухая собака и так же, как ее хозяин, беспокойно глядит на луну. У ног сидящего валяются черепки разбитого кувшина и простирается невысыхающая черно-красная лужа. <...> Мастер <...> сложил руки рупором и крикнул так, что эхо запрыгало по безлюдным и безлесым горам:
— Свободен! Свободен! Иди, он ждет тебя!
<...> Проклятые скалистые стены упали. Осталась только площадка с каменным креслом. Над черной бездной, в которую ушли стены, загорелся необъятный город... над пышно разросшимся за много тысяч лун садом <...> Человек в белом плаще с кровавым подбоем поднялся с кресла и что-то прокричал хриплым, сорванным голосом... вслед за своим верным стражем по лунной дороге стремительно побежал и он»53.
В рукописи 1934 года, которая носит название «Великий канцлер», в главе «Ночь» Булгаков давал иное решение судьбы Пилата:
«Когда подъехали, поэт увидел догорающий костер, каменный, грубо отесанный стол с чашей и лужу, которая издали показалась черной, но вблизи оказалась кровавой.
За столом сидел человек в белой одежде, не доходящей до голых колен, в грубых сапогах с ремнями и перепоясанный мечом. <...> Тут заговорил лиловый рыцарь голосом, который даже отдаленно не напоминал коровьевский, а был глуховат, безжизнен и неприязнен.
— Нет греха горшего, чем трусость. Этот человек был храбр и вот испугался кесаря один раз в жизни, за что и поплатился.
<...> Тут Воланд взмахнул рукой и прокричал на неизвестном Маргарите языке слово. <...> Маргарита заплакала, видя, как лицо вставшего искажается гримасой и слезы бегут неудержимо по желтым вздрагивающим щекам.
— Он радуется, — сказал кот.
<...> Человек махнул ему рукой, что-то прокричал, и с топотом вылетел конный строй хищных всадников. В мгновение ока человек, забыв свои годы, легко вскочил на коня, в радостном сумасшедшем исступлении швырнул меч в луну и, пригнувшись к луке, поскакал. Пес сорвался и карьером полетел за ним, не отставая ни на пядь; за ним, сдавив бока чудовищной лошади, взвился кентурион, а за ним полетели, беззвучно распластавшись, сирийские всадники <...>.
— Сейчас он будет там, где хочет быть, — на балконе. И к нему приведут Иешуа Га-Ноцри. Он исправит свою ошибку»54.
Так завершается в романе мотив убийства, в том числе неявного убийства, который сконцентрирован в образе Пилата: прощением и свободой. Но первоначальный финал 1934 года, ошеломляющий сюжет исправления ошибки Пилатом, писатель изменяет. Нарастание трагизма жизни, необратимость времени, невозможность вернуться в прошлое в биологическом и историческом смыслах, заставили отправить Пилата не в реальный, а в ирреальный мир.
В первой и во второй тетрадях сохранившийся текст с допросом Иешуа Га-Ноцри Пилатом входит во вторую главу романа. Допросу предшествуют другие события. В разметке глав вторая глава названа Булгаковым «Евангелие от д<ьявола>». Судя по сохранившимся после сожжения текста романа 18 марта 1930 года фрагментам второй главы в первой и во второй тетрадях в ней была полностью изложена евангельская история страданий Христа, начиная с предательства Иуды, ареста, заседания Синедриона до шествия на Голгофу и казни55. От первоначального названия главы сохранилось лишь: «...нисане...» — то есть речь в ней идет о событиях, происходивших в Ершалаиме в месяце нисане. Нисан, по вавилонскому календарю, — месяц, соответствующий марту—апрелю. Сохранились и обрывки текста из плана этой главы, — пишет исследователь рукописей романа В.И. Лосев: «История у [Каиафы] в ночь с 25 на 26... 1. Разбудили Каи[афу]... 2. У Каиафы... 3. Утро...»56 Незнакомец, «прищурившись», вспоминал, как Иисуса привели «прямо к Лине»57.
Именно так излагается начало страданий Христа в Евангелии от Иоанна: «...и отвели его сначала к Анне; ибо он был тесть Каиафе, который был на тот год первосвященником. Это был Каиафа, который подал совет Иудеям, что лучше одному человеку умереть за народ» (Иоан. 18:13, 14).
Анна — имя могущественного члена Синедриона. Переводчик «Иудейской войны» Я. Черток, рассказывая о римских прокураторах Иудеи, сообщает, что он был первосвященником при предшественнике Пилата Валерии Грате, затем первосвященниками стали его сын Элеазар и зять Иосиф Каиафа, бывший первосвященником при Понтии Пилате.
В повести Леонида Андреева «Иуда Искариот» (1907), где, как и в романе Булгакова, изложен евангельский сюжет страданий Христа, Иуда трижды приходит к мудрецу Анне, прежде чем добивается ареста Иисуса. Л. Андреев, после событий 1905 года создавая историю предателя, опирается на те места Евангелий, в которых говорится о том, что в Иуду вселился дьявол: «И во время вечери, когда диавол уже вложил Иуде Симонову Искариоту предать Его...» (Иоан. 13:2); «Вошел же сатана в Иуду, прозванного Искариотом, одного из числа двенадцати» (Лк. 22:3). Искариот задумал предать Христа, сына Божия, казни, чтобы увидеть спасение и доказать существование Бога.
В первых двух рукописях второй главы «Мастера и Маргариты» незнакомец дважды начинает рассказ о страданиях Христа с рассказа о дьявольском искушении — о том, как поставил Христа на крыло ершалаимского храма и уговаривал броситься вниз — ведь Бог должен спасти его. Иисус отказался искушать Бога. Обращаясь к своим простодушным слушателям Воланд сожалеет о том, что во времена Христа и Пилата не было фотоаппаратов, и он не смог зафиксировать момент, как Иисус стоял на крыле ершалаимского храма, и доказать своим собеседникам его существование.
Мотив искушения и доказательства, как признаков присутствия Сатаны, содержательно связывает повесть Л. Андреева и роман М. Булгакова. Проблемой доказательств бытия Божия заняты в романе Булгакова редактор журнала «Богоборец» Берлиоз и Воланд. Возможно, размах антирелигиозной пропаганды в СССР, основанной часто на рассказах о чертях, ведьмах и дьяволе, подсказал М.А. Булгакову сюжет первой главы романа «Мастер и Маргарита»: доказательство от противного — здесь доказательством бытия Божия является сатана. Как отмечает Д. Ханнс, сатана, доказывая существование Бога, действует в своих интересах, так как является существом зависимым: если не существует Бога, то нет и дьявола58.
В повести Андреева, предав и погубив Иисуса, подсознательно соперничавший с ним Иуда чувствует себя властелином мира и словно смотрит на землю с высоты: «Вот останавливается он и с холодным вниманием осматривает новую маленькую землю. Маленькая она стала, и всю ее он чувствует под своими ногами; смотрит на маленькие горы, тихо краснеющие в лучах солнца, и горы чувствует под своими ногами <...> смотрит на кругленькое солнце, безуспешно старающееся обжечь и ослепить, — и небо и солнце чувствует под своими ногами. Беспредельно и радостно одинокий, он гордо ощутил бессилие всех сил, действующих в мире, и все их бросил в пропасть»59. Здесь в эспрессионистской манере писателя, рисующего глубину гордости Иуды, проступает библейский мотив сатаны, Князя воздуха, взирающего на Землю.
Пилат в повести Л. Андреева «моет свои белые, чистые, украшенные перстнями руки и злобно кричит, поднимая их к удивленно молчащему народу:
— Неповинен я в крови праведника этого! Смотрите, вы!
<...> Что-то мягко распластывается у ног Пилата и горячие, острые губы целуют его <...> руку <...> он вглядывается вниз — видит <...> дико двоящееся лицо и два огромных глаза, так странно непохожие друг на друга, как будто не одно существо, а множество их...
— Ты мудрый! Ты благородный! Ты мудрый, мудрый!»60
Словно воссоздавая в повести мотивы апокрифического Евангелия от Иуды, Л. Андреев в художественной ткани текста остается в русле традиции и создает образ воплотившегося зла. Иисус отвечает молчанием на признание Иуды в предательстве перед его походом к Анне, как молчанием отвечал Христос на монолог Великого инквизитора в «Братьях Карамазовых» Ф.М. Достоевского, когда тот признавался в любви к Сатане.
Облик андреевского Иуды с живым и мертвым глазами предшествует двойственности облика Воланда в романе Булгакова. «Двоилось также и лицо Иуды: одна сторона его, с черным, остро высматривающим глазом, была живая, подвижная, охотно собиравшаяся в многочисленные кривые морщинки. На другой же не было морщин, и была она мертвенно гладка, плоская и застывшая... казалась огромною от широко открытого слепого глаза. Покрытый белесой мутью, не смыкавшийся ни днем, ни ночью, он одинаково встречал и свет и тьму», — писал Л. Андреев61. А в романе М. Булгакова при описании встречи Маргариты и Воланда: «Нестерпимо колючий левый глаз глядел на нее, и свечные огни горели в нем, а правый был мертв»62.
Во второй тетради сохранились сцены у Каиафы, намеченные в плане: «Из сохранившегося текста можно понять, что глава начинается с рассказа <...> о заседании Синедриона. Мелькают имена Каиафы, Иуды, Иоанна. Иуда Искариот совершает предательство. Каиафа благодарит Иуду за предупреждение и предостерегает его — бойся Толмая»63.
Страницы с описанием допроса Иешуа у Анны и Каиафы и сцены заседания Синедриона предшествовали допросу его у Пилата; они сохранились не полностью. Анна обвиняет Иисуса в том, что он самозванно называет себя царем. Это место соответствует тексту Евангелий: при разговоре с Анной слуга его ударил Иисуса по щеке (Иоан. 18:19—22).
После допроса у Анны в рукописи первой тетради романа следовало описание заседания Синедриона, однако именно это место рукописи было уничтожено Булгаковым 18 марта 1930 года, после того как он узнал, что запрещена его пьеса «Кабала святош». Мотивы власти идеологической камарильи, стоящей у «трона» правителя и разделяющей его с народом, содержательно связывают пьесу о владычестве «Общества святых даров», погубившего Мольера при Людовике XIV во Франции, и страницы романа, посвященные иудейскому Синедриону. Эти страницы, сообщает В.И. Лосев, — «пять листов с убористым почерком были обрезаны под корешок» и сожжены64.
Булгаков, возобновив работу над романом позднее, не восстановил эту часть рукописи. Исследователи справедливо полагают, что в описании заседания Синедриона могли быть созданы характеры идейных властителей России 1920—1930-х годов65. Современная Булгакову «кабала», объявлявшая одно нужным и прекрасным, другое вредным, безраздельно властвовала в литературе. Случай с «Бегом», когда Сталин, благоволивший к таланту Булгакова, смотревший «Дни Турбиных» пятнадцать раз, вынужден был объявить его «восемь снов» произведением антисоветским, подтверждает это.
В окончательном тексте романа Иешуа является к Пилату со следами побоев на лице. Что же предшествовало допросу у прокуратора? В Евангелиях сказано, что первосвященник Каиафа и фарисеи хотели найти вину Иисуса, искали лжесвидетелей, чтобы убить его. Евангелисты Матфей и Марк почти одинаково описывают заседание Синедриона: «Первосвященники и старейшины и весь Синедрион искали лжесвидетельства против Иисуса, чтобы предать его смерти. И не находили; и хотя много лжесвидетелей приходили, не нашли. Но наконец пришли два лжесвидетеля. И сказали: "Он говорил: могу разрушить храм Божий и в три дня создать его". И встав, первосвященник сказал Ему: "Что же ничего не отвечаешь? Что они против тебя свидетельствуют?" Иисус молчал. И первосвященник сказал ему: "Заклинаю тебя Богом живым, скажи нам, ты Христос, Сын Божий?" Иисус говорит ему: "Ты сказал; даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных". Тогда первосвященник разодрал одежды свои и сказал: "Он богохульствует! На что еще нам свидетелей? Вот, теперь вы слышали богохульство Его!! Как вам кажется?" Они же сказали в ответ: "Повинен смерти". Тогда плевали ему в лице и заушали Его; другие же ударяли его по ланитам и говорили: "Прореки нам, Христос, кто ударил тебя?"» (Мф. 26:59—68). «И некоторые начали плевать на Него и, закрывая Ему лице, ударять Его и говорить ему: "Прореки". И слуги били его по ланитам» (Марк. 14:65).
«Повинен смерти!» — реплика Ивана Грозного о Борисе Годунове в «Иване Васильевиче», точно воспроизводящая слова членов Синедриона в Евангелии от Матфея. В ранних рукописях, в главах, описывающих московских жителей, персонажи носят не совсем обычные говорящие имена: Нютон, Римский, Богохульский. Тексты Евангелий, событийная и смысловая, идейная связь эпизодов в них, несомненно, являются ключом к тексту романа.
По замыслу Булгакова, Иуда был одним из доносчиков Синедриона. Поверх плана второй главы писатель сверху написал крупно: «Delatores — доносчики». Подобно многим другим писателям, например Е.И. Замятину в «Огнях святого Доминика» и в романе «Мы», Булгаков сравнивал идеологическое насилие 1920-х годов, когда каждый состоящий на службе или учащийся в высшей школе проходил «чистку», публично каясь в своих грехах, с временами инквизиции, когда процветал и приносил доход институт доносительства.
Не возвращаясь более по цензурным причинам к эпизодам заседания Синедриона в тексте романа, Булгаков вводит в повествование фигуру одного из евангелистов — Левия Матфея. Хотя Иешуа неоднократно с опасением и даже со страхом говорит о том, что Левий Матфей не понимает его слов и неверно толкует их, писатель явно хотел обратить внимание читателей именно на текст Евангелия от Матфея. В самом отрицании булгаковским героем текста Евангелия, записанного Левием Матфеем, заключена загадка. Но не следует забывать, что это «евангелие от дьявола», которое Владимир Миронович Берлиоз предложил Вельяру Вельяровичу Воланду опубликовать в его журнале «Богоборец» с некоторыми поправками. От чего в Евангелиях отрекается в своем повествовании сатана?.. Допрос Пилатом Иешуа — центральная глава романа — во многом основан на Евангелии от Иоанна, в разговор Иешуа с Пилатом писатель включил некоторые вопросы, заданные ему во время заседания Синедриона, например вопрос о разрушении храма. Почему же Булгаков вводит в роман именно Левия Матфея? Очевидно, в тексте Евангелия от Матфея есть то, что писатель не мог высказать прямо.
Речь может идти об обличениях фарисеев — властвующей иудейской секты, с которой постоянно спорил Иисус, кабалы того времени. В главе 23 Евангелия от Матфея написан текст, который невольно вызывал ассоциации с современностью. Слова «вождь», «учитель», «отец», «наставник», которые фарисеи велели народу относить к самим себе, вошли на рубеже 1920—1930-х годов в язык идеологической пропаганды России. Христос в Евангелии от Матфея говорит: «...на Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи; Итак все, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте, по делам же их не поступайте, ибо они говорят и не делают; Связывают бремена тяжелые и неудобоносимые и возлагают на плечи людям, а сами не хотят и перстом двинуть их; Все же дела делают, чтобы видели их люди: расширяют хранилища свои и увеличивают воскрилия одежд своих; Также любят предвозлежания на пиршествах и председания в синагогах и приветствия в народных собраниях, и чтобы люди звали их: "учитель! Учитель!" <...> Горе вам, вожди слепые <...> Безумные и слепые! <...> Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды. Фарисей слепой! Очисти прежде внутренность чаши и блюда, чтобы чиста была и внешность их. Горе вам <...> что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты; Так и вы по наружности кажетесь людьми праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония» (Мф. 23:2).
После этих обличений в храме Иисус вышел из него и произнес: «Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне, все будет разрушено» (Мф. 24:2).
Этот вопрос о разрушении храма, связанный с обличениями, задает в Евангелиях Иисусу первосвященник, а в романе Булгакова — Пилат.
Образы проповеди в храме, несомненно, нашли воплощение на страницах романа «Мастер и Маргарита». Главная тема, которая увлекла писателя, — противоположность благообразной внешности и внутреннего содержания, образ окрашенных гробов. Он воплотил его в сценах бала сатаны: гости Воланда — убийцы, отравители, властители, доносчики — появляются нагими из раскрывающихся гробов. Завершают процессию гостей современники Булгакова — казненные Сталиным глава НКВД бывший фармацевт Генрих Ягода и его сотрудники, последними гостями первоначально были символические фигуры — поэт Гете и композитор Гуно. Булгаков указывает театральный, оперный источник своего литературного сатаны Воланда. Он — знаковая фигура, в том смысле, что он — знак присутствия в Москве зла. Но зло творит не Воланд, а «слепые вожди», в руках которых миллионы жизней. Если мы откроем роман «Мастер и Маргарита», то увидим, что глава 23-я в нем называется «Великий бал сатаны».
Таким образом, феерический бал сатаны при сопоставлении с текстом Евангелий приобретает символический смысл — Булгаков реализует библейскую метафору, лишая гостей на балу своего Воланда их роскошных одежд — внешнего. Сопоставление 23-й главы Евангелия и 23-й главы романа показывает отношение Булгакова к современным ему «фарисеям». Власть лицемеров с характерным для жизни 1930-х годов мотивом неправедного суда, убийства невинных, осуждается в романе с помощью образов нечистой силы. Булгаков обличает пошлость и лицемерие бывших революционеров, которые добились власти и стали новыми деспотами.
Левий Матфей является в финале романа, чтобы еще раз напомнить об истинных Евангелиях: именно он, вместо фиолетового рыцаря в первоначальных текстах, переносится на крышу Пашкова дома в Москве гонцом от Иисуса.
Во второй тетради после рассказа Воланда о казни Иешуа действие ненадолго возвращается на Патриаршие пруды в Москве XX века, и Иванушка спрашивает Воланда: «А что же было с Иудой?» Воланд завершает свой рассказ описанием встречи Пилата с Афранием на балконе и его непрямым приказанием избавиться от Иуды. С балкона при свете молнии Пилат видит Голгофу и три маленькие точки — три креста на ней. В рассказе Воланда уже присутствует сцена Пилата со слугой, который разбил кувшин и разлил вино на полу, а также сцена, в которой Пилат дарит кольцо Афранию — награду за тайное убийство Иуды. В первой тетради Пилат сам разлил вино и «руки его обагрились». Кувшин, возможно, также появляется в сцене Пилата не случайно, и эта деталь связывает события романа с текстом Евангелий: назначая пасхальную трапезу, во время которой он был предан, Иисус велит своим ученикам войти в город и, увидев человека с кувшином, собрать трапезу в его доме. Таким образом, кувшин в тексте романа — знак тайной вечери и предательства Иуды. Однако самого убийства Иуды в тексте нет, хотя его и предсказывает во время допроса Иешуа: «А вечером... а женщина...» Рассказ Воланда завершается сценой, в которой одинокий Пилат засыпает во время грозы на балконе.
Мотив слепоты, истоки и смысл которого — в 23-й главе Евангелия от Матфея, в первоначальных рукописях романа имеет продолжение и связан с образом Иванушки Бездомного. Следующая глава носит название «Шестое доказательство». В ней Иванушка по просьбе Воланда растаптывает изображение Иисуса на песке аллеи, и после этого с ним начинают происходить невероятные события. Внезапно произнеся фразу: «Мне бы на паперти сидеть у Василия Блаженного», он превращается в нищего, переносится во времени и оказывается на паперти собора Василия Блаженного. Иванушка видит, как из собора выходит, опираясь на острый посох, царь Иоанн IV.
Иван обещает царю помолиться за него — и после этого вдруг вновь оказывается на Патриарших прудах. Если перенесла его во времени в жестокий век Грозного ярость и злоба, то возвратило милосердие. Здесь мы вновь встречаемся с характерной для Булгакова субъективностью фантастического мира. В романе редактор «Богоборца» и поэт встречают Воланда в тот момент, когда решают, как доказать, что все рассказанное в Библии — ложь.
В отношениях Воланда с московскими жителями действует закон, который основан на любимом библейском изречении Булгакова: «Коемуждо по делам его...». В ранних рукописях действие романа происходит в момент «конца света» 14 июня 1943 года, как в предсказании знаменитого французского астролога Мишеля Нострадамуса66. В ад, во власть сатаны, попадают те, кто согрешил, — каждый на Страшном суде отвечает за дела свои. Берлиоз, который с интересом прослушав «версию» Воланда, остается жесток и бесчувствен, говорит о Христе: «Нуте-с, поволокли его...»67, — через несколько мгновений погибает. Иванушка остается в живых, — этому удивляется встретивший его в больнице Мастер. Сама болезнь, которая поражает Иванушку, то есть название ее, косвенно связана с образом царя Иоанна. «Мания фурибунда» в переводе с латыни означает «яростная мания». Эту черту облика Иоанна — исказившую лицо царя «неизъяснимую ярость», которая послужила причиной страшных жестокостей, — выделяет в описании вернувшегося из Александровской слободы царя Н.М. Карамзин. (См. гл. 4. «Чуждая буря»: наброски 1934 г.)
Мания Ивана сказывается в яростном желании поймать и наказать вредителя-сатану, в его болезни — оценка писателем жестокости, которая охватила страну. 8 мая 1929 года Булгаков отнес в журнал часть своего нового романа — именно главу «Мания фурибунда», в которой Иванушка, как Чарнота в «Беге», является в ресторан Дома писателей в Москве в подштанниках и попадает в психиатрическую клинику. Однако сатирическое изображение писательской организации — Всеобписа — не укладывалось в цензурные рамки, и Булгаков получил отказ68.
Уже в главе «Мания фурибунда», которая впоследствии получила название «Дело было в Грибоедове», действие переносится в клинику Стравинского. Согласно первой рукописи, Ивану еще дважды доведется встретиться с сатаной. Воланд посещает Ивана ночью в больнице69. Но, несомненно, этот образ был лишь видением, личным кошмаром Ивана, выполняя ту же роль, которую выполнял черт в романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы», — разъяснение неизвестного и непонятного. От этого первоначального замысла в окончательном тексте романа остается название главы — «Раздвоение Ивана», повторяющее название главы в романе Достоевского — «Черт. Кошмар Ивана Федоровича». Затем Воланда заменяет Мастер — писатель, которому Булгаков дает внешность Гоголя, за девять дней до смерти сжегшего вторую часть «Мертвых душ». В сохранившихся частях этой первой рукописи Иванушка бежит из клиники Стравинского и «под видом "трубочиста"» проникает на похоронную процессию Берлиоза, садится на козлы катафалка и устраивает гонку по Москве, во время которой опрокидывает гроб и покойника с Крымского моста в Москва-реку. От тряски Берлиоз вылезает из гроба, и у зрителей «возникает впечатление, что он сам правит колесницей»70. (Эта ужасная сцена указывает на причину такого полного совпадения фамилии председателя московской писательской организации и известного композитора-романтика, автора «Восьми снов Фауста» и «Фантастической симфонии»: необъяснимые и странные события произошли и во время похорон Гектора Берлиоза.) Поэта вновь водворяют в лечебницу, где он слепнет.
