Вернуться к Н.И. Серкова, Е.И. Рябко. Библейский мир в английских переводах романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»

1.2. Категория интертекстуальности в концепциях французских постструктуралистов

Если у М.М. Бахтина полифонический диалог происходит между субъектами, которые обладают личностным ядром, иными словами, является интерсубъективным, то у Ю. Кристевой диалог возникает между безличными, внеположными индивиду, словесно-идеологическими инстанциями (текстами), которые встречаются и переплетаются в отдельных индивидах. Автор же выступает в специфической роли скриптора, который организует столкновение множества противоречивых «точек зрения», «текстов», «голосов», но сам в этом столкновении не участвует, поскольку стоит вне каких бы то ни было идеологий [73, с. 472].

В свете этого, термин «интертекстуальность» (фр. Intertextualitu от лат. inter — «между», intertextum — «вплетенное внутрь») вводится исследовательницей для обозначения общего свойства текстов, выражающегося в наличии между ними связей, благодаря которым тексты (или их части) могут многими разнообразными способами явно или неявно ссылаться друг на друга.

Любой текст, по словам Ю. Кристевой, строится как мозаика цитаций, любой текст — это впитывание и трансформация какого-нибудь другого текста. Текст — это комбинаторика, место постоянного взаимообмена между множеством фрагментов, которые письмо вновь и вновь подвергает перераспределению; новый текст создается из предшествующих текстов. Интертекст — это бесконечный процесс, текстовая динамика. Таким образом, на место интерсубъективности М.М. Бахтина встает понятие интертекстуальности [72, с. 167].

Ролан Барт в книге «S/Z» [19] развивает, во-первых, анаграмматическую идею Ф. де Соссюра, обнаружив в новелле Бальзака «Сарразин» анаграмматическую игру вокруг букв «с» и «з», а также вскрывает сам механизм множественного напластования кодов в одном тексте, углубляя теорию интертекстуальности Ю. Кристевой.

Ученый видит текст не как законченный продукт, а как подключение к другим культурным кодам (научному, риторическому, хронологическому, социоисторическому, коммуникативному, символическому и др.), которое связывается с обществом и историей отношениями цитации: «Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на разных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой ткань, сотканную из старых цитат» [там же, с. 24].

Исследователь продолжает развивать и линию автора как отца произведения, но не отца текста, вводя в научный обиход метафору смерть автора, имея в виду то, что тексты и литературные произведения обязаны своим появлением не писателю, а феномену интертекстуальности [18].

Во французской исследовательской традиции текст, состоящий из элементов других текстов и сам выступающий источником таких элементов для текстов, которые будут созданы после него, становится бесконечным в пространстве интертекстуальности, превращаясь в некую всеобъемлющую категорию.

В ином ключе определяет интертекстуальность Жерар Женетт в своей работе «Палимпсесты» [54]. Автор расценивает интертекстуальность не как первоэлемент литературы, а как один из типов взаимосвязей, в ней существующих.

Любую связь одного текста с другим Ж. Женетт определяет как область «транстекстуальности» и указывает на существование активных связей не только между отдельными текстами, но и более общими формальными типологиями и категориями: «...литература — это не просто собрание произведений, независимых друг от друга или же «влияющих» одно на другое в процессе случайных и изолированных столкновений; она представляет собой связное целое, однородное пространство, внутри которого произведения взаимосоприкасаются, и взаимопроникают; она также и сама является связанной с другими частью еще более обширного пространства культуры, где ее собственная значимость зависит от целого» [там же, с. 174—175].

Ж. Женетту принадлежит также пятичленная классификация взаимодействия текстов, в которой выделяется:

1) интертекстуальность как соприсутствие в одном тексте двух или более текстов (цитата, аллюзия, плагиат и т. п.);

2) паратекстуальность как отношение текста к своему заглавию, эпиграфу, предисловию, послесловию и т. п.;

3) метатекстуальность как комментирующая и критическая ссылка на предтекст;

4) гипертекстуальность, объединяющая все формы, когда последующий текст («гипертекст») полностью или частично ориентируется на предшествующий текст («гипотекст») и без последнего не может быть понят;

5) архитекстуальность как жанровая связь текстов.

Таким образом, литература видится как система, находящаяся в постоянной эволюции благодаря стремлению к функциональному равновесию составляющих ее элементов — текстов и риторических приемов [там же, с. 338—339].

Теория, представленная Майклом Риффатерром, ориентируется исключительно на читателя. Особое внимание автором уделяется процессу чтения, понимаемого как интерпретация литературного текста через расшифровку «скрытых слов» — гипограмм, ведущих к смыслу [198].

Гипограмма, по М. Риффатерру, представляет собой продукт литературной практики, и ее сущность состоит в выявлении отношения знака к ранее существовавшему выражению или комплексу.

Гипограммы не находятся в самом тексте, для установления интертекстуальных связей и дешифровки гипограмм ученый вводит «принцип третьего текста», для чего, опираясь на семантический треугольник Г. Фреге, рисует свой, где Т. является текстом, Т — интертекстом, а И — интерпретантой:

По мысли М. Риффатерра, интертекстуальность не срабатывает, если чтение от Т до Т не проходит через И, а значит отношения Т и Т' не сводимы к простому представлению о заимствовании и влиянии. Здесь имеет место трансформация смыслов обоих текстов. М. Риффатерр определяет литературный текст как «ансамбль пресуппозиций» [48, с. 44—46].

Итак, теория интертекстуальности, сформулированная в трудах постструктуралистов, изменила присущее структурализму представление не только о письме, но и представления о способах чтения и анализа литературы. Несмотря на несколько крайние взгляды ее создателей, она получила должное внимание и заняла прочное место, превратившись в одно из важнейших учений XX века и получив развитие в многочисленных трудах литературоведов и лингвистов.