Ключевую роль в ершалаимских главах романа играет образ Понтия Пилата. На первый взгляд булгаковский герой соответствует библейскому персонажу. Однако при более пристальном рассмотрении становится понятным, что образ, созданный М.А. Булгаковым, отличается от традиционного. Рассмотрим несколько фрагментов.
Визуальный облик, характер и статус
1. Из новозаветных сказаний и трудов античных историков следует, что Пилат запомнился своим современникам как беспощадный воин, грозный и алчный властитель, жестокий каратель, с презрением относившейся к иудейской вере и народу. Время его правления характеризовалось массовыми волнениями и казнями. Таково понимание образа персонажа читателем в начале второй главы, благодаря следующей реминисценции: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца ирода великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат» [207, с. 18]. «Шаркающая кавалерийская походка» персонажа является отсылкой на принадлежность к военному сословию и успешной военной карьере персонажа, «кровавый подбой» плаща — на радикальные меры решения проблем.
Переводчики воспроизводят данные ключевые фразы одинаково: «with the shuffling gait of a cavalryman», «a white cloak with a blood-red lining», сохраняя интертекстуальные отсылки, однако, структура этого важного для понимания характеристики героя предложения передана по-разному:
(1) «In the early morning of the fourteenth day of the spring month of Nisan, wearing a white cloak with a blood-red lining and walking with the shuffling gait of a cavalryman, the Procurator of Judea, Pontius Pilate, came out into the covered colonnade between the two wings of the palace of Herod the Great» [221].
(2) «In a white cloak with a blood-red lining, with the shuffling gait of a cavalryman, early in the morning of the fourteenth day of the spring month of Nisan, there emerged into the covered colonnade between the two wings of the palace of Herod the Great the Procurator of Judaea, Pontius Pilate» [218].
Х. Эплин полностью сохраняет Идиостиль писателя, не меняя порядка следования важных штрихов в зарисовке портрета персонажа: предмет одежды как атрибут власти и жестокости героя; походка — принадлежность к определенному социальному сословию, образ жизни, характер; точная дата, место происходящих событий и имя реального исторического лица (Ирод Великий) — претензия на реальность и истинность происходящих в художественном мире романа событий; и, наконец, прецедентное имя главного героя — Понтий Пилат. Переводчик конгениален автору в своем стремлении сначала описать отдельные необходимые детали для создания образа персонажа и только потом назвать его имя, которое дополнит образ фоновыми знаниями читателя.
В переводе М. Гинзбург акценты расставлены иначе. Следуя стремлению подчинить структуру предложения законам родного языка, переводчик использует синтаксическую трансформацию. Эмоциональное напряжение фразы теряется.
2. Отсылкой к жестокости прокуратора как правителя является и следующий фрагмент: «Это меня ты называешь добрым человеком? Ты ошибаешься. В Ершалаиме все шепчут про меня, что я свирепое чудовище, и это совершенно верно» [207, с. 20].
В переводе М. Гинзбург Пилат предстает как «a vicious monster». Прилагательное «vicious» отсылает читателя не только к безжалостному авторитарному характеру героя, но и к его порочной, аморальной сущности: vicious — 1. deliberately cruel, dangerous or violent; 2. (literary) immoral, is pertaining to vice [239]. В ее интерпретации Пилат не только жесток, он порочен. В богословской литературе порок — нравственный, духовный недостаток, отрицательное моральное качество человека. Выбор переводчика удачен. М.А. Булгаков развивает идею духовной порочности своего героя, ведь Пилат отправит невиновного Иешуа на смерть из боязни потерять свое положение и, возможно, жизнь, позднее осознав, что «трусость, несомненно, один из самых страшных пороков»; «это самый страшный порок» [207, с. 336].
У Х. Эплина Пилат — «a savage monster». Savage — 1. cruel; 2. wild; not cultivated, uncivilized [239]. Для читателя этого варианта перевода жители Ершалаима боятся наместника из-за его жестокого крутого нрава, однако, знают и «шепчут» о его низком происхождении, принадлежности к сословию всадников, презирая его. Духовные качества и страдания персонажа не отражены в этом варианте.
3. Марк Крысобой велит Иешуа называть Пилата игемон. Игемон — от греч. Hegemon — вождь. Эта языковая единица, обращение к Понтию Пилату, отсылает читателя к Евангелию от Никодима: «Отправился прочь гонец и сделал все так же, как прежде, и сказал Иисусу: «Господи, войди внутрь, зовет Тебя игемон»» [203, с. 153]. Оба переводчика воспроизводят интертекстуальный знак одинаково — Hegemon, однако, Х. Эплин в комментариях в конце книги раскрывает его значение, еще раз подчеркивая занимаемое Пилатом властвующее положение: Hegemon — «Leader» (Greek) [218].
4. Следующий фрагмент оригинала также подводит читателя к пониманию сущности характера персонажа, свидетельствует о его крутом нраве и могуществе: «Тогда он [секретарь] постарался представить себе, в какую именно причудливую форму выльется гнев вспыльчивого прокуратора при этой неслыханной дерзости арестованного» [207, с. 25]. Интерпретируя реминисценцию, М. Гинзбург подбирает аналог «the wrath» для оригинального «гнев»:
(1) «Then he tried to imagine what fantastic forms the wrath of the fiery tempered Procurator would take at this unprecedented impertinence of the prisoner» [221].
У Х. Эплина аналог нейтрален — «the anger»:
(2) «Then he tried to imagine in precisely what whimsical form the anger of the hot-tempered Procurator would express itself at this unheard-of impertinence from the prisoner» [218].
Лексические варианты «anger» и «wrath» вносят разные оттенки смыслов в характеристику персонажа. «Anger», будучи нейтральным словом, передает эмоцию, присущую любому. Каждый человек испытывает злость время от времени, это его естественное психологическое состояние. Anger — a strong feeling of annoyance, displeasure, or hostility. Wrath — extreme anger [239]; strong vengeful anger or indignation; retributory punishment for an offense or a crime: divine chastisement [242]. Помимо эмоционального драматического оттенка, существительное wrath имеет коннотации власти, контроля; это чувство человека, обладающего могуществом, гнев которого может иметь разрушительный характер: «Wrath has a big connotation of someone with superior strength actively channelling their anger into something destructive. Mainly used in such places as the old testament to tell about consequences of angering the deity» [238]. У слова anger данные коннотации отсутствуют.
Секретарь характеризует прокуратора как человека вспыльчивого. В переводах прилагательное передано вариантными соответствиями «fiery-tempered» / «hot-tempered». Х. Эплин отдает предпочтение разговорному варианту.
Внутренний мир
По ходу допроса Булгаков раскрывает другие черты своего героя: «ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей. Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою привязанность в собаку. Твоя жизнь скудна, игемон» [207, с. 24] Его герой стал заложником своего социального положения и жизненных обстоятельств. Фрагмент представляет собой пример сюжетного варьирования, поскольку в Евангелии от Матфея упоминается жена Понтия Пилата, она видит вещий сон, который предвещает страшные несчастья, если Пилат казнит праведника. Она просит мужа за Христа. У Булгакова Понтий Пилат одинок. У него нет друзей. Только верный Банга скрашивает его одиночество.
Переводчики в процессе интерпретации наполняют фрагмент разными смыслами:
(1) «you keep to yourself too much and have lost all faith in men. After all, you must agree, a man cannot place all of his affection in a dog. Your life is too barren, Hegemon» [221].
(2) «you're too self-contained, and you've utterly lost your faith in people. I mean, you must agree, you really shouldn't make a dog the sole object of your affection. Your life is a poor one, Hegemon» [218].
У Булгакова герой «замкнут», он необщительный, одинокий. Эта характеристика отражена в варианте М. Гинзбург посредством приема метафоризации — «you keep to yourself too much». Keep to oneself — avoid contact with others [238]; to spend a lot of time alone [235]. Речь Иешуа в переводе М. Гинзбург конгениальна его речи в оригинальном тексте, вызывает сочувствие и сострадание к Понтию Пилату, заставляет читателя посмотреть на героя с другой стороны.
Данная идея находит развитие и в аналоге «barren» (life), который подчеркивает отсутствие духовных ценностей в жизни персонажа: barren — empty of meaning or value [239]. Речь Иешуа в оригинале имитирует плавную задушевную речь проповедника, цель которого оказать помощь, быть услышанным. Выбор лексики и полные грамматические формы, которые использует М. Гинзбург в переводе, соответствуют стилю оригинала.
Вариант Х. Эплина звучит гораздо современнее за счет использования кратких форм и выбора соответствующей лексики. Прилагательное «self-contained» дефинируется как quiet and independent; not depending on or influenced by others [239]. Пилат воспринимается читателем этого варианта перевода как самодостаточный, независимый, самостоятельный человек, странно, что его тяготит одиночество. Переводчик вносит собственный смысл в характеристику персонажа, что приводит к смысловому противоречию.
У Х. Эплина жизнь Пилата описывается при помощи прилагательного «poor» — of a low or inferior standard or quality [239], которое выражает отсутствие благ. Весь абзац у Х. Эплина, с его краткими грамматическими формами, звучит как диагноз современного психолога, который в дружественной, доступной форме сообщает пациенту о его проблемах.
Должностные обязанности
1. В романе к Пилату приводят бродягу, который по словам тайных агентов, призывал разрушить храм. Понимание прецедентной ситуации обусловлено знанием библейского сюжета. Согласно евангелистам, иудейские первосвященники, осудив Иисуса Христа на смерть, не могли сами привести приговор в исполнение без его утверждения римским наместником, поэтому они привели Христа к Пилату. Пилат, узнав, что Иисус из области Иродовой, послал Его к тетрарху Ироду, который в эти дни находился в Иерусалиме, Ирод отослал Иисуса обратно к Пилату (Лк. 23:7) [206].
Интертекстуальная отсылка на этот библейский сюжет содержится в следующем диалоге романа, хотя у М.А. Булгакова Пилат встречается с Иешуа впервые:
«— Подследственный из Галилеи? К тетрарху дело посылали?
— Да, прокуратор, — ответил секретарь.
— Что же он?
Он отказался дать заключение по делу и смертный приговор Синедриона направил на ваше утверждение» [207, с. 19].
Рассмотрим варианты перевода диалога:
(1) ««The accused is from Galilee? Was the case sent to the Tetrarch?» «Yes, Procurator,» replied the secretary. «What did he say?» «He refused to give a decision in the case and ordered that the Sanhedrin's death sentence be submitted to you for confirmation»» [221].
(2) ««The man under investigation is from Galilee, is he? Was the case sent to the Tetrarch?» «Yes, Procurator,» replied the secretary. «And he did what?» «He refused to give a decision on the case and sent the Sanhedrin's death sentence for your ratification»» [218].
Пилат М. Гинзбург называет Иешуа «the accused» — обвиняемым, т. е. тем, против кого уже выдвинуто обвинение, собраны доказательства вины. Таким образом, для прокуратора этот человек заведомо виновен, его предстоящий допрос и суд — формальная сторона дела. Понтий Пилат, который, как мы помним, страдает от сильного приступа гемикрании, в этом варианте перевода стремится поскорее выполнить формальности, подтвердить смертный приговор и удалиться в свои покои.
В варианте Х. Эплина Пилат относится к бродяге как к «the man under investigation» — подследственному, т. е. тому, кто находится под следствием. Словосочетание не выражает напрямую значение вины этого лица. Пилат собирается провести допрос, чтобы вникнуть и разобраться, действительно ли виновен этот человек. Ситуация напоминает состояние судопроизводства в современном обществе: человек не виновен, пока не доказана его вина.
В диалоге секретарь сообщает прокуратору о том, что тетрарх направил смертный приговор Синедриона на утверждение Пилата. М. Гинзбург, интерпретируя фразу, переводит ее с использованием соответствия «for confirmation». Помимо прямого значения «подтверждение», «утверждение» (an announcement or proof that something is true or certain [Cambridge Dictionary]), лексическая единица confirmation может использоваться в качестве юридического термина конфирмация — утверждение высшей властью судебного приговора, именно это ожидается от Пилата.
Х. Эплин выбирает более современный, однако, менее удачный, на наш взгляд, аналог «for ratification». Ratification определяется словарем как the act of voting on a decision or signing a written agreement to make it official (law, politics) [235]. Термин ратификация применяется, когда речь идет о придании юридической силы важному документу, часто международному договору, что не соответствует сюжету романа.
2. В ходе допроса Пилат понимает, что перед ним невероятно образованный человек, философ и тонкий психолог. Он решает вынести оправдательный приговор: «игемон разобрал дело бродячего философа <...> и состава преступления в нем не нашел. В частности, не нашел ни малейшей связи между действиями Иешуа и беспорядками, происшедшими в Ершалаиме недавно. Бродячий философ оказался душевнобольным. Вследствие этого смертный приговор Га-Ноцри, вынесенный Малым Синедрионом, прокуратор не утверждает. Но ввиду того, что безумные, утопические речи Га-Ноцри могут быть причиною волнении в Ершалаиме, прокуратор удаляет Иешуа из Ершалаима и подвергает его заключению» [207, с. 27].
О желании Пилата оправдать Иисуса, помимо канонических Евангелий, подробно рассказывается в апокрифическом Евангелии от Никодима [Евангелие от Никодима].
В переводах прецедентная ситуация представлена следующим образом:
(1) «the Hegemon had heard the case of the itinerant philosopher Yeshua <...> and found no evidence of crime. Specifically, he found no connection whatsoever between Yeshua's actions and the disorders which had recently occurred in Yershalayim. The itinerant philosopher turned out to be mentally ill, and hence the Procurator did not confirm the death sentence passed upon Ha-Nozri by the Small Sanhedrin. However, since the mad Utopian speeches of Ha-Nozri could cause unrest in Yershalayim, the Procurator exiled Yeshua from Yershalayim and sentenced him to confinement» [221].
(2) «the Hegemon has heard the case of the vagrant philosopher Yeshua <...> and failed to find corpus delicti. In particular, he has failed to find the slightest link between the actions of Yeshua and the disturbances that have recently taken place in Yershalaim. The vagrant philosopher has turned out to be mentally ill. Consequently, the Procurator does not confirm the death sentence pronounced on Ha-Nozri by the Lesser Sanhedrin. But in view of the fact that Ha-Nozri's mad utopian speeches could be the cause of unrest in Yershalaim, the Procurator is removing Yeshua from Yershalaim and will subject him to imprisonment» [218].
В первую очередь, обратим внимание на способы воспроизведения в переводах фразы «состава преступления в нем не нашел». М. Гинзбург, следуя за оригиналом, переводит фразу с использованием нейтральной лексики — «found no evidence of crime», в то время как Х. Эплин вводит в текст перевода юридический термин на латинском языке — «failed to find corpus delicti». Понтий Пилат — представитель римской власти, возможно, переводчик стремился стилизовать текст перевода, наделив речь своего героя крылатым выражением на латыни. Пилат вершит суд над Иешуа, отсюда юридический термин. Пилат в интерпретации Х. Эплина говорит как юрист на заседании суда.
Также интересен перевод глагола «не нашел», который используется в отрывке дважды, подчеркивая уверенность Пилата в невиновности подсудимого. М. Гинзбург использует фразу «found no connection», где отрицательное местоимение «по» усиливает эмоциональную нагрузку высказывания. Пилат уверенно и лаконично констатирует отсутствие вины Иешуа. Он представитель римского императора, имеет полное право отклонить приговор Малого Синедриона, что он и собирается сделать.
У Х. Эплина находим аналог «failed to find», являющийся сочетанием синтаксической и глубинной трансформаций. Переводчик добавляет глагол fail, изменяя структуру сказуемого. Глагол определяется в словарях следующим образом: fail — not to succeed in what you are trying to achieve or are expected to do [235]; behave in a way contrary to expectations by not doing something [239]. В этом варианте перевода Понтий Пилат понимает, какое решение ожидает от него иудейская судебно-религиозная инстанция. В своем внутреннем монологе он словно пытается оправдаться прежде всего перед самим собой. Он якобы сделал все, чтобы выявить вину подсудимого, но не преуспел в этом. В дальнейшем, ему предстоит оправдываться перед первосвященником. Этот смысловой оттенок мало соответствует образу всевластного уверенного в себе римского наместника. Глубинная трансформация изменяет схему мысли.
Борьба человека и государственного деятеля
1. Узнав о том, что Иешуа высказывался против власти кесаря, Пилат видит необычное, видение, и у него в голове возникают странные мысли: «Мысли понеслись короткие, бессвязные и необыкновенные: «Погиб!», потом: «Погибли!..» И какая-то совсем нелепая среди них о каком-то долженствующем непременно быть — и с кем?! — бессмертии, причем бессмертие почему-то вызывало нестерпимую тоску» [207, с. 28]. Пониманию фрагмента способствует обращение к христианскому учению, согласно которому главным врагом человечества является грех — неправильные или неправедные поступки человека. Тяжёлый грех, учит Библия, влечет за собой потерю возможности спасения души [215]. У М.А. Булгакова такой тяжелый грех собирается совершить Пилат, утвердив смертный приговор невиновного человека. Интуитивно, Пилат понимает, что обрекает свою душу на гибель: «Погиб!», более того, его поступок обрекает на гибель души всего человечества, потерявшего веру в Бога: «Погибли!».
Переводчики по-разному интерпретируют и воспроизводят в переводе смысловую нагрузку эпизода:
(1) «Short, incoherent and extraordinary thoughts rushed through Pilate's mind. «Lost!» Then, «We are lost!» And then an altogether absurd idea among the others, about some sort of immortality, and for some reason the thought of immortality gave him intolerable anguish» [221].
(2) «His thoughts raced, brief, incoherent and extraordinary. «He's done for!» then: «We're done for!» And among them was one utterly absurd one about some sort of immortality, and immortality for some reason provoked unbearable anguish» [218].
Вариант М. Гинзбург «lost» очень ёмкий в смысловом отношении, имеет следующие коннотации: 1. to be unable to find; 2. to bring to destruction; 3. to miss from one's possession (something wanted or valuable); 4. to fail to keep [242]. Принимая решение, прокуратор теряет свой путь в жизни, ведь он, как представитель верховной власти и закона, обязан защищать невиновных. Он совершает грех, разрушает свою душу, не может сохранить, удержать, и, в конце концов, теряет её. Помимо этого, данный вариант перевода предполагает, что Пилат самостоятельно принимает решение, соответственно, вся ответственность и вина возлагается непосредственно на него.
Х. Эплин использует прием метафоризации, сопровождаемый синтаксической трансформацией. Идиоматическое выражение «to be done for» дефинируется как: 1. to be doomed to death or destruction; 2. To be in a situation so bad that it is impossible to get out of it; 3. To be lost, dead [240]. В данном варианте перевода персонаж попадает в очень сложную ситуацию, из которой нет выхода. Он обречен принять противоречащее его совести решение, не имеет возможности избежать этого. По нашему мнению, наблюдается смысловое несоответствие перевода тексту оригинала: в интерпретации Х. Эплина Пилат обречен на роковую ошибку, т. е. вина не его, поступок прокуратора обусловлен некими внешними силами или факторами, которым он не в силах противостоять. В оригинале романа решение Понтия Пилата является одной из ключевых идей, писатель ставит своего героя перед невероятно трудным выбором: поступить правильно, по совести, и спасти жизнь невиновного или лишиться всего, подвергнуть свою собственную жизнь опасности. Это решение герой должен принять сам, и сам должен нести ответственность за него.
К Пилату также приходит мысль и о его наказании за неправедный поступок, которая является отсылкой к христианскому учению. Учение о бессмертии души является одним из важнейших в христианстве. Согласно Библии, бессмертие предназначено всем душам: праведным и грешным, но у всех оно будет разное. Для праведников бессмертие — вечность в раю, где нет ни боли, ни страдания. Для грешников — вечные муки в аду, расплата за грехи и преступления. Неверующие после смерти попадают в чистилище. Судить, где душа проведет остаток своей вечной жизни, будет Иисус Христос на Страшном суде [215]. Таким образом, бессмертие в христианской религии — это вечное существование души в ином мире, который зависит от деяний человека при жизни.
Данная идея частично соответствует мировоззрению писателя. М.А. Булгаков выбирает бессмертие в качестве страшного наказания для своего героя. В предвидении его, Пилат испытывает «нестерпимую тоску». В переводах идея передана вариантными соответствиями «intolerable anguish» / «unbearable anguish».
2. Пилат как человек сочувствует Иешуа, пытаясь всеми способами предупредить его об опасности. Но это не помогает. Правду, говорит философ, говорить легко и приятно, и Иешуа произносит слова о кесаре, которые обрекают его на смерть. И слушает его уже не человек, а судья, прокуратор Иудеи, который должен служить закону, а закон велит уничтожить всех, кто подвергает сомнению величие и власть кесаря. В душе прокуратора происходит борьба. Пилату приходится отказаться от принятого справедливого решения и принять угодное закону. Он поступает против совести, проявляя слабость человеческой природы.
Евангелист Матфей сообщает, что Пилат, желая подчеркнуть свое несогласие с обвинением Синедриона, совершил омовение рук: «взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы» (Мф. 27:24) [206]. М.А. Булгаков заменил принятый среди иудеев ритуал омовения рук в знак непричастности к совершаемому преступлению простым жестом, напоминающим омовение — Пилат «руки потер, как бы омывая их» [207, с. 33].
Прокуратор обращает жест самому себе, тем самым пытаясь снять с себя ответственность, оправдать свой поступок в своих же глазах. В переводах находим идентичные варианты, интертекстуальная отсылка не вызвала интерпретационных затруднений: «rubbed his hands as though washing them» [221; 218].
Данная видоизмененная цитата звучит в романе несколько раз, что говорит о его значимости. Повторяя интерполяцию в разных эпизодах, Булгаков передает душевные переживания своего героя, которого не оставляет чувство вины.
Во второй раз персонаж потирает руки, завуалированно отдавая приказ Афранию убить Иуду: «тут судорога прошла по лицу прокуратора, и он коротко потер руки» [207, с. 326]. Чувство вины преследует, мучает прокуратора, он пытается предпринять какие-то действия, чтобы заглушить это чувство. В переводах фраза воспроизведена следующим образом:
(1) «A spasm ran across the Procurator's face, and he rubbed his hands briefly» [221].
(2) «at this point a spasm flitted over the Procurator's face, and he gave his hands a brief rub» [218].
М. Гинзбург, следуя за оригиналом, использует глагол «rubbed», подчеркивая подсознательный характер жеста, интенцию героя совершить поступок, заглаживающий его вину. Пилат «коротко потер руки» / «rubbed his hands briefly», в очередной раз пытаясь неосознанно освободиться от бремени греха.
У Х. Эплина прокуратор «gave his hands a brief rub». Переводчик, подвергая фразу категориально-морфологической и глубинной трансформации (замена глагола фразеологической единицей ведет к преобразованию смысла высказывания), придает жесту героя осознанный характер. Благодаря этому, жест приобретает современное значение — потирать руки, предвкушая что-либо, торжествуя, ликуя, радуясь, достигнув цели. Таким образом, в этом варианте перевода Пилат намеренно потирает руки, испытывая удовлетворение от мысли, что Иуда будет убит по его приказу. Раскаяние, угрызения и муки совести персонажа не отражены в нем. Смысловое несоответствие перевода тексту оригинала очевидно.
В третий раз интертекстуальный знак появляется в романе, обостряя чувство растерянности, тревоги, потерянности героя. Оставшись в одиночестве после ухода Афрания, Пилат «забегал по балкону, то потирая руки, то подбегая к столу» [207, с. 327]. Оба переводчика передают состояние беспомощности, смятения Пилата, вызванного чувством вины:
(1) «rapidly began to pace the balcony, now rubbing his hands, now hurrying to the table» [221].
(2) «started hurrying around the balcony, now rubbing his hands, now hurrying up to the table» [218].
Пилат потирает руки и в финальной сцене, когда Мастер и Маргарита видят его в горах: «коротко потирает свои руки» [207, с. 398]. Читатель понимает, что М.А. Булгаков обрекает своего героя на вечное страдание и раскаяние, превращает его из грозного властителя, перед которым все трепещут, в уставшего, раздираемого страстями старика. В течение двухсот тысяч лет прокуратор тщетно пытается избавиться от чувства вины.
М. Гинзбург снова акцентирует внутренние душевные переживания персонажа посредством глагола «rubbed», а также приема перераспределения значения наречия «коротко». Аналог «short, quick movements» отражает состояние вечной, бесконечной нервозности и беспокойства: «rubbed his hands with short, quick movements» [221]. У Х. Эплина Пилат время от времени напоминает себе о своем проступке — «was giving his hands an occasional brief rub» [218].
Пилат и Каифа
1. Понтий Пилат обсуждает дело Иешуа с первосвященником иудейским Иосифом Каифой. Имя персонажа является прецедентным именем, хотя в русском переводе Евангелий оно звучит как Иосиф Каиафа. В ранних редакциях романа писатель использовал именно этот церковно-канонический вариант написания имени. В окончательной редакции М.А. Булгаков изменяет транслитерацию, назвав своего персонажа Каифа и сделав отсылку косвенной. Иосиф Каиафа фигурирует в трех Евангелиях, согласно которым он принимал активное участие в осуждении Иисуса Христа на смертную казнь.
Переводчики по-разному транслитерируют имя. М. Гинзбург называет его «High Priest of the Hebrews, Yoseph Kaiyapha» [221]. Переводчик отдает предпочтение еврейскому варианту написания имени Yoseph через букву Y, Kaiyapha напоминает библейский вариант, хотя в Библии короля Якова имя транслитерировано как Caiaphas [223]. Обратим внимание, применяя прием калькирования в переводе, М. Гинзбург подчеркивает власть, которой обладает священник иудейский Каифа над людьми, иудейским народом («High Priest of the Hebrews»), он заинтересован в смерти Иешуа во избежание народных волнений и мятежа.
В варианте Х. Эплина Каифа становится «the High Priest of Judaea, Joseph Caipha» [218]. Переводчик использует привычный для англоязычного читателя английский аналог имени Иосиф — Joseph, вторая часть имени транслитерирована. Выражение «the High Priest of Judaea» говорит о высоком статусе и социальном положении персонажа в римской провинции.
2. В разговоре Пилата и Каифы звучат и другие библеизмы-имена, вызывающие в сознании читателя традиционный библейский сюжет. Это имена трех преступников, которые были осуждены на казнь вместе с главным героем. В русскоязычном переводе Библии преступников зовут Дисмас, Гестас и Варавва. Дисмас и Гестас были распяты вместе с Христом. Булгаков использует в романе эти библейские имена без изменений, персонажей казнят вместе с Иешуа. Переводчики транслитерируют имена героев — Dismas, Gestas. Имя третьего осужденного в форме Варавва присутствует во всех канонических евангелиях, переводится с арамейского как «сын отца». В романе его зовут Вар-равван. Этот вариант имени М.А. Булгаков мог заимствовать у Ренана [86, с. 73]. В переводах находим аналоги Bar-Rabban / Bar-rabban. Видимо, переводчики стремились уподобить имя героя М.А. Булгакова оригинальному библейскому Barabbas, чтобы интертекстуальный знак был распознан англоязычным читателем.
3. Согласно-каноническому тексту, Варавва был отпущен по воле народа по случаю празднования иудеями праздника Пасхи. В романе Вар-равван получает свободу по договору иудейских и римских властей: [Пилат:] «Согласно закону, согласно обычаю, одного из этих двух преступников нужно будет отпустить на свободу в честь наступающего сегодня великого праздника пасхи. Итак, прокуратор желает знать, кого из двух преступников намерен освободить Синедрион: Вар-раввана или Га-Ноцри?» [207, с. 35].
Диалог Пилата и Каифы носит сугубо официальный характер, персонажи представляют две структуры власти (римскую и местную), противостоящие друг другу, каждая из которых защищает собственные интересы. Речь Пилата в разговоре с первосвященником становится торжественно-возвышенной и отстраненной, в отличие от его манеры общения с Иешуа в ходе допроса. Пилат ведет себя как истинный авторитарный властитель, который осознает свое могущество и власть, намеренно дает понять собеседнику, с кем тот имеет дело, преследует свою цель. Булгаков раскрывает эту сторону характера персонажа, используя книжную лексику в его речи.
Переводчики конгениальны писателю. В обоих переводах выдержан книжный стиль, отсутствуют разговорная лексика и краткие грамматические формы:
(1) «According to the law, and according to custom, one of these two criminals would have to be released in honor of the great holiday of Passover that was about to begin that day. And so, the Procurator wished to know which of the two criminals the Sanhedrin intended to release: Bar-Rabban or Ha-Nozri?» [221].
(2) «In accordance with the law and in accordance with custom, one of these two criminals would have to be set free in honour of the great Feast of the Passover that was starting that day. And so the Procurator wished to know which of the two criminals the Sanhedrin intended to free: Bar-rabban or Ha-Nozri?» [218].
4. Речь Каифы в диалоге не менее интересна. Первосвященник немногословен, но его поведение и сдержанная короткая фраза-ответ полны достоинства, осознания собственного высокого социального положения и власти, готовности противостоять римскому наместнику: «Каифа склонил голову в знак того, что вопрос ему ясен, и ответил:
— Синедрион просит отпустить Вар-раввана» [207, с. 35].
Рассмотрим варианты перевода:
(1) «Kaiyapha inclined his head to signify that the question was clear to him, and replied: «The Sanhedrin begs to release Bar-Rabban» [221].
(2) «Caipha inclined his head to indicate that the question was clear to him and replied: «The Sanhedrin requests the release of Bar-rabban» [218].
М. Гинзбург выражает просьбу Каифы, используя глагол «beg». Глагол является ключевым для понимания позиции и роли персонажа в сюжете произведения. Beg — to ask for as a charity [242]; to make a very strong and urgent request [235]; ask someone earnestly or humbly for something, ask formally for permission [239]. В этом варианте Каифа смиренно умоляет Пилата о милости, обращается с просьбой дозволить Синедриону осудить заключенного Иешуа. Значение не соответствует надменному поведению первосвященника и сюжету главы.
Выбор глагола request в интерпретации Х. Эплина является удачным для передачи оригинального значения: «request» expresses the need or desire for something [239]. Каифе необходима смерть Иешуа, чтобы избежать народных волнений, он желает использовать казнь бродячего философа в собственных интересах. Помимо этого, первосвященник осознает свое преимущество в этом вопросе, не собирается упускать возможность продемонстрировать Пилату свое превосходство.
5. В продолжении диалога Булгаков изображает Пилата опытным искусным политиком. Прокуратор предвидел ответ Каифы, однако, он «с большим искусством» выражает свое изумление, использует психологические приемы воздействия и убеждения на своего собеседника: мимику («брови на надменном лице поднялись»), смотрит прямо в глаза («прокуратор прямо в глаза поглядел первосвященнику с изумлением»), использует задушевную интонацию («мягко заговорил прокуратор»), в корректной форме разъясняет свою позицию («римская власть ничуть не покушается на права духовной местной власти»), говорит об «искреннем» желании помочь («налицо явная ошибка. И в исправлении этой ошибки римская власть, конечно, заинтересована»), приводит аргументы в поддержку своей позиции («преступления Вар-раввана и Га-Ноцри совершенно не сравнимы по тяжести. Если второй, явно сумасшедший человек, повинен в произнесении нелепых речей, смущавших народ в Ершалаиме <...>, то первый отягощен гораздо значительнее. Мало того, что он позволил себе прямые призывы к мятежу, но он еще убил стража при попытках брать его. Вар-равван гораздо опаснее, нежели Га-Ноцри») [207, с. 35].
В переводах эти важные для понимания характера персонажа штрихи переданы вариантными соответствиями. Искусство вести дипломатическую беседу переводчики называют «great skill» (М. Гинзбург), «great artistry» (Х. Эплин).
Оба переводчика практически идентично передают манеру поведения прокуратора:
(1) «The eyebrows on the haughty face rose, and the Procurator looked with amazement straight into the High Priest's eyes» [221].
(2) «The brows on his haughty face rose, and the Procurator looked in surprise straight into the High Priest's eyes» [218].
Цель Пилата добиться освобождения Иешуа завуалирована в форму совета. Прокуратор понимает важность формы подачи совета, совет следует произносить доверительным участливым тоном голоса. Лексические вариантные соответствия в текстах-переводах передают эту идею: «the Procurator spoke mildly» (М. Гинзбург), «began the Procurator gently» (Х. Эплин).
В переводах Пилат акцентирует свою дипломатичную позицию следующим образом:
(1) «The Roman government had no wish whatsoever to interfere with the prerogatives of the local spiritual authorities» [221].
(2) «The Roman authorities were not encroaching in any way on the rights of the local spiritual authorities» [218].
В переводе М. Гинзбург прокуратор выражает нежелание каким-либо образом вмешиваться, однако, отсутствие желания не означает отсутствие возможности сделать это. В словах Пилата звучит скрытая угроза. Интересен выбор переводчиком слова prerogatives. Лексическая единица дефинируется как the privilege, something that certain people are able or allowed to do or have [235]. Таким образом, Пилат намекает на то, что власть местных властей является лишь привилегией, Синедрион сохранил свое положение только благодаря милости римского императора.
У Х. Эплина Пилат говорит как современный политик, рассуждающий о невмешательстве в законные права оппонента. Это значение фраза приобретает благодаря глаголу encroach, который преимущественно используется в юридической сфере о нарушении прав человека и определяется словарем как to intrude gradually, stealthily, or insidiously upon the rights, property of another (law) [236]. Существительное rights также ассоциативно преимущественно связано с юридической деятельностью.
Пилат тактично указывает на «ошибку» Синедриона. В переводах осторожная манера поведения персонажа передана посредством вводных слов и усилителей:
(1) «there seemed to be an obvious error. And the Roman government was, of course, interested in correcting this error» [221].
(2) «an obvious mistake was being made. And the Roman authorities did, of course, have an interest in the correction of that mistake» [218].
М. Гинзбург использует существительное «error», которое принадлежит официальному стилю и подчеркивает важность, весомость принимаемого решения, поскольку речь идет о жизни и смерти, политике и власти. Х. Эплин избегает этого варианта в переводе, используя нейтральный вариант «mistake». Возможно, это происходит из-за того, что лексема error в современном обществе расширила сферу применения: преимущественно используется об ошибке в вычислениях, документах, в работе техники или компьютерных программ. Х. Эплин стремится избежать ненужных коннотаций.
В вариантах перевода, так же, как и в оригинале, прокуратор последовательно и аргументировано пытается убедить Каифу в своей правоте:
(1) «the crimes of Bar-Rabban and Ha-Nozri were in no wise comparable in their gravity. If the latter, who was clearly a madman, was guilty of absurd utterances in Yershalayim <...>, the former bore the burden of far heavier guilt. Not only had he permitted himself direct appeals to rebellion, but he had also killed a soldier during the attempt to capture him. Bar-Rabban was far more dangerous than Ha-Nozri» [221].
(2) «the crimes of Bar-rabban and Ha-Nozri were quite incomparable in gravity. If the latter, an obvious madman, was guilty of the utterance of absurd speeches which had stirred up the people in Yershalaim <...>, the former was much more significantly burdened. Not only had he permitted himself direct calls to revolt, he had also killed a guard during attempts to capture him. Bar-rabban was incomparably more dangerous than Ha-Nozri» [218].
Переводчики используют эмоционально окрашенные слова и выражения, слова-усилители, чтобы сделать речь прокуратора такой же убедительной, как и в оригинале романа: «in no wise comparable, was clearly a madman, absurd utterances, bore the burden of far heavier guilt, far more dangerous» (М. Гинзбург); «quite incomparable, an obvious madman, the utterance of absurd speeches, much more significantly burdened, incomparably more dangerous» (Х. Эплин).
6. Однако тонкая политическая игра не помогает Пилату добиться цели. Каифа распознает игру, непреклонен в своем решении казнить Иешуа и воспользоваться возможностью досадить римскому наместнику. Пилат: «Как? Далее после моего ходатайства? Ходатайства того, в лице которого говорит римская власть?» [207, с. 36]. Во фразе прокуратора звучит скрытая угроза, Пилат чувствует, что теряет контроль над ситуацией. Рассмотрим варианты перевода фразы:
(1) «Indeed? Even after my intercession? The intercession of him who speaks for Rome?» [221].
(2) «What? Even after my pleading? The pleading of the man in whose person speaks the power of Rome?» [218].
М. Гинзбург использует соответствие «intercession» в речи Пилата. Intercession — the act of using your influence to make someone in authority forgive someone else or save them from punishment [235] — заступничество, ходатайство; посредничество. Пилат использует свое положение, чтобы повлиять на местное духовенство и спасти Иешуа от казни. Однако помимо этого основного значения лексическая единица intercession имеет другую коннотацию: a prayer that asks God or a god to help or cure other people [235] — молитва за другого человека. Переводчику удается передать сложные чувства, которые испытывает Пилат в этом эпизоде: персонаж не только использует авторитет римских властей как угрозу, в его речи чувствуется отчаяние и беспомощность. Прокуратор обращается не только к Каифе, он мысленно взывает к высшим силам в отчаянной попытке обрести помощь.
Неоднозначно можно интерпретировать и вариант, который находим в переводе Х. Эплина. Pleading является юридическим термином: (law) making a statement of what you believe to be true, especially in support of someone or when someone has been accused in a law court [235] — защищать подсудимого, представлять в суде его интересы. Переводчик еще раз подчеркивает интертекстуальную отсылку к библейскому сюжету — суд Пилата. При этом лексическая единица также дефинируется как making an urgent, emotional statement or request for something [235] — просить; молить, умолять. Персонаж испытывает беспомощность перед неумолимыми обстоятельствами, обращение к первосвященнику его последняя надежда.
7. Услышав отказ Каифы помиловать Иешуа в третий раз, наместник теряет контроль над собой, угрозы становятся явными, меняется стиль диалога. Каифа, в свою очередь, тоже снимает маску и показывает свое истинное лицо: «Не мир, не мир принес нам обольститель народа в Ершалаим, и ты, всадник, это прекрасно понимаешь. Ты хотел его выпустить затем, чтобы он смутил народ, над верою надругался и подвел народ под римские мечи! Но я, первосвященник иудейский, покуда жив, не дам на поругание веру и защищу народ!» [207, с. 38]. Этот монолог Каифы является интертекстуальной отсылкой к евангельским словам Иисуса: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч» (Мф. 10:34) [206]. Существует огромное количество трактовок данного высказывания священнослужителями, которые пытаются найти в этих словах Христа иносказательный смысл. Тем не менее, во фразе слышится угроза. Примечательно, что у Булгакова в переиначенном виде эти слова произносит первосвященник. Каифа видит в Иешуа реальную угрозу своей вере и своей власти. Он не может рисковать и помиловать Га-Ноцри, несущего, по его мнению, смуту в иудейский народ. Поэтому Каифа не уступает даже Понтию Пилату — представителю имперской власти в Ершалаиме. Принадлежность фразы Каифе, а не Иешуа, еще раз подчеркивает мирный характер проповедей бродячего философа.
Рассмотрим варианты перевода фрагмента:
(1) «You wanted to release him so that he might incite the populace, mock the faith, and bring the people under Roman swords! But while I, the High Priest of Judea, am alive, I will allow no profanation of the faith, I will protect the people!» [221].
(2) «It wasn't peace, not peace that this seducer of the people brought to us here in Yershalaim, and you, horseman, understand that very well. You wanted to release him so he would stir up the people, ridicule the faith and deliver the people up to Roman swords! But I, the High Priest of Judaea, while I yet live, will not yield the faith up to profanation and will protect the people!» [218].
Прежде всего, обратим внимание на то, что перевод фразы «Не мир, не мир принес нам обольститель народа в Ершалаим, и ты, всадник, это прекрасно понимаешь» отсутствует в варианте М. Гинзбург. Фраза отсутствует в тексте-оригинале, с которого был выполнен перевод, тексте, опубликованном в журнале Москва, 1966 г. [209, с. 27]. Она была вырезана из текста романа советской цензурой по политическим причинам.
Переводчикам удается передать возвышенный тон речи первосвященника посредством использования книжной лексики и грамматических конструкций, характерных для официально-делового стиля. Однако ни один из переводчиков не замечает родственный характер лексем «надругался» и «поругание», наличие у них одного корня. При этом, данные лексические единицы являются ключевыми в понимании смысловой нагрузки эпизода. Попытаемся разобраться, какой смысл они вносят в оригинальный текст: надругаться (книжн.) — подвергнуть кого-либо, что-нибудь надругательству, глумлению [231, с. 380]. Поругание (книжн. ритор.) — действие, причиняющее оскорбление, унижение, глумление [227, с. 728].
Каифа опасается угрозы надругания над святыней, иудейской верой, другими словами, осквернения, оскорбления, подрыва устоев, основ иудаизма. Удачным выбором переводчиков можно считать вариант «profanation», выступающий переводческим соответствием слова «поругание». Profanation — blasphemous behavior; the act of depriving something of its sacred character; degradation of something worthy of respect; cheapening [236]. Глагол «надругаться», принадлежащий книжному пласту лексики, переведен нейтральными вариантными соответствиями «mock» и «ridicule», смысловая нагрузка которых уступает оригинальному варианту. Моск — to copy someone or a characteristic of someone in an amusing but unkind way that makes other people laugh, or to try to make someone or something seem foolish or ridiculous. Ridicule — to laugh at someone or something in an unkind, cruel or harsh way [235].
Таким образом, в текстах-переводах речь Каифы можно интерпретировать как опасение того, что иудейская вера будет выставлена на посмешище, что, в свою очередь, приведет к дискредитации ее авторитета, потери уважения и доверия.
Наказание
Понимание образа Пилата в романе требует обращения и к сюжету новозаветных апокрифов, согласно которому Пилат был отстранен от должности из-за жалоб и доносов иудеев, приговорен императором к смерти, покончил жизнь самоубийством, перерезав себе вены. Тело прокуратора было брошено в реку Тибр, но это вызвало такое возмущение воды, что тело было извлечено, отвезено во Вьен и утоплено в Роне, где наблюдались те же самые явления. В конце концов тело Пилата утопили в горном озере в швейцарских Альпах, на месте которого образовалось болото. Согласно апокрифической легенде, Пилат не знает покоя, в Страстную пятницу дьявол извлекает его со дна, поднимает на скалистые горы и пытается смыть с него пятна позора [203, с. 24—25].
В романе в ходе разговора с Каифой у Пилата возникают странные мысли, и к прокуратору приходит видение: «Бессмертие... пришло бессмертие... Чье бессмертие пришло? Этого не понял прокуратор, но мысль об этом загадочном бессмертии заставила его похолодеть на солнцепеке». / «Пропал отягощенный розами куст, пропали кипарисы, окаймляющие террасу, и гранатовое дерево, и белая статуя в зелени, да и сама зелень. Поплыла вместо этого всего какая-то багровая гуща, в ней закачались водоросли и двинулись куда-то, а вместе с ними двинулся и сам Пилат» [207, с. 36].
Эти фрагменты отсылают читателя к апокрифическому сюжету. Интертекстуальная интерполяция о наказании прокуратора в виде бессмертия передана переводчиками почти идентично:
(1) «Immortality... immortality has come... Whose immortality? The Procurator did not understand it, but the thought of this mysterious immortality made him turn cold in the blazing sun» [221].
(2) «Immortality... immortality has come... Whose immortality had come? That the Procurator did not understand, but the thought of this mysterious immortality made him turn cold in the full blaze of the sun» [218].
В переводе фрагмента, изображающего видение Пилата, Х. Эплин точно придерживается текста оригинала. Переводчик воспроизводит в тексте перевода лексические повторы: «пропал», «пропали», используя глагол «vanish»; «двинулись», «двинулся» переданы глаголом «move». Лексические повторы важны, придают экспрессивность, драматичность эпизоду, передают изменение внутреннего состояния героя. В момент видения Пилат перестает воспринимать реальность.
М. Гинзбург теряет лексические повторы, грамматически трансформируя структуру предложений, применяя синтаксическую трансформацию. Вариант перевода менее выразителен:
(3) «The rose bush weighted down by flowers was gone, as were the cypresses bordering the upper terrace, and the pomegranate tree, and the white statue within the greenery, and the greenery itself. Instead of all this, an opaque purple wave swam before him; strange water weeds swayed within it, floating away somewhere, and carrying Pilate with them» [221].
(4) «The bush laden with roses had vanished, the cypresses that fringed the upper terrace had vanished, as had the pomegranate tree, and the white statue in the verdure, and the verdure itself. In place of it all, some sort of dense crimson mush began floating around, seaweed began to sway about in it and then moved off somewhere, and Pilate himself moved off with it too» [218].
В оригинальном тексте Пилат видит «какую-то багровую гущу». Багровый цвет ассоциируется с опасностью, угрозой, кровью. Неприятные ассоциации вызывает и сочетающееся с ним слово «гуща» — что-л. вязкое, топкое, тягучее [227, с. 201]. Эти характеристики присущи крови. Неопределенное местоимение «какая-то» придает словосочетанию значение неопределенности, безысходности. Фраза, возможно, напоминает читателю апокрифический сюжет о самоубийстве прокуратора.
В переводах находим лексические трансформации с использованием лексических единиц (3) «an opaque purple wave» [221] / (4) «some sort of dense crimson mush» [218]. Вариант М. Гинзбург не передает интертекстуальную отсылку. Существительное «wave» (волна), прилагательное «purple» (фиолетовый, пурпурный, лиловый), не соответствующее цветовой гамме оригинала, не вызывают ассоциаций будущей трагедии, которую предчувствует герой. М. Гинзбург попыталась компенсировать отсутствие у слова «wave» значения насыщенной консистенции, вязкости, присущее оригиналу «гуща», добавив в текст перевода прилагательное «opaque». Opaque — preventing light from travelling through and therefore not transparent or translucent — непрозрачный, непроницаемый, мутный; difficult to understand — непонятный, неясный [235]. В своем прямом значении прилагательное описывает оттенок, качество воды. Коннотативное значение говорит о странности, мистической природе видения. Загадочность видению придает и прилагательное «strange» («strange water weeds»), соответствие которому отсутствует в оригинале. Значение неопределенности передано неопределенным артиклем. Возможно, интертекстуальная отсылка не распознана переводчиком.
Проанализируем вариант Х. Эплина «some sort of dense crimson mush». Удачным является выбор прилагательного «crimson» — a dark red colour [235], вызывающий сходные с оригиналом ассоциации. Пилат не может понять смысл видения, значение неопределенности подчеркнуто переводчиком при помощи сочетания «some sort of». Существительное «mush» — a soft, wet, pulpy mass [239], кашица, каша — подчеркивает однородность структуры. Такие характеристики, как плотность и густота, компенсированы посредством введения прилагательного «dense». Вариант перевода является более удачной попыткой передать смысл интертекстуального знака, что может быть объяснено более поздним временем создания перевода и знакомством переводчика с работами исследователей творчества писателя, соответствующее профессиональной деятельности Х. Эплина.
Суммируя результаты сопоставительного герменевтического анализа интертекстуальных библейских включений, касающихся образа Понтия Пилата, в романе «Мастер и Маргарита» и переводах романа, отмечаем определенные интерпретационные расхождения.
Благодаря Библии, Понтий Пилат известен, прежде всего, как человек, отправивший Иисуса Христа на Голгофу, жестокий правитель, ненавидевший иудейский народ и его веру.
Писателю интересен внутренний мир персонажа, конфликт с самим собой, мотивы его поступка, переживания и чувства. В оригинале и переводе М. Гинзбург Понтий Пилат — могущественный властный государственный деятель, но, помимо этого, очень одинокий человек, страдающий от душевного и духовного неблагополучия. В переводе Х. Эплина Понтий Пилат «выглядит» современнее. Переводчик выделяет, в первую очередь, деловые качества персонажа. Прокуратор более критичен в своих суждениях, предприимчив, самодостаточен, обладает чертами современного политика, психолога, юриста, опытного и действующего по ситуации.
Переводчики по-разному интерпретируют и передают в текстах переводов смысловое содержание одной из ключевых проблем романа — проблемы нравственного выбора, которую писатель ставит перед своим героем. В переводах персонаж наделен разной мерой ответственности за принятое решение: у М. Гинзбург Пилат отправляет Иешуа на смерть осознанно, сознательно, соответственно, степень его вины существенна, у Х. Эплина прокуратор принимает решение под давлением внешних факторов, что снижает его ответственность за поступок.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |