Тема заговора мятежных ангелов

Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине...

А.С. Пушкин. «Бесы» (1830)

Низвержение с Небес в Преисподнюю. По преданиям Ветхого Завета задолго до сотворения Богом земли и людей Ангел Люцифер в своей непомерной гордыне восстал против Царя Царей и вовлёк в свой мятеж десятую часть Ангелов, но был вместе с ними низринут с Небес в Преисподнюю, в область кромешной Тьмы и Хаоса. С этого момента он получает прозвище — Сатана. С тех пор он ведёт непримиримую борьбу с Богом и его созданием — человеком, отрицая его значимость в мире:

Мефистофель:

Творенье не годится никуда.

И. Гёте. «Фауст» (Пер. Б. Пастернака)

В своей борьбе бес выступает перед Богом в качестве клеветника на человека и человечество, а перед человеком — в качестве клеветника на Бога, следуя своей конечной цели — забрать душу человека с собой в Ад.

В русских народных легендах происхождение бесов также всегда связывалось с ветхозаветным мифом о падших ангелах. В них черти — это возгордившиеся ангелы, уставшие славить бога и низринутые Богом с небес. Поэтому гордыня справедливо считается первичным грехом в мире, а возгордившиеся ангелы — падшими. Идея о падших ангелах получила особенное своё развитие в книге Еноха и была общепринятой также и среди апостолов. Она принималась даже самим Иисусом. Слова Христа, сказавшего своим ученикам о том, что Он видел искушавшего его сатану — «спадшего с неба» (Лука X, 18), говорят о том, что к тому моменту дьявол уже был изгнан Богом из Рая.

Путь к мудрости, одной из возвышенных добродетелей, устроен так, что может работать не иначе, как посредством изгнания. Поэтому тема изгнания, связанная с падением ангелов, лейтмотивом проходит через всё мировое творчество.

Пушкин и тема «отпадения бесов». «Проклятое племя» бесов в «Сказке о попе и о работнике его Балде» (1831) Пушкина представлено целым семейством во главе со «старым Бесом» — «супостатом» («Экого послали супостата!»).¹ Свое проклятие, естественно, они получили от Бога. По народным преданиям, когда бывшие ангелы падали — кто в воду, кто в лес, кто в поле, они превращались затем в духов отдельных урочищ. (Вспомним, что прежде чем воплотиться окончательно, бесы в «Мастере и Маргарите» «падают» на Москву в виде эфирных духов — неподалеку от Патриарших прудов, получивших свое название, очевидно, от присутствия там неподалеку в прошлом заброшенного монастыря, покинутого патриархами).

Тему «отпадения бесов» можно обнаружить также у Пушкина в его лирико-философском шедевре «Бесы» (1830). Здесь в стихотворении Пушкина, «средь белеющих равнин», кроме беса, запутывающего запоздалому путнику дорогу среди оврагов, мы видим «в беспредельной вышине» тоже целый рой демонов («покинувших поле небесной битвы»), и представших здесь у Пушкина совершенно неприкаянными изгоями:

Сколько их! куда их гонят?
Что так жалобно поют?

«Бесы» (1830)

Как и в ветхозаветном мифе, здесь у Пушкина мы видим бывших непокорных ангелов сброшенными с небес (с «беспредельной вышины»). И предстают они здесь еще не традиционными исчадиями ада, окутанными клубами серного дыма, а скорее, собратьями самого «запоздалого путника» по его злосчастной судьбе:

Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем

Надрывая сердце мне. «Бесы» (1830)

Тема изгнания, связанная с (от) падением ангелов, звучит здесь у Пушкина. Она лейтмотивом проходит также и через всё его творчество.

Совещание адских вельмож (Дж. Мильтон «Потерянный рай»; 1667). В мистериях тайных обществ и в первоисточниках масонских легенд, большинство из которых было сочинено не только под влиянием иудейских религиозных мифов, но и имело своё происхождение из литературных источников, присутствует мистическая тема заговора дьяволов, которая получила свое распространение в России через всеобщее увлечение поколения Пушкина книгой английского писателя Дж. Мильтона «Потерянный рай» (1667), со всем романтическим демонизмом представившего Сатану и его Ангелов в Аду.

Как говорил черт у Достоевского Ивану Карамазову о своей «методе»: «Я тебя вожу между верой и неверием», так и в учениях масонов существовала биполярность воззрений как некая «метода»: не только иудейский бог Яхве (его имя вписывалось внутри иудейско-сионистского и важнейшего масонского символа — шестиконечной звезды Давида, которая обладала якобы тайной магической силой), но и сам Сатана был признан «Великим Архитектором Вселенной». Тогда члены тайных масонских обществ становились его «вольными каменщиками».

У Мильтона Сатана пробуждает легионы, находившиеся в оцепенении и беспамятстве после их низвержения с Небес. Неисчислимые, они поднимаются, строятся в боевые порядки; главные их вожди носят имена известных идолов. Из бездны мрака по воле «чудесного архитектора» возникает Пандемониум — чертог Сатаны. Сатана обращается к соратникам, утешает их, повелевая собрать общий совет. Адские вельможи восседают там и совещаются. Князья Ада беседуют о несчастном своём положении. Сатана призывает восстать и мстить. Соратники соглашаются с ним:

О падший Херувим! Но знай, к Добру
Стремиться мы не станем с этих пор.
Мы будем счастливы, творя лишь Зло,
Его державной воле вопреки.
И если Провидением своим
Он в нашем Зле зерно Добра взрастит,
Мы извратить должны благой исход,
В Его Добре источник Зла сыскав.

Д. Мильтон. «Потерянный рай» (1667)

Вельзевул, Пифон, Велиал, Асмодей, Мерезин, Аббадон, Астарот, Маммон, Азазел — хорошо известные Пушкину имена дьяволов-аристократов из поэмы Мильтона, поддержавших Сатану в его мятеже против Бога. Увлечение Мильтоном и небезопасная игра в ассоциации с бесами проникла и в русские круги и стала даже некой культурной традицией. Друг Пушкина Раевский ассоциировался у поколения с Демоном, героем его одноимённого стихотворения, а Асмодей² — стало прозвищем Вяземского в кругу общества арзамасских литераторов, которое он носил даже после роспуска этого общества. В 1820-е годы Пушкин обычно так и обращался к приятелю в своих письмах. Одно из них от 19 августа 1823 начинается почти так же, как его «Сцена из Фауста» (1825): «Мне скучно, милый Асмодей...» (XIII, 66).

В самом устройстве масонских лож было много общего с устройством владений Сатаны, северного князя Ада. Многоступенчатость иерархии масонских лож напоминала многоступенчатое устройство Ада с его девятью кругами и правителями в каждом круге. Девять кругов соответствовали, собственно, траектории падения Сатаны в бездну. Как и свита Сатаны, братья-каменщики имели верховное правление, имели степени и чины, и действовали на едином основании. В рассказе Сомова «Киевские ведьмы» (1833) в сцене тайного сборища монстров на Лысой горе, мы можем встретить описание президиума тайного собрания «нечисти». В этом эпизоде, скорее всего, пародируется многоступенчатость тайного ордена: «Посреди площадки стояли подмостки о семи ступенях, покрытые черным сукном. На них сидел пребольшой медведь...».

Безусловно, в сцене тайного сборища монстров в «Киевских ведьмах» (1833) Орест Сомов пародировал ритуалы тайных собраний масонской ложи, как Булгаков в «Мастере и Маргарите» пародировал собрание круга советских литераторов — с его заседанием МАССОЛИТа во главе с председателем Берлиозом. В сцене несостоявшегося заседания у Булгакова есть аллюзия сцены Маяковского из его стихотворении «Прозаседавшиеся». В то же время, все подобные сцены «собраний» в мировой литературе своими архетипическими корнями уходят, конечно же, в евангельскую сцену тайной вечери, на которой Христом был провозглашен завет о братской любви (с ритуалом круговой чаши), которое масоны также положили в основу своего тайного знания и тайных ритуалов.

В романе Булгакова Сатана Воланд не перестает глумиться над человеком — создание Бога. Во время ритуала шествия «гостей» — обитателей Ада на балу мы видим практически одних отравителей, то есть, тех, кто извратил христов обряд с чашей, которую использовал как чашу с ядом, чтобы отравить своего ближнего. Воланд глумясь показывает своим обрядом как те последствия завета Христа и как его поняли люди. Неоднократно также в романе звучит призыв: «Яду мне, яду...» — как полное отчаяние человека и радость и глумление дьявола над человечеством.

Пушкин и тема заговора дьяволов. Пушкин в свое время также пережил увлечение мистической темой заговора дьяволов. Знакомый с мифом о падших ангелах не только по Ветхому Завету и русским народным легендам, но и по литературным источникам он мог унаследовать его метафорику, как мы уже говорили, через поэму Джона Мильтона «Потерянный рай», многочисленные цитаты из которой он приводил в своей статье «О Мильтоне и Шатобриановом переводе "Потерянного рая"». Мильтон не избежал противоречия, испытывая силу обаяния «духа адского», найдя, однако, формальное решение конфликту Добра и Зла в своей поэме: у него Сатана и силы Ада окончательно посрамлены, побеждены и повергнуты во прах. Однако, главное впечатление от мильтоновской поэмы определялось в кругу Пушкина не развязкой и не финалом проигранной борьбы, а вершинными моментами ее действия, к числу их, несомненно, принадлежат сцены, выражающие сам дух восстания. В указанной статье Пушкина о Мильтоне он писал, что автор «повествовал о духе адском, прикованном в пламени мстительном цепями диамантовыми; о времени, девять раз наделившем смертных днями и ночами в продолжение его падения; о зримой тьме вечных темниц и пламенеющем океане, в котором плавали падшие ангелы». Цельный образ как таковой самого Люцифера отсутствует у Пушкина и лишь отдельными деталями разбросан по многочисленным его произведениям. Однако дух мятежа, непокорности, столь выразительно и сочувственно представленные Мильтоном в образе Сатаны, восхищали романтика Пушкина. Он восхищался переводом Шатобриана и одновременно самим героем Мильтона: «...гремящий его голос начал речь князя демонов: "Что нам до поля нашей небесной битвы? ужели всё для нас погибло? Мы всё сохранили, и волю непреклонную, и дух мести ненасытимой, и ненависть бесконечную, и мужество непреодолимое, ужели это не победа?"»

Из дневниковых записей самого Пушкина мы узнаём, что он вступил в кишинёвскую масонскую ложу «Овидий» 4 мая 1821 года. О какой-либо его активности, участии в мистических исканиях — мало что неизвестно. Но Пушкин, скорее всего, хорошо разбирался во всех мистериях тайных обществ и в первоисточниках масонских легенд.

Мы знаем, что, начавшись как некая литературная игра в демонов-мятежников, эта опасная забава, распространившаяся в северной столице Петербурге, а затем и по всей России, названная Пушкиным завезённой из-за моря «модной болезнью» («Сцена из Фауста», 1825), закончилась выступлением её жертвенных игроков на Сенатской площади.

Пушкин не был услышан в неком своем предостережении братьев-масонов и даже подвергся гонениям. Надо было обладать огромной смелостью, чтобы бросить вызов «вольным каменщикам». Тема разгула тайных зловещих сил появляется снова у Пушкина в 1833 году в стихотворении «Гусар», которое возникает у него как некий «римейк» к рассказу Сомова «Киевские ведьмы» (1833). Через восемь лет после «Сна Татьяны» мы снова встречаем у Пушкина с описанием шабаша монстров. Зачем было Пушкину в один и тот же год вместе с Сомовым создавать своего «Гусара», произведение, очень сходное по своему сюжету с «Киевскими ведьмами»? Пушкинская сцена шабаша в «Гусаре» явно возникает как некая аллюзия вновь вспыхнувшей угрозы мести масонов?

Герой рассказа Сомова, открыв страшную тайну принадлежности своей любимой к клану ведьм и упырей, бесславно погибает. В отличие от рассказа Сомова, герой Пушкина, гусар и краснобай, его герой, став свидетелем подобной зловещей тайной мистерии, остаётся жив. Возможно, действительно, создание «Гусара» (1833) необходимо было Пушкину как создание некой литературной аллюзии происходящих в действительности событий. При этом нужно понимать, что это только одна из возможных причин изображения Пушкиным потусторонних сил, вмешивающихся в судьбу героя. Поиск же этих причин бесконечен, как глубоко и бесконечно само творчество Пушкина.

Петербургский салон из «падших ангелов» («Уединённый домик на Васильевском»). С падшими ангелами, поселившимися среди людей, мы можем встретиться также у Пушкина в одном из его замыслов, записанных за ним Титовым, когда Пушкин рассказал однажды эту историю собравшимся гостям. В этой жуткой истории мы снова встречаемся с многоликостью представителей тёмных сил, которые правят свой бал не только в малом, но и в большом свете, каким является в повести салон графини И.

Падшие ангелы образовали здесь некий петербургский салон. Мы можем видеть их тут олицетворяющими силы зла — от страшного рогатого существа до человека с привлекательной внешностью. Герой повести Павел во время первого своего посещения салона отмечает про себя странный внешний облик гостей, мало согласующийся с современной модой. Несколько пожилых людей «отличались высокими париками, шароварами огромной ширины и не скидывали перчаток весь вечер». Не совсем обычные наряды бесов были призваны всего лишь скрыть за высокими париками, перчатками и широкими шароварами их рога, когти и длинные хвосты. Они стремились скрыть свою бесовскую сущность, но та всё же проступала за их личинами. Прозвище одного из посетителей — «косоногий», заставляет, например, вспомнить о происхождении традиционной хромоты у бесов — из-за «сокрушительного падения всего сонма бесов с неба».

В конце концов, в этой повести, записанной со слов Пушкина, бесы вершат свою чёрную мессу. Некий мелкий бес, является однажды Павлу в облике высокого мужчины в салоне и, прервав его разговор с графиней И., заманивает в темные закоулки Петербурга. Сам бесследно исчезнув, бес бросает героя в объятия некого таинственного извозчика, который тут же вдруг возникает перед Павлом в темноте ночи. Путь героя (его духовный путь), как известно, отражается в пути трансцендентальном. И у Пушкина некий мистический извозчик управляет этой дорогой. Очевидно, это образ самой Смерти, которая «страшно оскалив челюсти», приобретает «лицо мертвого остова» и уносит героя в свои пределы.

«Восстание ангелов» в романе Анатоля Франса. Тему заговора ангелов против Всевышнего мы встречаем в романе французского писателя Анатоля Франса «Восстание ангелов», где мятежные ангелы, в очередной раз объявившие войну Всевышнему — небесному тирану Иалдаваофу, были снова сброшены им на землю. Будучи сброшены с небес, они попадают во Францию — в Париж и воплощаются в мстительных революционеров. По мнению падших англов, люди ошибочно, считают Иалдаваофа единым богом, тогда как он всего лишь суетный и невежественный демиург. Перевоплотившись в людей, многие из них не устояли перед мирскими соблазнами: так, архангел Мирар, ставший музыкантом Теофилем Белэ, влюбился в кафешантанную певичку Бушотту и превратился в презренного пацифиста. Но архангел Итуриид, известный как русская нигилистка Зита, воспылал еще большей ненавистью к небесному царству, раздираемому классовыми противоречиями. Херувим Истар, пламенно возлюбив человечество, решил покончить с тиранией Всевышнего над человечеством и начал изготовлять изящные портативные бомбы с целью воздвигнуть светлый град радости и счастья на обломках гнусного старого мира.

Изучив сокровища человеческой мысли в библиотеке д'Эпарвье и окончательно разуверившись в человеке как создании божием, бывший чистый дух (и ангел-хранитель Мориса д'Эпарвье), которого на небесах звали Абдиил, а «в миру» — Аркадий, решает присоединиться к своим собратьям. Он устраивается на работу в типографию. Ему не терпится приступить к реализации великого мятежного замысла создания нового мира, и он отыскивает своих товарищей — участников заговора, которые обычно собирались у Теофиля Белэ (бывшего архангела Мирара).

В минуты уныния и скорби Аркадий (бывший ангел Абдиил) навещает вместе с Зитой (архангел Итуриид), садовника Нектария. Этот еще крепкий, румяный старик был когда-то ближайшим сподвижником Люцифера и охотно рассказал молодым о первом восстании ангелов. Когда он брал в руки флейту, к нему слетались птицы и сбегались дикие звери. Зита с Аркадием слушали божественную музыку, и им казалось, что они внимают сразу и музам, и всей природе, и человеку. Аркадий совсем было забыл о старом тиране на небесах, но однажды явилась Зита с известием, что мятежные ангелы готовы обрушиться на порфировый дворец Иалдаваофа.

Председатель совета министров мечтал раскрыть какой-нибудь жуткий заговор, чтобы порадовать народ, исполненный любви к твердой власти. За падшими ангелами было установлено негласное наблюдение.

Когда крепко выпив на очередном собрании, мятежники Аркадий и Истар вместе с Морисом д'Эпарвье ввязались в стычку с полицией, Истар бросил свою знаменитую бомбу, от которой сотряслась земля, потухли газовые фонари и разрушилось множество домов. На следующий день все газеты кричали о неслыханном преступлении анархистов, франкмасонов и синдикалистов. Мятежные ангелы сочли все происшедшее сигналом к началу восстания. Нектарий, Истар, Зита и Аркадий отбыли в эфирную область, чтобы просить великого архангела возглавить сражение. Над крутыми берегами Ганга они нашли того, кого искали. Прекрасный лик Сатаны был исполнен печали, ибо мудрейший из ангелов видел дальше своих последователей. Он обещал дать ответ утром.

Ночью ему приснился сон о том, как пала перед ним крепость Иалдаваофа. В его трижды святой град ворвалось мятежное войско, и бесстрашный архангел Михаил опустил свой огненный меч к ногам триумфаторов. Тогда Сатана провозгласил себя Богом, а Всевышний был низвергнут в ад. Новый владыка неба стал упиваться хвалами и поклонением, тогда как гордый несломленный Иалдаваоф томился в геенне огненной. Лик изгнанника озарился светом мудрости, и огромная тень его окутала планету нежным сумраком любви.

От этого сна Люцифер проснулся в холодном поту. Призвав верных соратников, он объявил, что побежденный Бог обратится в Сатану, а победоносный Сатана станет Богом. Поэтому одолев свое невежество и страх, нужно уничтожить Иалдаваофа прежде всего в собственных сердцах.

Тема бесов и несостоявшегося праздника в романах Достоевского и Булгакова. Тема государственного заговора в «Мастере и Маргарите» Булгакова, как и в романе Достоевского «Бесы», тесно связана с темой бесов и несостоявшегося праздника как одного из её мотивов,. В том и другом романе идея заговора показана как двойная игра. Отсюда такое обилие в обоих романах героев-шпионов, провокаторов, тайных агентов — то есть, персонажей, несущих на себе «иудин грех» (в соответствии с Новым Заветом), но который имеет также свои архетипические корни и в Ветхом Завете, где грех этот связан с образом Каина, а в еще более глубоких архетипических слоях писания — в образе падшего ангела и богоотступника Люцифера.

И в римской провинции I века — Иудее, описанной в «ершалаимских главах» романа Булгакова, и в русской провинции XIX века, описанной у Достоевского в «Бесах» — в обществе носится в воздухе одна и та же идея — идея заговора против власти, которого как огня боятся современные властители: это Каифа и Понтий Пилат в Ершалаиме (аллюзия исторического Иерусалима), и губернатор фон Лембке в романе Достоевского (губернатор некой русской провинции N., за которой можно предположить, например, провинциальный русский город Тверь). И та и другая провинции идейно управляются откуда-то из-за границы: Ершалаим — из Рима, а Тверь по какой-то злой иронии — из Швейцарии.

Оба города представлены накануне праздника, по поводу которого отовсюду в город съезжаются люди, в том числе, приходят и приезжают и главные герои романов. И в том и другом романе — это канун Пасхи, а в русской провинции — это еще и благотворительный бал в пользу гувернанток города. В обоих романах также звучит тема праздника, который не состоялся. Праздник в Ершалаиме огорчен казнью бродячего философа Иешуа, а городской праздник в русской провинции заканчивается также убийствами и пожаром. Бал у Сатаны, однако, описанный в романе «Мастер и Маргарита», разворачивается во всей своей красе.

Двойная игра той интриги, которая развивается в «Бесах» Достоевского, заключается в том, что Петр Верховенский (главный, верховный Бес в романе) подобно одному из мстительных бесов в легенде о падших ангелах осуществляет в масштабах маленького города свой мятежный замысел объединяя других бесов в заговор. Он допущен в дом к губернатору фон Лембке и пользуется «покровительством» его супруги Юлии Михайловны. Та догадывается, что Верховенский связан с революционным движением, и мечтает раскрыть заговор с его помощью. И в этом тоже проявляется двойная игра обеих сторон. На свидании с губернатором фон Лембке, чрезвычайно озабоченным происходящей смутой в городе накануне праздника, Верховенский, как Иуда, умело выдаёт ему несколько имён, в частности, Шатова и Кириллова (и в этом тоже его двойная игра клеветника и наушника), но при этом просит шесть дней, чтобы раскрыть губернатору всю организацию. Таким образом, в эти шесть дней накануне Пасхи (в Пасхальную неделю) и вершится вакханалия беса Верховенского.

Ночью в гроте у реки, куда хитростью заманивают Шатова и втроем нападают на него, Верховенский выстрелом убивает его в упор из револьвера, к телу привязывают два больших камня и бросают в пруд. Наутро, когда Кириллов стреляется, он вынужден выполнить свое обещание — оставить посмертную записку, в которой он берет на себя вину за убийство Шатова.

Разгул всех сил зла совершается в эту пасхальную неделю и в романе Булгакова. Там в подобной двойной игре первосвященнику Каифе тоже подбрасывают записку, которая должна сокрыть истинного убийцу Иуды из Кириафа (Понтия Пилата) и указать как виновного в его смерти первосвященника Каифу. Каифа действительно использовал Иуду в качестве шпиона и провокатора, как Верховенский использовал Шатова и Кириллова, приехавших из Швейцарии со своими новыми идеями о боге. Каифе необходимо убрать бродячего философа Иешуа Га-Ноцри, который тоже пришел в Ершалаим со своими новыми идеями о царстве истины. Чтобы убрать его, Каифе необходимо предъявить обвинение Иешуа в заговоре против государственной власти.

Мотив заговора бесов и заговора против государственной власти очень тесно связаны между собой в обоих романах. Перед смертью старший Верховенский, которой рассказывает всю свою жизнь одной случайной попутчице и слушает, как она читает ему Евангелие, ему приходит на мысль сравнение: он сравнивает того одержимого бесами из Святого Писания, из которого Христос изгнал бесов — с Россией (бесов, вошедших затем в свиней, бросившихся с обрыва).

Одержимы бесами и герои того заговора, который разворачивается в сюжете «ершалаимских глав» романа Булгакова. Не случайно Воланд признается, что он присутствовал при всех этих событиях, и в этом признании можно усмотреть не только косвенное но прямое влияние Сатаны на развитие событий в Ершалаиме. Когда Иуда провоцирует Иешуа, пришедшего из Галилеи с его новыми идеями о грядущем царстве истины, в которых, как он пророчествует, что не будет скоро никакой власти, он схвачен стражей. На суде прокуратор Понтий Пилат понимает, что перед ним не разбойник, подстрекавший народ к неповиновению (как разбойник Гестас), а бродячий философ, проповедующий справедливость. Но уже поздно. Жернова бесовского молоха раскручены. Прокуратор вызывает Афрания, начальника своей тайной службы, и поручает ему убить Иуду, получившего деньги от Синедриона за то, что позволил в своём доме спровоцировать речами Иешуа и потом арестовать его. И вскоре молодая женщина по имени Низа якобы случайно встречает Иуду и назначает ему свидание за городом в Гефсиманском саду, где на него нападают неизвестные, закалывают его ножом и отбирают кошель с деньгами. Через некоторое время Афраний докладывает Пилату о том, что Иуда зарезан, а мешок с деньгами — тридцать тетрадрахм — подброшены в дом первосвященнику с запиской.

И в Булгаковской Москве тоже праздник Пасхи не состоялся, а вместо этого неразбериха, пожары и мистические исчезновения. Когда смута посеяна и горит Москва в пожарах, Воланд покидает Москву, также как и бес Верховенский в романе Достоевского, который собирает вещи и уезжает в Петербург, а оттуда бежит за границу.

Примечания

1. Супостат — старое русское слово, обозначающее противника, врага, недруга и дьявола (др.-рус. — супостатъ, враг; ст.-слав. сѫпостатъ — от греч. πολέμιος, ἀντίπαλος, σύμμαχος, ὑπεναντίος). Произошло из двух частей: приставки «су», обозначающей противоположное действие или явление (например, мрак — сумрак) и глагола «стоять» — т. е. противостоять — противостоящий.

2. Мстительный дьявол Ада, каратель злодеяний.