«Затем повернулся к доктору и пророчески грозно сказал:
— Ну, пусть погибает Красная столица, я в лето от Рождества Христова 1943-е все сделал, чтобы спасти ее! Но... но победил ты меня, сын погибели, и заточили меня, спасителя.
Он поднял и вытянул руки, и глаза его стали мутны, но неземной красоты»71.
Второй раз Иванушка встречается с Воландом после бала сатаны. Он оказывается среди мертвых, которых принимает и чьими потусторонними судьбами распоряжается Воланд. В тексте рукописи, помеченной датой 11 ноября 1933 года и получившей в окончательном тексте название «У камелька», написано завершение первоначального сюжета с Иваном:
«...Слепой и неуверенной походкой он подошел к ложу.
— Узнаешь меня, Иванушка? — спросил сидящий. Иванушка Бездомный повернул слепую голову на голос.
— Узнаю, — слабо ответил он и поник головой.
— И веришь ли, что я говорил с Понтием Пилатом?
— Верую.
— Что же хочешь ты, Иванушка? — спросил сидящий.
— Хочу увидеть Иешуа Га-Ноцри, — ответил мертвый, — ты открой мне глаза.
— В иных землях, в иных царствах будешь ходить по полям слепым и прислушиваться. Тысячу раз услышишь, как молчание сменяется шумом половодья, как весной кричат птицы, и воспоешь их, слепенький, в стихах, а на тысячу первый раз, в субботнюю ночь, я открою тебе глаза. Тогда увидишь его. Уйди в свои поля.
<...> И слепой стал прозрачен, потом и вовсе исчез.
Маргарита, прижавшись щекой к холодному колену, не отрываясь, смотрела»72.
После Ивана Воланд беседует с головой Берлиоза, решает судьбу администратора Варьете Внучаты (впоследствии — Варенухи) и барона фон Майзена.
Вместе с Иваном Бездомным в роман входит один из важнейших лейтмотивов произведения — мотив слепоты, содержательно явно привязывающий повествование и героев конца 1920-х годов к текстам Евангелий, являющихся ключом для оценки героев и событий. В Евангелии от Иоанна фарисеи спрашивают Иисуса о слепоте, в которой он часто обвинял их: «...некоторые из фарисеев, бывших с ним, сказали ему: неужели и мы слепы? Иисус сказал им: если бы вы были слепы, не имели бы на себе греха, но как вы говорите, что видите, то грех остается на вас» (Иоан. 7:40, 41). В Евангелии от Матфея записаны слова Христа: «...оставьте их: они слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму...» (Мф. 15:14).
Это первоначальное решение судьбы Ивана (в окончательном тексте он становится московским профессором) раскрывает замысел писателя о своем герое: подвергнутый искусственному изъятию из родной ему культуры и традиции, он перенимает взгляды, понятия, оценки и «болезни» своих вождей. Тексты Библии и мотив слепоты в романе освещают взгляд Булгакова на судьбу народа.
А. Мейер находит, что сцена хора слепых в «Закате» И. Бабеля послужила источником эпизода с хоровым кружком Коровьева в романе и отправкой служащих, поющих «Славное море, священный Байкал...»73. Трансформация сцены хора слепых может быть связана именно с трактовкой мотива слепоты и темы слепых вождей у Булгакова.
В сценах Пилата и Иешуа и Воланда и Ивана существует совпадение фрагментов текста. Советуя Пилату исцелиться, Иешуа предлагает прокуратору идти гулять с ним «на луга»74. Пилат кричит Иешуа: «Кесарь император будет недоволен, если я начну ходить по полям!»75 Воланд, пытаясь избавиться от Ивана, брезгливо отталкивает его со словами «Божий человек!»76 Через четыре года, завершая судьбу Иванушки, Булгаков пишет реплику Воланда: «Уйди в свои поля»77.
В контексте произведений Булгакова 1920-х и 1930-х годов и конфликта убийцы, палача и жертвы, который занимал писателя в это время, образ Иванушки бросает свет на образ Иешуа, привязывая его к русской истории, братоубийственному конфликту гражданской войны и страшным событиям современности. Образы Крапилина, Ивана, Иешуа создают в творчестве писателя ряд невинных жертв, вызывают прямые ассоциации с множеством жертв братоубийственной войны и террора новой власти в России.
Примечания
1. Булгаков М.А. Письмо И.В. Сталину, М.И. Калинину, А.И. Свидерскому и А.М. Горькому // Булгаков М.А. Дневник. Письма. М., 1997. С. 200—201.
2. Гете И.В. Фауст // Гете И.В. Собр. соч. в 10 т. М., 1976. Т. 4. С. 250.
3. Булгаков М.А. Дьяволиада: повесть о том, как близнецы погубили делопроизводителя // Недра: альманах. 1924. № 4.; Он же. Роковые яйца: повесть // Там же. 1925. № 6. С. 79—148.
4. Булгаков М.А. Луч жизни // Красная панорама. 1925. № 19—22, 24. См. об этом: Гудкова В.В. Повести Михаила Булгакова // Булгаков М.А. Собр. соч. в 5 т. М., 1990. Т. 2. С. 670.
5. Булгаков М.А. Белая гвардия: роман // Россия. 1925. № 4, 5.
6. Булгаков М. Дьяволиада. М., 1925.
7. Цит. по: Купченко Вл., Давыдов З. М. Булгаков и М. Волошин // М.А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени. М., 1988. С. 413.
8. Цит. по: Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988. С. 319.
9. Цит. по: Гудкова В.В. Повести Михаила Булгакова. С. 684—685.
10. Там же.
11. Зайцев Б.К. Улица Святого Николая // Зайцев Б.К. Собр. соч.: 9 т. М., 2000. Т. 2.
12. Гудкова В.В. Бег: Примеч. // Булгаков М.А. Пьесы 1920-х годов. Л., 1989. С. 554.
13. См. об этом: Нинов А.А. Багровый остров: Примеч. // Булгаков М.А. Пьесы 1920-х годов. Л., 1989. С. 640.
14. Слащов-Крымский Я.А. Требую суда общества и гласности. Константинополь, 1921; Он же. Крым в 1920 г. М., 1924; Он же. Белый Крым. 1920. М., 1990.
15. Сталин И.В. Ответ драматургу В.В. Билль-Белоцерковскому // Сталин И.В. Соч.: в 12 т. М., 1948. Т. 11. С. 347.
16. Дневник Клены Булгаковой. М., 1990. С. 136.
17. Булгаков М.А. Необыкновенные приключения доктора // Булгаков М.А. Собр. соч. в 5 т. М., 1989. Т. 1. С. 435.
18. Булгаков М.А. Красная корона // Там же. С. 446.
19. Чудакова М.О. Рассказы: коммент. // Там же. С. 594.
20. Булгаков М.А. Красная корона. С. 448.
21. Письмо Правительству СССР Михаила Афанасьевича Булгакова 28 марта 1930 г. // Булгаков М.А. Собр. соч. в 5 т. М., 1990. Т. 5. С. 445.
22. Булгаков М.А. Бег [1-я ред.] // Булгаков М.А. Пьесы 1920-х годов. Л., 1989. С. 424.
23. Нечкина М.А. Война 1812 года. М., 1949. С. 57.
24. Булгаков М.А. Бег [1-я ред.]. С. 440.
25. Толстой А.Н. Письмо Н.В. Чайковскому. Апрель 1922 г. // Переписка А.Н. Толстого: в 2 т. М., 1989. Т. 1. С. 304—309.
26. Булгаков М.А. Бег [1-я ред.]. С. 257.
27. Там же. С. 272—273.
28. Булгаков М.А. Копыто инженера: ранние редакции и варианты романа «Мастер и Маргарита». Тетрадь 2. 1928—1929 / публ. В.И. Лосева // Булгаков М.А. Собр. соч. в 8 т. СПб., 2002. Т. 4. С. 55.
29. Там же. С. 65.
30. Там же. С. 67.
31. Там же. С. 58, 62, 63.
32. Там же. С. 58.
33. Лосев В.И. Копыто инженера: коммент. // Булгаков М.А. Собр. соч. в 8 т. СПб., 2002. Т. 4. С. 730.
34. Булгаков М.А. Копыто инженера. С. 63, 61, 65; Лосев В.И. Копыто инженера: коммент. С. 736.
35. Булгаков М.А. Копыто инженера. С. 64.
36. Там же.
37. Белобровцева И., Кульюс С. Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»: опыт коммент. Таллинн, 2004. С. 139. (Далее с назв. «Опыт комментария».)
38. Там же. С. 138. См. об этом: Казакова Н.А., Мавлеев Е.В. Отражение западной легенды о Понтии Пилате в «Хождении во Флоренцию» 1437—1440 гг. // Культурное наследие Древней Руси: Истоки. Становление. Традиции. М., 1976. С. 94—105.
39. Цит. по: Лосев В.И. Черный маг: коммент. // Булгаков М.А. Собр. соч. в 8 т. СПб., 2002. Т. 4. С. 736.
40. Иосиф Флавий. Иудейская война. СПб., 1900. С. 179—181. Репринт. изд. / прил. к воен.-истор. журн. «Орел». СПб., 1991.
41. Булгаков М.А. Копыто инженера. С. 68.
42. Черток Я.Л. Примечания // Иосиф Флавий. Иудейская война. СПб., 1900. С. 181.
43. Белобровцева И., Кульюс С. Опыт комментария. С. 56.
44. Цит. по: Черток Я.Л. Примечания // Иосиф Флавий. Иудейская война. С. 181.
45. Цит. по: Лосев В.И. Черный маг: коммент. С. 725.
46. Иосиф Флавий. Иудейская война. С. 25.
47. См. об этом: Лосев В.И. Копыто инженера: коммент. С. 735.
48. Иосиф Флавий. Иудейская война. С. 92—93.
49. Там же. С. 91.
50. Булгаков М.А. Мастер и Маргарита / ред. А.А. Саакянц. М., 1975. С. 635.
51. Белобровцева И., Кульюс С. Опыт комментария. С. 288; Галинская И. Ключи даны: шифры Михаила Булгакова. М., 1989. С. 274.
52. Блок А.А. Король на площади // Блок А.А. Собр. соч. в 6 т. Л., 1980. Т. 3. С. 254, 284.
53. Булгаков М.А. Мастер и Маргарита / ред. Л.М. Яновской // Булгаков М.А. Собр. соч. в 5 т. М., 1990. С. 369—371.
54. Булгаков М.А. Великий канцлер: ранние редакции и варианты романа «Мастер и Маргарита» / публ. В.И. Лосева // Булгаков М.А. Собр. соч. в 8 т. СПб., 2002. Т. 4. С. 276—277.
55. Лосев В.И. Черный маг: коммент. С. 724—725; Белобровцева И., Кульюс С. Опыт комментария. С. 13—14.
56. Лосев В.И. Черный маг: коммент. С. 724.
57. Там же.
58. Ханнс Д. Роль Иешуа в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» / пер. с англ. В.И. Немцева // Возвращенные имена русской литературы: аспекты поэтики, эстетики, философии. Самара, 1994. С. 74—91.
59. Андреев Л.А. Иуда Искариот // Андреев Л.А. Избр. произв. Л., 1984. С. 308.
60. Там же.
61. Там же. С. 259.
62. Булгаков М.А. Великий канцлер. С. 230.
63. Лосев В.И. Копыто инженера: коммент. С. 730.
64. Лосев В.И. Черный маг: коммент. С. 724.
65. Чудакова М.О. Архив М.А. Булгакова: матер. к творческой биографии писателя // Записки Отдела рукописей Гос. б-ки СССР им. В.И. Ленина. М., 1976. Вып. 37. С. 104; Лосев В.И. Черный маг. Копыто инженера: коммент. С. 724, 730.
66. Белобровцева И.З., Кульюс С.В. Опыт комментария. С. 67.
67. Цит. по: Лосев В.И. Черный маг: коммент. С. 724.
68. Чудакова М.О. Архив М.А. Булгакова. С. 113.
69. Булгаков М.А. Великий канцлер. С. 198.
70. Цит. по: Лосев В.И. Черный маг: коммент. С. 726.
71. Булгаков М.А. Черновые наброски к главам романа, написанные в 1929—1931 гг. / публ. В.И. Лосева // Булгаков М.А. Собр. соч. в 8 т. СПб., 2002. Т. 4 С. 101.
72. Булгаков М.А. Великий канцлер. С. 231.
73. Мейер А. «Закат» И. Бабеля в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Булгаковский сб. I. Таллинн, 1994. С. 53—54.
74. Булгаков М.А. Копыто инженера (1928—1929). С. 57; Он же. Великий канцлер. С. 366.
75. Там же. С. 58.
76. Цит. по: Лосев В.И. Копыто инженера: коммент. С. 732.
77. Булгаков М.А. Великий канцлер (1933—1936). С. 231
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |