Змий: — «И деву я не погубил, а спас!».
А.С. Пушкин. «Гавриилиада» (1821)
Иван: — Так ты, негодяй, для спасения моей души стараешься?
Черт: — Надо же хоть когда-нибудь доброе дело сделать.
Ф. Достоевский. «Братья Карамазовы» (гл. 9)
В середине второго тысячелетия до нашей эры пророк Моисей занимался собирательством фольклора разных стран и народов и, возможно, пытался записывать услышанные им истории первым фонетическим алфавитом, который он и создал. Авторство мифа о яблоке с древа Познания Добра и Зла, который, скорее всего, является трансформацией античного мифа о «яблоке раздора», приписывают пророку Моисею. Моисей в Библии эпически отстраненно рассказывает эту историю, положившую начало вражде между человеком и Змием. Уже здесь Змей-искуситель — прототипический Сатана — является одним из главных героев, ставших причиной всех бед человечества. Рассказ о Змее-искусителе вошел в Ветхий Завет как первая глава из Пятикнижия Моисея под названием «Бытие».
У Пушкина в «Гавриилиаде» мы встречаемся с версией библейской истории об искушении человека Змием-искусителем, но уже от лица самого Змия (Беса), который, конечно же, трактует библейские события жизни Адама и Евы в Раю уже по-своему. У Пушкина показано, как — еще задолго до Христа-спасителя, — Бес горделиво претендует на роль учителя и спасителя первых людей. То есть, в «Гавриилиаде» Пушкина, мы явно имеем дело с евангелием от противного — евангелием от сатаны (или бытием от змия).
Название поэмы Пушкина «Гавриилиада» составлено из двух слов — Гавриил и «Илиада» (или же вообще от латинских слов, обозначавших литературные жанры, названия которых заканчивались на латыни на: -ада). Эта особенность названия пушкинской поэмы говорит о том, что лежащие в основе «Гавриилиады» библейские мифы — рассказанная Моисеем история об искушении Евы Змием («Бытие»), а также история Благовещения («Евангелие») — стилизованы Пушкиным как литературно обработанные мифы, подобно литературным обработкам греческих мифов. Прежде чем анализировать поэтику жанра пушкинской «Гавриилиады», подробнее остановимся сначала на поэтике самого «Бытия» Моисея.
Моисей повествует священную историю зародившегося человечества прямо от момента создания Богом мира и человека. По Моисею, Бог создал человека из того же, из чего и твердь земли — из космической пыли («создал Господь Бог человека из праха земного»). Затем землю (прах, пыль), из которых человек был создан («землю, из которой ты взят, ибо прах ты»), Бог пронизал своим дыханием — волновыми лучами («вдунул в лице его дыхание»). Посредством своего дыхания (божественного дыхания) Бог вдохнул в человека частичку своей души. До своего грехопадения (падения луча на землю) — человек, практически состоял из одной души, то есть, был бестелесен как некий дух (из частичек пыли и лучей, но одухотворенной пыли). И ребра просвечивали через него, как перепонки стрекозиных крыльев. Дыхание господа сделало его душою («и стал человек душею живою»). Но ничего этого человек — душа и дух одновременно — еще не осознавал и был наг — без тела, без оболочки («И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились»). Духовного зрения Адам и Ева были лишены — до тех пор, пока не вкусили «вожделенных» плодов («в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши»). Первым местом, облекшимся плотью у Адама, было то место, откуда Бог вынул у него ребро («взял одно из рёбр его и закрыл то место плотию»). Ребро Адамово стало субстанцией, на которую стало возможным «накрутить» душу для Евы. В действительности, души Адама и Евы были эманациями одной души. Адам и Ева были как две половинки одной души («это кость от костей моих и плоть от плоти моей»). Плоть и душа их были неразделимы («прилепится к жене своей; и будут одна плоть»). И одна половинка была неотделима от другой. Так они и существовали как одна душа, как одна единая субстанция в двух астральных телах. Бог сам хотел заботиться о своих созданиях — Адаме и Еве. Поэтому им не нужно было ни о чем особо задумываться, ибо Бог оберегал их от всякого знания и забот. Он поместил их в Саду своего владения — в Эдеме, который назывался Рай («И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке, и поместил там человека, которого создал»; 2:8); «И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и Дерево Жизни посреди Рая, и Дерево Познания добра и зла» (2:9).
Змий-искуситель у Пушкина, от лица которого идет рассказ, не противоречит здесь повествованию Моисея. Даже пытается по-своему повторить библейское «кость от кости» и «плоть от плоти» в своем рассказе, используя для этого выражения «глаз-на-глаз» или «рука с рукой» («глаз-на-глаз» — от фр. vis-à-vis — выдает, впрочем, что Пушкин читал Библию, скорее всего, на французском языке):
Всегда одни, глаз-на-глаз, муж и дева
На берегах Эдема светлых рек
В спокойствии вели невинный век.
............
Рука с рукой гуляли......«Гавриилиада» (1821)
Поскольку Адам и Ева существовали как души чистые — душу вдохнул в них сам Бог, который создавал их по своему образу и подобию, но не получившие еще своего развития, они делили одну душу на двоих, то в божественных планах, скорее всего, было дальнейшее развитие их душ — по женскому и мужскому типу. Божественный замысел хорошо прослеживается в тех описаниях Моисея, которые последовательно представляют один за другим акты божественных деяний. Моисей описывает, как каждый раз, когда Бог создавал очередное творение, он оглядывался на свое творение и, удовлетворенный результатом, с благодарностью и благоговением отмечал, как это было хорошо и красиво. И хор ангелов вторил ему. Бог вкладывал во все частичку своей души, и по акту благодарения, который он каждый раз предпринимал, можно сказать, что душа его имела такое качество как благодарность и умение оценить красоту. Очевидно, что для Бога было важным, чтобы созданные им люди развивали именно это качество — благодарность — как основное качество благородной души.
Адам и Ева не могли существовать друг без друга, потому что они были единой душой и знали только любовь платоническую — единение душ. Душа Евы, созданной из ребра Адама, была настолько несовершенной, что жила под страхом смерти. Не зная любви плотской, она уже знала о существовании смерти, ибо Бог наложил запрет — не вкушать плоды с Древа Познания под страхом смерти. Бог не мог не любить Еву, потому что это было его творение, и это было чудное творение, которое он умел оценить, потому что оно было согласно его душе. Все созданные Богом твари, населявшие Эдем, существовали также в виде духов бестелесных. Это были духи тьмы и света. Они в полете преодолевали пространство Эдема, как птицы. Ночные птицы и звери охраняли подступы к Эдему и те сокровища, которые там хранились, ибо Бог создал многое из того, что было недоступно для понимания. Создал он и золото, и камни, которые тоже охранялись в саду. (Пушкинское Лукоморье, некоторыми своими чертами напоминающее Эдем, также у него охраняемо: «Там царь Кощей над златом чахнет»). Все твари, созданные Богом, были бесхитростные (чистые) существа, и честно и бескорыстно служили Богу, неся свою службу и не интересуясь теми тайнами, которые скрывал от них Бог и его приближенные — ангелы и херувимы. Эту картину мы также можем найти у Пушкина в «Гавриилиаде»:
Тьмы ангелов волнуются, кипят,
Бесчисленны летают серафимы,
Струнами арф бряцают херувимы,
Архангелы в безмолвии сидят,
Главы закрыв лазурными крылами.«Гавриилиада» (1821)
Всех хитрее — из населяющих Эдем духов света и тьмы — оказался Змий, который, как дракон, летал над садом и своими крыльями закрывал его от всех ночью. Очевидно, что первоначально он был поставлен Богом охранять Древо Знания. Плоды с древа были так вожделенны, что тайный страж не удержался однажды и вкусил его плодов и стал мудрее многих. Он стал питаться ими и прилетал каждую ночь, озаряя огненными своими крылами весь сад. И в тот самый миг, как вкусил он плодов, божественные замыслы стали вдруг доступны его пониманию.
Моисей не описывает этот эпизод, как Змей стал мудрым. Но то состояние, которое Змей испытал при этом, можно представить, читая библию — тот самый эпизод, который связан с вкушением плодов Евой. Тот миг, который у Моисея описывается как миг, пережитый Евой, вкусившей плоды, можно было бы сравнить с пушкинским «я помню чудное мгновенье», — тайный миг некого озарения и познания красоты. Змий, очевидно, пережил его — в тот самый миг он стал вдруг замечать красоту других духов и осознал свою собственную уродливость. Он первым обратил свой взор на человека и впервые позавидовал его невыносимой легкости бытия. Призванный устрашать видом своим ночных врагов, сам он был ужасен на вид («лик его ужасен»). Он позавидовал красоте женщины («Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты»). Ева действительно была как дух, как легкий гений, и чиста в своих помыслах. Однажды, видя как Ева прогуливалась возле Древа Познания, Змий испытал настоящую зависть к ее красоте и безмятежности. Она родила в нем дух противоречия и мятежа. Глаза ее всегда были полуприкрыты и опушены ресницами. Она многого не видела и не знала в саду.
Эту ситуацию Евангелие от Сатаны всегда будет трактовать по-своему, не допуская и мысли о платоническом единении обитателей Рая — Адама и Евы — и подменяя понятие платонического другим — якобы безрадостным прозябанием в отсутствие любви, которую Змий-искуситель у Пушкина понимает исключительно как игры страстей («страстные игры»):
...младая Ева
В своем саду скромна, умна, мила,
Но без любви в унынии цвела;
............
Скучна была их дней однообразность.
Ни рощи сень, ни молодость, ни праздность —
Ничто любви не воскрешало в них;
Рука с рукой гуляли, пили, ели,
Зевали днем, а ночью не имели
Ни страстных игр, ни радостей живых...«Гавриилиада» (1821)
Змий решил открыть Еве глаза. К тому времени он уже знал секрет божественных плодов, раскрывающих взор. «Если я сейчас предложу ей сей плод, — подумал, наверно, хитрый Змий, — она, как послушное дитя своего любимого отца откажется от него». И он решил пустить в ход новое оружие, которое он изобрел, — клевету и хитросплетения.
В пушкинской трактовке, Змий решил приписать Богу свои собственные греховные помыслы о телесных утехах (так как он по своей природе сам был из довольно низких духов), оклеветав, таким образом, самого Бога. У Пушкина Змий уверяет людей (в частности, Деву Марию), что Бог сам имел виды на Еву:
Он <Бог> положил в премудрости глубокой
Благословить достойный вертоград,
Сей вертоград, забытый, одинокий,
Щедротою таинственных наград.«Гавриилиада» (1821)
Вертоград (то есть, девственный лес или сад) — для Бога это метафора девственной души, а для искусителя — эвфемизм девственности. Пушкинский Змий, подменивая понятия — высокое низким, смешивая человеческий верх и низ, создает свою полуправду (а на самом деле, ложь). Замыслы Бога в отношении Евы действительно были тайной и таинственной наградой для души человека. Бог, чтобы держать в чистоте помыслы своих созданий, которые охранялись их младенческим сном, применил даже святую ложь, сказав Адаму и Еве, что если вкусят они плоды с Древа Познания, то умрут в тот же день и час («И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от Дерева Познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрёшь»; 2:16—17). Бес знал, что не о телесной смерти предупреждал Бог, а о духовной — об открытии сознания, осознании вины и муках греховности. Вкусив плоды сам, Змий стал знатоком человеческих душ «наоборот».
У Пушкина Бес, не скрывая, однако, своего враждебного плана, лжет, что пожалел при этом людей:
Мне стало жаль моей прелестной Евы;
Решился я — создателю назло —
Разрушить сон и юноши и девы.«Гавриилиада» (1821)
Змий решил оклеветать Бога перед лицом человека и выдать его тайну. И он хитро спросил у Евы: «Действительно ли Бог сказал людям не вкушать плодов с деревьев в Раю?» И Ева наивно призналась Змию: «Бог сказал, что плоды с дерев мы можем есть, но только плоды с дерева, которое находится в самом центре Рая, — не есть и не прикасаться к ним, чтобы не умереть». Но в центре Рая было два разных охраняемых дерева. И хитрый Змий сказал женщине: «Нет, вы не умрете, но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло» (3:5). Но Древо Познания Добра и Зла не Древо Жизни и Смерти. Послушалась Ева своего нового учителя и вкусила вожделенных плодов и не умерла, а увидела вдруг, как прекрасно Древо и как вкусны его плоды, как прекрасно тайное знание.
В трактовке пушкинского Змия все происходило намного тривиальней:
Два яблока, вися на ветке дивной
(Счастливый знак, любви символ призывный),
Открыли ей неясную мечту,
Проснулося неясное желанье:
Она свою познала красоту,
И негу чувств, и сердца трепетанье,
И юного супруга наготу!«Гавриилиада» (1821)
Так Змий отомстил Богу, из какой-то своей зависти и ревности, назло ему положив начало раздоров между Богом и человеком.
В греческой мифологии богиня раздора Эрида обиделась на то, что её не пригласили на свадебный пир Пелея и Фетиды, и решила отомстить богам. Она также подбросила пирующим «яблоко раздора» (это было яблоко с надписью «Прекраснейшая»). Отголоски этого спора — «Кто на свете всех милее, всех прекрасней...» — у Пушкина можно услышать в «Сказке о мертвой царевне». В греческом мифе богиня любви Афродита, которая пообещала Парису за яблоко подарить ему любовь любой женщины, какую тот ни пожелает, выиграла спор. Парис получил Елену Прекрасную, а Афродита — звание «Прекраснейшей». Тогда остальные богини возненавидели и Афродиту и Париса, и всех троянцев. Так идеологические споры обернулись распрями и раздорами. Так началась Троянская война.
Древний микенский миф о яблоке раздора трансформировался в библейскую историю о плодах с Древа Познания Добра и Зла. У Моисея описано, как Ева сама ела плоды и дала тех плодов Адаму, и он тоже ел их, и открылись их глаза, и оба они увидели вдруг, что они наги и босы. Так Змий сыграл роковую роль в судьбе человечества. С тех пор Бог проклял Змия и положил вражду между ним и Евой и ее родом («между семенем твоим и между семенем её»). Змию Бог предрек жалить род человеческий в самые слабые места («будешь жалить его в пяту»). И обещал Бог Змию — я тебя породил, я тебя и убью, но завещано это было сделать роду Адамову. На роду их было написано Богом всю жизнь враждовать и бороться со Змием, но победить его все же однажды, сразив решительным ударом в голову. Бог проклял Змия за его «жало мудрыя змеи» — коварство, клевету и извращение его божественных замыслов и предрек Змию: человечество «будет поражать тебя в голову» («И сказал Господь Бог Змию: за то, что ты сделал это, проклят ты пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве твоём, и будешь есть прах во все дни жизни твоей; и вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем её; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту»; 3:14—15).
Пушкин ввел в свою поэму эпизод схватки Змия (Беса) с архангелом Гавриилом, заступником человека. В этой сцене Пушкин не случайно упоминает об ударе беса архангелом Гавриилом в голову (в висок):
И сатану нечаянным ударом
Хватил в висок. Бес ахнул, побледнел...«Гавриилиада» (1821)
Проклятия Бога сделали Змия пресмыкающимся животным. А Бог облек Адама и Еву плотью («И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их»), ибо не пристало им теперь просвечивать как стрекозам. И сказал Бог своим приближенным: «Из грязи да в князи, Адам стал теперь как один из Нас, познав Добро и Зло. Как бы теперь он не простер руки своей и не взял плодов от Древа Жизни и не вкусил их, познав Жизни Вечной».
Вскоре и совсем Бог изгнал Адама и жену его из Рая, лишив его вечной жизни и сделав смертным человеком: «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься» (3:19).
Пушкин в «Гавриилиаде» трактует этот эпизод библии по законам жанра евангелия от сатаны. Змию оставалось только во всем винить Бога:
Ты знаешь: бог, утехи прерывая,
Чету мою лишил навеки рая.
Он их изгнал из милой стороны,
Где без трудов они так долго жили
И дни свои невинно проводили
В объятиях ленивой тишины.«Гавриилиада» (1821)
Так женщина стала матерью всех живущих на земле. Адам нарек ее Евой, потому что имя ее и означает «жизнь». Когда выслал Господь Бог Адама из сада Эдемского, чтобы тот отныне возделывал землю, из которой он и был сотворен, он поставил на востоке Эдема Херувима с пламенным волшебным мечом, чтобы охранять все подступы к Дереву Жизни.
«...Кто нашу Еву Привлечь успел к таинственному древу». «Евангелие от сатаны» получило Тему искушения в наследство от повествовательных жанров древнехристианской литературы — самого евангелия, «деяний апостолов», «апокалипсиса», «поучений святых» и «житий святых и мучеников», которые своими корнями были связаны, с одной стороны, с античной аретологией (нравственным богословием), а с другой стороны, развивались в орбите «менипповой сатиры». Все эти упомянутые раннехристианские жанры уже содержали сцены ы (начиная со с).
Античный жанр «сократического диалога» претерпел очень сильные изменения под влиянием комедийного уличного театра и карнавала. В ходе такой эволюции его внутренняя диалогичность переросла со временем в довольно сниженную форму уличного спора (например, между нищим и богатым, представителем одного рода и другого и т. п.), а со временем и совершенно перетекает в раздоры и распри и, наконец, в уличные войны. Всегда есть опасность, что идеологическая война может перерасти в войну реальную. Словесные дуэли перерастают в дуэли настоящие. В богатом художественном мировом наследии такое родство словесного спора с дуэлью обнаруживают часто реплики самих словесных «дуэлянтов», которые свое словесное поражение часто осознают как поражение телесное, открыто называя его телесными ранами (язвами): «его язвительные речи» — говорит о речах демона Пушкин в стихотворении «Демон» (1823); «Не растравляй мне язвы тайной» — вторит пушкинский Фауст, обращаясь к Мефистофелю в «Сцене из Фауста» (1825). За спиной каждого дуэлянта стоит, собственно, смерть или ее слуги — дьявол и черти. Онегин и Ленский у Пушкина, прежде чем столкнуться на дуэли, столкнулись в идеологическом споре:
Рассказ Беса в «Гавриилиаде», хоть и грешит лукавым тоном, но до этого момента вполне соотносится с Моисеевым рассказом об Адаме и Еве в Раю. Однако, в дальнейшем развитии сюжета Пушкин скорее в согласии с провокационным жанром, который призван перевернуть библейскую истину своим критическим отношением к ней. Он освещает устойчивую легенду под новым углом зрения, прибегая при этом к довольно архаичному художественному способу, берущему свои корни еще в античности — в таком синкретическом жанре как «мениппова сатира» (мениппея). Содержанием мениппеи традиционно является приключение идеи или правды (истины) в мире: на земле, в преисподней, на Олимпе (в Раю).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |