«Другой кусок пергамента» (гл. 2)
М. Булгаков. «Мастер и Маргарита»
Одна из частей большой сцены суда Пилата заканчивается следующей картиной: «...в голове прокуратора сложилась формула. Она была такова: игемон разобрал дело бродячего философа Иешуа по кличке Га-Ноцри и состава преступления в нем не нашел. В частности, не нашел ни малейшей связи между действиями Иешуа и беспорядками, происшедшими в Ершалаиме недавно. Бродячий философ оказался душевнобольным. Вследствие этого смертный приговор Га-Ноцри, вынесенный Малым Синедрионом, прокуратор не утверждает. Но ввиду того, что безумные, утопические речи Га-Ноцри могут быть причиною волнений в Ершалаиме, прокуратор удаляет Иешуа из Ершалаима и подвергает его заключению в Кесарии Стратоновой на Средиземном море, то есть именно там, где резиденция прокуратора. Оставалось это продиктовать секретарю» (гл. 2).
Финал этой сцены Булгакова очень напоминает один из эпизодов биографии Пушкина — финал его беседы с императором Николаем I в Москве в Чудовом монастыре, куда Пушкин был вызван царем по поводу его возможного участия в мятеже декабристов. Пушкин рассказывал об этой своей беседе с царем польскому графу Струтынскому, с которым он был очень дружен. В воспоминаниях Струтынского имеется самая подробная запись о разговоре Николая I с Пушкиным, которая сделана Струтынским со слов самого Пушкина («Такова была сущность Пушкинского рассказа. Наиболее значительные места, запечатлевшиеся в моей памяти, я привел почти дословно»).
Сходство булгаковской сцены суда Пилата с биографической сценой из жизни Пушкина кажется аллюзивной: как и Пилат, который верша суд над Иешуа, не нашел в деле Иешуа состава преступления и первоначально принял решение о его невиновности, Царь Николай I не нашел вины Пушкина в его помыслах и политическом участии в деле декабристов, и, также как Пилат в первой части своего суда, царь принял решение отпустить Пушкина: «Что же до тебя, Пушкин, ты свободен. Я забываю прошлое, даже уже забыл. Не вижу пред собой государственного преступника, вижу лишь человека с сердцем и талантом, вижу певца народной славы, на котором лежит высокое призвание воспламенять души вечными добродетелями и ради великих подвигов! Теперь... можешь идти! Где бы ты ни поселился, — ибо выбор зависит от тебя, — помни, что я сказал, и как с тобой поступил, служи родине мыслью, словом и пером. Пиши для современников и для потомства, пиши со всей полнотой вдохновения и совершенной свободой, ибо цензором твоим — буду я».
Сходство эпизода романа Булгакова с эпизодом противостояния Пушкина царю кажется тем очевиднее, что в словах Пушкина о судьбе народа, которые мы встречаем в этом диалоге, имеют совершенно те же выражения, что и у Булгакова в диалоге Иешуа и Пилата, которые булгаковские герои произносят в своей беседе — о «жизни, которая висит на волоске». Объясняя свои политические взгляды царю, Пушкин (в пересказе этих слов графом Струтынским) использует то же самое выражение: «...самоуправство административных властей, развращенность чиновничества и подкупность судов. Россия стонет в тисках этой гидры, поборов, насилия и грабежа, которая до сих пор издевается даже над высшей властью. На всем пространстве государства нет такого места, куда бы это чудовище ни досягнуло, нет сословия, которого оно ни коснулось бы. Общественная безопасность ничем у нас не обеспечена, справедливость в руках самоуправств! Над честью и спокойствием семейств издеваются негодяи, никто не уверен ни в своем достатке, ни в свободе, ни в жизни. Судьба каждого висит на волоске, ибо судьбою каждого управляет не закон, а фантазия любого чиновника, любого доносчика, любого шпиона. Что ж удивительного, Ваше Величество, если нашлись люди, чтоб свергнуть такое положение вещей?»
Видение Пилата («Он имел одно виденье / Непостижное уму»). Как известно, последующие эпизоды биографии Пушкина можно было бы сравнить с восхождением на Голгофу. Начинаются преследования со стороны полиции, продолжавшиеся до самого его убийства на дуэли. Историки и пушкинисты из числа членов Ордена Р.И. всегда изображают дело так, что преследования исходили будто бы от Николая I.
В случае с историей булгаковского героя Иешуа (как и в случае с эпизодом из биографии Пушкина), в романе Булгакова возникает тема «Закона об оскорблении величества». Мы видим, как решение Пилата меняется, когда ему подают «другой кусок пергамента»:
«Все о нем? — спросил Пилат у секретаря.
— Нет, к сожалению, — неожиданно ответил секретарь и подал Пилату другой кусок пергамента.
— Что еще там? — спросил Пилат и нахмурился...
Прочитав поданное, он еще более изменился в лице. Темная ли кровь прилила к шее и лицу или случилось что-либо другое, но только кожа его утратила желтизну, побурела, а глаза как будто провалились. Опять-таки виновата была, вероятно, кровь, прилившая к вискам и застучавшая в них, только у прокуратора что-то случилось со зрением.
Так, померещилось ему, что голова арестанта уплыла куда-то, а вместо нее появилась другая. На этой плешивой голове сидел редкозубый золотой венец; на лбу была круглая язва, разъедающая кожу и смазанная мазью; запавший беззубый рот с отвисшей нижней капризною губой. Пилату показалось, что исчезли розовые колонны балкона и кровли Ершалаима вдали, внизу за садом, и все утонуло вокруг в густейшей зелени Капрейских садов. И со слухом совершилось что-то странное, как будто вдали проиграли негромко и грозно трубы и очень явственно послышался носовой голос, надменно тянущий слова: "Закон об оскорблении величества..."
Мысли понеслись короткие, бессвязные и необыкновенные: "Погиб!", потом "Погибли!.." И какая-то совсем нелепая среди них о каком-то долженствующем непременно быть — и с кем?! — бессмертии, причем бессмертие почему-то вызывало нестерпимую тоску. Пилат напрягся, изгнал видение, вернулся взором на балкон, и опять перед ним оказались глаза арестанта» (гл. 2).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |