Метафизические вопросы. Добро и Зло

...Откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло.

Бытие; 3:5

«...вечно хочет зла и вечно совершает благо».

И. Гёте. «Фауст»

Противопоставление Добра и Зла («...по сторонам животворяща древа...»). Противопоставление Добра и Зла как полярных начал сформировалось еще в мифах, которые по своей сути — дуальны, так как в них изначально присутствует двоемирие.

В «Руслане и Людмиле» Пушкин нарисовал мифическое древо («у Лукоморья дуб зеленый»), одним из прототипов которого, безусловно, является Мировое Древо из мономифа (которое также присутствует и в библейской сцене в раю как Дерево Познания Жизни и Смерти — в «Бытии» Моисея). Древо Жизни и Смерти (символ оси мира) с его центральным положением («на лоне мира», по Пушкину) определяет диалектику человеческой жизни и смерти и роль самого человека в развитии этой диалектики. Там, «у Лукоморья» — в этом сакральном центре вселенной в виде некого острова (где «дремучий берег») — обитают у Пушкина и темные и светлые духи — духи Добра и духи Зла:

Чета духов с начала мира,
Безмолвная на лоне мира,
Дремучий берег стережет...

«Руслан и Людмила» (1821)

По одну сторону древа — человека всегда будут подстерегать духи Тьмы, по другую — духи Света. «На этом стоит мир», — говорит Воланд, повелитель духов Тьмы в «Мастере и Маргарите» у Булгакова.

Согласно, например, традиции иудаизма (мистического учения каббалы), не существует абсолютного Добра, как и абсолютного Зла. Зло неотделимо от Добра, и его существование в мире необходимо. Но не существует и абсолютного зла. Зло есть лишь умаление света, тень, исходящая от божественного источника. Зло неотделимо от Добра, и его существование в мире необходимо. С другой стороны, то, что человеку может показаться Злом, с позиции высшего разума может являться для него Добром, поскольку замыслы высшего разума сокрыты от человека. Поэтому в иудаизме вообще отрицается существование Зла как отдельной независимой силы, существующей в мире. Все в итоге служит Добру. Эти постулаты отражают также и идеи романа Булгакова — последователя многих художественных идей Пушкина, Гёте, Достоевского и Толстого.

«...Я мелким бесом извивался». Метафизическое зло. Родословная «мелкого беса» (Пушкин — Гёте — Эдгар По — Бодлер — Булгаков). Образ демона как олицетворение метафизического зла имеет глубочайшую традицию в мировой литературе. Вслед за Гёте Пушкин в своей «Сцене из Фауста» (1825) олицетворяет духа зла в образе Мефистофеля, с которым у Фауста заключен договор (собственно, договор с совестью, со своей темной стороной души). Этот пушкинский образ сродни гётевскому Мефистофелю — тоже духу зла и духу отрицания. Но еще раньше Пушкин пытался осознать природу метафизического зла в своем стихотворении «Демон» (1823), где он рисует образ некого бесплотного духа и воплощение обратной стороны души человека, которая сродни той психической силе, что заставляет человека иногда совершенно неожиданно для себя поступать себе же во зло. М. Булгаков, как известно, следуя во многом традициям И. Гёте и Пушкина при написании своего романа, берет эпиграфом к «Мастеру и Маргарите» слова Мефистофеля: «Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».

Продолжателем традиций Гёте и Пушкина в этом плане можно считать также французского поэта Шарля Бодлера — певца «цветов зла», который переводит на французский язык новеллу американского писателя Эдгара По «The Imp of the perverse» («Бес противоречия»), одно из программных произведений Эдгара По.

Рассказ «The Imp of the perverse» («Бес противоречия»), который еще переводят как «Демон перверсии», что очень близко французскому переводу Бодлера («Le Démon de la perversion»), касается неизведанной области человеческой психологии — немотивированной силы поведения человека, которую Эдгар По в рассказе «Черный кот» определяет как «первобытные импульсы человеческого сердца» («the primitive impulses of the human heart»). Речь идет об олицетворении психической (психологической) силы, которая часто неожиданно для самого человека заставляет его поступать словно себе во зло, о чем, собственно, и повествует «The Imp of the perverse» Эдгара По.

Переведенное Бодлером «the imp of the perverse» как «злокозненный демон» типологически очень близко бесу-проказнику Эдгара По — «мелкому бесу» («недобесу»). В создании «мелкого беса» можно наблюдать у Э. По не только сосредоточенность на темной стороне человеческой личности, но здесь проглядывает также и его своеобразный «поэтический принцип» — страсть к игре слов, каламбурам и парономазиям: так в самом слове «perverse» («перверсия») Эдгар По видит поразительное его превращение из слова «verse» (стихи, слово) — почти в его библейском значении («В начале было слово»). Добавляя этот игровой момент в название своего произведения, Эдгар По не столько демонизирует перверсию, сколько указывал на то, что человек вынужден жить, мириться и играть со своими страстями, несмотря на то что они могут нести ему гибель. В таком понимании его образ Imp of the perverse очень близок немецкому писателю И. Гёте с его Духом отрицания (которого Пушкин также пытался осмыслять в «Демоне» и в своих критических статьях по поводу «Демона»).

Шарлю Бодлеру тоже доводилось аналогичным образом играть с понятием версификации (от фр. слова «vers» — стихи) — стоит вспомнить сопоставление у него этого слова с лексемой les vers (черви): «Ô vers! Noirs compagnons sans oreille et sans yeux, / Voyez venir à vous un mort libre et joyeux» («О земляные черви! Темные спутники без слуха и зрения, // Услышьте приход к вам вашей смерти, свободной и радостной»; перевод с фр. наш — А.-А.А.).

Переводя новеллу Эдгара По, Бодлер включает ту же словесную игру, которая местами выливается у него в своего рода перверсификацию текста источника, не лишенную элементов литературной мистификации (когда один язык начинает говорить вместо другого, это зачастую действительно может обернуться некой мистификацией, чем, собственно, и является всякий гениальный литературный перевод).

У американского писателя Эдгара По понятие «imp» («бесёнок», «дьяволенок», «чертенок») лексически очень близко русскому «бес» или «бесенок» (ср. у Пушкина в «Сцене из Фауста»: «Я мелким бесом извивался»), хорошо известному также и по роману писателя серебряного века Федора Сологуба — «Мелкий бес»). У писателя Э. По понятие «imp» имеет подчеркнутые коннотации с инфантильностью (детскостью, наивностью и недоразвитостью) беса — нечто вроде «недобеса» по отношению к истинному теологическому дьяволу. Переводя рассказ Эдгара По на французский язык, Шарль Бодлер передает слово «the imp» французским «le démon», достаточно верно схватив внутреннюю форму исходного английского слова трактуя его как «маленького демона или дьявола, озорного духа» (a small demon or devil; mischievous sprite). Заметим что и Пушкин, изображая невольную перверсию души человека в стихотворении «Демон» (1825), называет беса отрицания (по Гёте) или беса перверсии (по Эдгару По) также «демоном».

Для Бодлера, который, как и Пушкин, называет беса противоречия демоном, также будет важным в переводе новеллы По, что «emphutos», к которому восходит английское «imp», буквально означает «сеять семена в землю», что фигурально может подразумевать внедрение в сердце человека некой духовной сущности (собственно, Духа — «Esprit»/«Sprite»). Однако все же Бодлер вместо высокопарного Esprit (Sprite) переводит английское «the imp» более значимым для него словом — «démon» (демон) вместо высокопарного «esprit/sprite», которое в его сознании соотносится скорее даже не с романтическим образом и не с образом христианской демонологии, а с «демоном Сократа», а также со средневековыми буффонами, ломающими комедию на улицах и площадях. И в этом образ Шарля Бодлера где-то смыкается с булгаковскими образами бесов из «Мастера и Маргариты».