Роль родителей и семьи в формировании Михаила Булгакова была велика... Отец — Афанасий Иванович Булгаков (17 апреля 1859 г. — 14 марта 1907 г.), старший сын священника Ивана Абрамовича и Олимпиады Ферапонтовны Булгаковых. Уроженец города Орла (А.И. Булгаков родился в с. Бойтичи Жирятинского уезда Орловской губернии. — сост.)
Окончил в 1885 году Киевскую Духовную Академию по церковному отделению со степенью кандидата богословия. С 1885—1887 гг. преподает греческий язык в Духовном училище в городе Новочеркасске; там же готовит свою магистерскую диссертацию. Защищает диссертацию осенью 1887 г. в Киевской Духовной Академии, получает ученую степень магистра; единогласно избран советом Академии на кафедру древней гражданской истории — со званием доцента.
С 17 января 1889 г. переходит на кафедру истории западных исповеданий. Афанасий Иванович кроме древних языков знал немецкий, французский, английский; читал в подлинниках славянские книги и журналы. В начале 90-х годов преподает, не оставляя Академии, историю в Киевском женском институте. 21 марта 1902 г. избран экстраординарным профессором. 11 декабря 1906 г. удостоен степени доктора богословия. 8 февраля 1907 г. утвержден в звании ординарного профессора. Умирает в Киеве от склероза почек 14 марта 1907 г., не дожив до 48 лет.
Е.А. Земская с. 41—42 (15)
* * *
Скажу о питомцах Киевской Дух. Академии, студентах Орловской духовной семинарии в 80-х гг.
Афанасий Иванович Булгаков, 3-й ученик (вып. 81 г.), это — человек определенного характера и направления. Усидчивый, трудолюбивый, довольно серьезный и ко всему тому искренно-религиозный, он производил выгодное впечатление. В церкви он всегда читал и пел на левом клиросе. В Академии он избрал себе тему «История и разбор западных вероисповеданий», и эту тему он разработал столь широко, что «на ней» он получил магистерский и докторский диплом.
Оставленный стипендистом при Академии, он постепенно достиг звания: доцента, экстраординарного и ординарного профессора Киев. Академии.
о. Павел Тихвинский (57)
* * *
Все его годичные сочинения, равно как и магистерские и докторские, трактовали именно о западных вероисповеданиях, их возникновении и развитии. Его сочинения по этому вопросу печатались даже в заграничных изданиях. Он отличался религиозной настроенностью, деловитостью и постоянством своих взглядов.
о. Павел Тихвинский (57)
* * *
Родители, и отец, и мать, оба были из Орловской губернии, из сердца России. Тургеневские места. И это тоже наложило отпечаток. Хотя мы жили на Украине (потом все уж говорили по-украински), но у нас все-таки было чисто русское воспитание. И мы очень чувствовали себя русскими. Но Украину любили.
Семьи и отца и матери были огромные. У отца было в семье десять человек детей, а у матери девять.
Н.А. Булгакова-Земская с. 46—47 (15)
* * *
Отец обладал огромной трудоспособностью. Вот я помню. Он уезжал в Киев с дачи на экзамены. А с экзамена он приезжал, снимал сюртук, надевал простую русскую рубаху-косоворотку и шел расчищать участок под сад или огород. Вместе с дворником они корчевали деревья, и уже один, без дворника, отец прокладывал на участке (большой участок — две десятины) дорожки, а братья помогали убирать снятый дерн, песок...
Отец с большой любовью устраивал домашнее гнездо, но, к сожалению, это продолжалось недолго. Мы начали жить в Буче в 1902 году, а отец умер в 1907-м.
Н.А. Булгакова-Земская с. 48—49 (15)
* * *
Когда отец умер, мне было 13 лет. Мне казалось, что мы, дети, плохо его знали. Ну что же, он был профессором, он очень много писал, он очень много работал. Много времени проводил в своем кабинете. И тем не менее вот теперь, оглядываясь на прошлое, я должна сказать: только сейчас я поняла, что такое был наш отец. Это был очень интересный человек, интересный и высоких нравственных качеств... Над его гробом один из студентов, его учеников, сказал: «Ваш симпатичный, честный и высоконравственный облик». Действительно — честный, и чистый, и нравственный, как сказал его студент. Это повторяли и его сослуживцы. Отец проработал в академии 20 лет, и за эти 20 лет у него ни разу не было не только ссоры или каких-нибудь столкновений с сослуживцами, но даже размолвки. Это было в его характере. У него была довольно строгая наружность. Но он был добр к людям, добр по-настоящему, без всякой излишней сентиментальности. И эту ласку к людям, строгую ласку, требовательную, передал отец и нам. В доме была требовательность, была серьезность, но мне кажется, я могу с полным правом сказать, что основным методом воспитания детей у Афанасия Ивановича и Варвары Михайловны Булгаковых были шутка, ласка и доброжелательность. Мы очень дружили детьми и дружили потом, когда у нас выросла семья до десяти человек. Ну, конечно, мы ссорились, было все что хотите, мальчишки и дрались, но доброжелательность, шутка и ласка — это то, что выковало наши характеры.
Н.А. Булгакова-Земская с. 48—49 (15)
* * *
Древнюю гражданскую историю нашему курсу читал А.И. Булгаков. Он начал свою преподавательскую деятельность в годы нашего поступления в академию. Я был на его вступительной лекции, которая всем нам не понравилась ни по содержанию, ни по форме... Ораторские приемы у него отсутствовали. Вообще в наше время он успеха не имел. На кафедру он, как и многие другие, попал случайно и никакого тяготения к древней истории не имел. Поэтому уже на второй или, кажется, на третий год после занятия кафедры он бросил ее и перешел на кафедру истории Западных вероисповеданий к которой несколько был подготовлен работой над кандидатской, а затем магистерской диссертацией о секте методистов. В мои студенческие годы он и на этой кафедре слушателей не удовлетворял. Значительно позже, около 1905 г., А.И. приобрел если не авторитет, то симпатии у студентов. Этому благоприятствовало то, что он был человек в обращении простой и любил со студентами говорить по различным вопросам, преимущественно, конечно, богословского характера. В этом случае он был весьма удобным собеседником, так как отличался полной терпимостью к чужим мнениям, а сам иногда любил высказывать такие парадоксальные мысли, которые интриговали и вызывали на спор. Человек он был очень трудолюбивый и постоянно что-нибудь писал, возбуждаемый к этому в значительной мере своей многосемейностью и материальной нуждой. Эта нужда заставила его взять на себя так же должность киевского цензора по иностранной литературе.
В.П. Рыбинский. Воспоминания. Рукопись
Профессор Киевской Духовной Академии Афанасий Иванович Булгаков в мае прошлого года заболел гриппом. Не оправившись достаточно от болезни, приступил к экзаменационным работам, причем обнаружилось у него сильное недомогание и слабость, к сему присоединилось резкое понижение зрения настолько, что больной вынужден был прекратить всякие занятия и приступить к серьезному лечению. В это время оказалось, что вышеописанные явления были результатом заболевания почек, что подтвердилось химически-микроскопическим исследованием выделений.
Несмотря на самое строгое систематическое лечение соответствующей диетой, лекарствами и проч., болезнь подвигалась вперед и в настоящее время как последующее явление, наблюдается изменениями в деятельности сердца — порок.
Означенная болезнь — нефрит требует продолжительного систематического пользования диетой, ваннами и соответствующими климатическими условиями жизни.
1907 года, 15-го февраля. (Отзыв врача КДА о состоянии здоровья А.И. Булгакова).
К. Лепинский. (57)
* * *
Афанасий Иванович по внешнему виду был очень крепкий человек и казался совершенно здоровым. Полною неожиданностью поэтому было для всех, когда он вдруг стал хиреть и слепнуть. Врачебное исследование констатировало у него смертельный нефрит. Многосемейность Афанасия Ивановича и тяжелое положение, в которое попадала после его смерти его семья, побудили друзей его быстрым темпом присудить ему за две его работы (нужно сказать, очень слабые) степень доктора и, в видах увеличения пенсии, провести его в и. д. ординарного профессора. В 1907 г. Афанасий Иванович скончался. «В путь всея земли» провожали его с искренним сожалением и сослуживцы, и студенты.
В.П. Рыбинский. Воспоминания. Рукопись
Покойный профессор, может быть, не принадлежал к числу тех людей, которые с первого же взгляда, с первого слова останавливают на себе внимание; простой, не претенциозный, — Афанасий Иванович для многих, вероятно, мог пройти незамеченным. Но ближайшее знакомство с несомненностью показывало, что это был человек достойный большого уважения и симпатии. При частых беседах с Афанасием Ивановичем легко было убедиться в наличности у него одного чрезвычайно ценного для нашего мятущегося времени качества — именно в том, что почивший представлял собою типичную цельную натуру с довольно законченным миросозерцанием...
Основной чертой мировоззрения Афанасия Ивановича была его церковность. Он был церковным человеком в настоящем лучшем смысле этого слова. Идея Церкви была центральной в его теоретических построениях... почивший профессор был очень далек от того поверхностного либерализма, который с легкостью все критикует и отрицает, но в то же время он был противником и того неумеренного консерватизма, который не умеет различать между вечным и временным, между буквой и духом и ведет к косности церковной жизни и церковных форм.
В.П. Рыбинский (67)
* * *
Это был человек крепкой веры, твердого убеждения, широкой природной доброты и радушия, искренности, простоты и открытости нрава, готовности на всё доброе, отзывчивости к чужому страданию... Но выше всего, к общему нашему назиданию и утешению, поставим мы духовную зрелость почившего, ради которой он и мог быть преставлен Господом.
А.А. Глаголев (67)
* * *
Не послал тебе Господь богатства материального, но дал тебе то, что бесконечно выше и превосходнее такого рода приобретения, — послал тебе счастливейшую семейную жизнь. Хорошая семья всегда, а особенно в нынешнее время — это истинная святыня. И мы видели, и восторгались красотою почившего как семьянина. В твоей семье, этой поистине «малой церкви», среди твоих прекрасных детей, я всегда находил истинную отраду, освежение и ободрение...
Ты жил церковью, ты дышал её живительным воздухом, ты воспитывал своих детей в строго церковном духе...
Д.И. Богдашевский (67)
* * *
«Как хорошо было бы, — говорил ты, — если бы всё было мирно! Как хорошо было бы... Нужно всячески содействовать миру».
«Отпусти», — вот последнее твое предсмертное слово своей горячо любящей тебя и горячо любимой тобою супруге. Ты мог сказать: «Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром»
Д.И. Богдашевский (67)
* * *
Смерть отца для всей семьи была неожиданным и очень страшным ударом. Подумайте, семеро детей осталось на руках у матери, и тем не менее она сумела нам дать радостное детство. Сначала она (видно было это) растерялась, но потом нашла в себе силы. Она была женщина энергичная, очень умная, жизнеспособная и радостная. У нас в доме все время звучал смех.
Н.А. Булгакова-Земская с. 50 (15)
* * *
Мать — Варвара Михайловна Булгакова, урожденная Покровская, дочь соборного протоиерея г. Карачева, уроженка г. Карачева Орловской губернии. Родилась 5 сент. (ст. ст.) 1869 г., умерла от тифа 1 февраля (нов. стиля) 1922 г. в Киеве. Училась в г. Орле, окончила Орловскую женскую гимназию с программой мужских гимназий. До замужества два года была учительницей в 4-м классе Карачевской женской гимназии.
Свадьба А.И. Булгакова и В.М. Покровской состоялась 1 июля 1890 г. в Карачеве. Вся дальнейшая жизнь Варвары Михайловны прошла в Киеве.
Е.А. Земская с. 42 (15)
* * *
Михаил Афанасьевич Булгаков, сын профессора-историка, родился в Киеве 15 мая 1891 г. Ему было около шестнадцати лет, когда умер его отец, Афанасий Иванович. В большой семье Булгаковых значительную роль для внутренней биографии сына сыграла мать писателя. Варвара Михайловна, рожд. Покровская, — человек выдающийся и незаурядный.
П.С. Попов с. 535 (5)
* * *
«Покровское» — то дорогое и родное, особый милый отпечаток, который лежит, несомненно, на всей маминой семье. Безусловно, что-то выдающееся есть во всех Покровских, начиная с бесконечно доброй и умной, такой простой и благородной бабушки Анфисы Ивановны...
Какая-то редкая общительность, сердечность, простота, доброта, идейность и несомненная талантливость — вот качества покровского дома, разветвившегося из Карачева по всем концам России, от Москвы до Киева и Варшавы. ...Любовь к родным преданиям и воспоминаниям детства... ...связь между всеми родственниками — отпрысками этого дома, сердечная глубокая связь, какой нет в доме Булгаковых. Жизнерадостность и свет.
Н.А. Булгакова-Земская с. 61 (15)
* * *
Отец был внимателен, заботлив, а мать — жизнерадостная и очень веселая женщина. Хохотунья.
Н.А. Булгакова-Земская с. 44 (15)
* * *
Что интеллигентна — спору нет, в высшей степени интеллигентна, но мягкой — извините. Да и как бы она управлялась со всей этой оравой своей, будь она мягкой-то? Семеро ведь! Какой там семеро — девятеро!... Мягкая! На даче и то: сказано к одиннадцати в постелях быть, и тут уж — никаких разговоров. Сбегали, правда, иной раз. Оставят чучела под одеялами и — в лес. Но это под страхом смерти!
А когда Варвара Михайловна с головной болью просыпалась, спешили позавтракать и разбрестись кто куда. И тогда, если кому что понадобится, то — через Варюшку только Одна Варюша могла уладить.
И.В. Кончаковская с. 122 (77)
* * *
Вот еще пример Варвары-михайловниной «мягкости». Братец мой Виктор золотыми руками обладал и баритоном — слов нет каким!
Дефект у Виктора один имелся: гуллив был баритон этот, как тенор. Не преминул и Леле Булгаковой вскружить голову. У самого закружилась, и ей вскружил.
И не знаю, чем бы это кончилось, когда бы не вмешательство Варвары Михайловны. Мигом точку поставила! Не поглядела, что оба как в воду опущенные ходят.
И.В. Кончаковская с. 123—124 (77)
* * *
Маме тогда, когда отец умер, шел 37-й год.
И вот эта женщина сумела нас сплотить, вырастить и дать нам всем образование. Это была ее основная идея. Она говорила нам потом, когда мы уже стали взрослыми: «Я хочу вам всем дать настоящее образование. Я не могу вам дать приданое или капитал. Но я могу вам дать единственный капитал, который у вас будет — образование». И действительно. Она дала нам всем образование. А вторая ее идея, превосходная идея, была: нельзя допустить, чтобы дети бездельничали. И мама давала нам работу. Мы и сами работали, даже летом. Например, моя обязанность была заниматься до обеда с младшими братьями. А обязанность братьев была сначала помогать отцу в расчистке дорожек, а затем убирать мусор с участка. Братья собирали песок, дерн, листья.
Н.А. Булгакова-Земская с. 50 (15)
* * *
Мать была, конечно, незаурядная женщина, очень способная. Вот сказки. Она рассказывала нам сказки, которые всегда сама сочиняла. Она вела нас твердой и умной рукой. Была требовательна... Мать не стесняла нашей свободы, доверяла нам. И мы со своей стороны были с нею очень откровенны. У нас не было того, что бывает в других семьях, — недоверия. Были товарищи братьев, были поклонники у нас. Меня спрашивали: «Надя, вам надо писать до востребования?» Я говорю: «Зачем? Пишите, если вы хотите мне писать, на нашу квартиру». — «Как? А мама?» — «А что мама? Мама наших писем не читает». И это правильно. Это было, подумайте, когда. В начале XX века. Мама наших писем не читала. А мы ей сами читали, если нам хотелось ей что-нибудь рассказать.
Конечно, наша компания причиняла ей немало забот, тревог и огорчений, иногда серьезных огорчений, но все-таки она нам не мешала жить радостно, и мы жили радостно.
Н.А. Булгакова-Земская с. 51—52 (15)
* * *
Варвара Михайловна очень следила за собой. И детям не позволяла неряшливости.
Дом вела — поучиться надо!
Взять Рождество хотя бы, елки. Булгаковские елки я больше наших любила — так она умела устроить все: и стол и игры.
И.В. Кончаковская с. 122—123 (77)
* * *
Варвара Михайловна была очень энергичная и строгая женщина, но меня не забывала приласкать. Гостили мы у них на даче в Буче. Нам, малышам, строго запрещалось шуметь и даже подходить к двери, где занимался Миша, мешать ему работать.
К.Н. Сынгаевская-Истомина. Рукопись
Волевая была женщина, умная. Интересная. Вот не знаю, где она училась, но образование у нее было. У нее были ученики, даже жили у нее. Она их по гимназической программе что-то проверяла. До смерти мужа нигде, конечно, не работала, потому что чуть ли не каждый год был ребенок. А потом, вот, во Фребелевском институте. У них кухарка была и горничная, так что она понятия не имела готовить. Только скажет сделать то-то и то-то, и все делали. Но готовили невкусно. Мы старались у них не обедать.
Т.Н. Кисельгоф с. 30 (51)
* * *
А насчет Варвары Михайловны — не было случая, чтоб у нее хоть одна слезинка упала.
Т.Н. Кисельгоф с. 73 (51)
* * *
Преосвященный Владыка!
Все чаще повторяющиеся мои сердечные припадки заставляют меня подумать о возможности и внезапной кончины моей, каковые случаи уже были с моими братьями.
Все дорогое, что осталось мне в жизни, что привязывает меня к ней, — это мои дети. И мысль, что преждевременная кончина моя не даст мне выполнить мой земной долг перед ними, что они останутся круглыми сиротами в том возрасте, когда не в состоянии еще будут обеспечивать себе заработок, чтобы существовать, глубоко печалит и волнует меня. В бессонные ночи, когда сердечные припадки не давали мне заснуть, мое беспокойство было обращено на детей моих — и мысль моя обратилась к Вам, Преосвященный Владыка, как к человеку, который захочет и сможет помочь моим детям. Вспоминая Ваши дружеские чувства к покойному мужу моему и ко мне лично, я не сомневаюсь, что Вы откликнетесь своим добрым сердцем на мою предсмертную мольбу.
Прошу Вас и умоляю, в случае моей кончины, возбудить перед Святейшим Синодом ходатайство о продлении пенсии после совершеннолетия их двум моим сыновьям — Николаю и Ивану, — а также дочери Елене, до полного окончания ими высшего учебного заведения. И если мои старшие дочери при моей кончине не будут замужем, то просить Святейший Синод оставить за ними право на получение той части пенсии, которая причиталась при моей жизни на мою долю.
Преосвященный Владыка!
Сами, по своему усмотрению, сделайте, что возможно, чтобы бедные дети мои, лишенные покровительства родителей своих, не испытывали тяжести гнета материальной необеспеченности. А также не оставьте их и своим духовным покровительством.
Призываю благословение Божье на Вас и да хранит Вас Всевышний Создатель! И сама прошу молитв Ваших о упокоении грешной души моей! (Письмо епископу Василию, ректору Киевской Духовной академии Д.И. Богдашевскому, 2 мая 1914 г.)
В.М. Булгакова с. 214—215 (8)
* * *
Он (М.А. Булгаков. — сост.) жил в Буче и все время приезжал, чтобы идти со мной гулять. Часто оставался. Тетя Соня спрашивает: «Тебе нужно в Бучу ехать?» — «Не надо». — «Ну и оставайся ночевать. А завтра с утра снова пойдете гулять». Правда, у Булгаковых тогда еще был траур по отцу. А Ивана Павловича Воскресенского я уже тогда у них видела.
Т.Н. Кисельгоф с. 24 (51)
* * *
...Михаил тогда все возмущался, что Варвара Михайловна с Воскресенским... Михаила это очень раздражало, он выходил из себя. Конечно, дети не любят, когда у матери какая-то другая привязанность... Или они уходили гулять куда-то там на даче, он говорил: «Что это такое, парочка какая пошла». Переживал. Он прямо говорил мне: «Я просто поражаюсь, как мама затеяла роман с доктором». Очень был недоволен.
Т.Н. Кисельгоф с. 26 (51)
* * *
Варвара Михайловна вскоре (1918 г. — сост.) вышла замуж за Ивана Павловича Воскресенского и перешла с Лелей жить к нему, на Андреевский, 38.
Т.Н. Кисельгоф с. 58 (51)
* * *
Иван Павлович Воскресенский был отчимом моей мамы, ее сестер и братьев. Скромный, не очень разговорчивый, но приветливый, мягкий и добрый человек. Он был врачом-терапевтом. К моей маме он относился с трогательной заботой и вниманием. В те годы, о которых я пишу, уже ушла из жизни Варвара Михайловна, которую, по словам мамы, он любил горячо и преданно. В Киеве жила только мама — единственная из большой и дорогой для него семьи Булгаковых, и всю свою любовь, предназначенную для всех дочерей и сыновей моей бабушки, он отдавал моей маме.
У Ивана Павловича мы бывали довольно часто. Жил он на Андреевском спуске, в доме № 38, на втором этаже в большой квартире. Мне запомнилась просторная столовая, в центре которой стоял большой резной дубовый стол, покрытый белой скатертью, а над ним висела бронзовая лампа. Летом на этом столе появлялся лежащий на блюде огромный арбуз. Это было фирменное блюдо Ивана Павловича.
И.Л. Карум с. 109 (29)
* * *
Иван Павлович был очень тихим благорасположенным человеком, очень любил как Варвару Михайловну, так и всю семью... он был высокого роста, стройный, не очень разговорчивый, но приветливый, мягкий, добрый человек... очень ловко выслушивал, умел быстро и умело осмотреть воспаленное горло, с собою всегда приносил игрушки и конфеты, когда были голодные годы... помнится нежное прикосновение его рук и какой-то особенный докторский запах... его неизменно сравнивали с Чеховым.
Т.Л. Кавецкая с. 64 (58)
* * *
С Вашим образом у меня связаны самые лучшие, самые светлые воспоминания как о человеке, приносившем нашему семейству утешение и хорошие идеи доброго русского сердца и примеры безукоризненного воспитания. На словах мне трудно выразить мою глубокую благодарность за все то, что Вы сделали маме в нашей трудной жизни, нашей семье и мне на заре моей учебной жизни. Бог поможет Вам, славный, дорогой Иван Павлович!
Н.А. Булгаков с. 176 (69)
* * *
И вот к нашему ужасу в 3-м часу ночи на 1 февраля по новому стилю наша дорогая мама, не просыпаясь, тихо скончалась. В момент смерти возле нее были Иван Павлович (Воскресенский, второй муж В.М. Булгаковой. — сост.), Леля, Варя, Костя (племянник. — сост.) и я. Только утром дали знать Наде и Андрюше, живущим теперь у Экземплярских. Тогда же Костя послал телеграммы о маминой смерти в Москву (Мише и дяде Коле)...
Л.С. Карум. Рукопись
Однако сестер Мишиных повидала еще: на девятый день по Варваре Михайловне угодила, когда они съехались кто откуда. А братьев никого уже не было. И о них сестры помалкивали в тряпочку... Потом узнала, что они — и Коля и Ваня — с отступающей Добровольческой ушли...
А поминали Варвару Михайловну блинами. Помянули и разъехались опять.
В Киеве только Леля оставалась, младшая, с отчимом, доктором Воскресенским, известным в городе педиатром. «Ну-с, — скажет, бывало, присаживаясь к постели, — что с нами приключилось?» Вылитый Чехов. Так его и звали у нас: чеховский доктор. Едва ли не одним из первых выслали из города.
И.В. Кончаковская с. 107 (77)
* * *
Надя вышла замуж за Андрея Земского, и они поехали в Самарскую губернию, занимались там пропагандой, «в народе» были (Н.А. и А.М. Земские были филологами-славистами и работали там в области народного просвещения. — Л.П.). Потом приехали в Москву, и Надя по объявлению взяла заведование школой.
Т.Н. Кисельгоф с. 32 (51)
* * *
Сестра М.А., Надежда Афанасьевна Земская, приняла нас в лоно своей семьи, а была она директором школы и жила на антресолях здания бывшей гимназии. Получился «терем-теремок». А в теремке жили: сама она, муж ее Андрей Михайлович Земский, их маленькая дочь Оля, его сестра Катя и сестра Н.А. Вера. Это уже пять человек. Ждали приезда из Киева младшей сестры Елены Булгаковой. Тут еще появились и мы...
С кротостью удивительной, с завидным терпением — как будто так и надо и по-другому быть не может — принимала Надежда Афанасьевна всех своих родных. В ней особенно сильно было развито желание не растерять, объединить, укрепить булгаковскую семью.
Я никогда не видела столько филологов зараз в частном доме: сама Н.А., муж ее, сестра Елена и трое постоянных посетителей, один из которых — Михаил Васильевич Светлаев — стал вскоре мужем Елены Афанасьевны Булгаковой...
Ближе всех из сестер М.А. был с Надеждой. Существовал между ними какой-то общий духовный настрой, и общение с ней для него было легче, чем с другими...
Муж Надежды Афанасьевны Андрей Михайлович смотрел очень снисходительно на то, как разрасталось его семейство. Это был выдержанный и деликатный человек...
Л.Е. Белозерская с. 92 (4)
* * *
Варя — была на редкость веселой: хорошо пела, играла на гитаре... Любимицей матери была Варя. Ее никто не называл Варя, все называли Варюшей. Она была из всей семьи самая изящная, самая хорошенькая... Если кому-то из молодых надо было что-либо попросить у матери, обращались к Варе: «Варя, похлопочи».
Л.С. Карум с. 51 (58)
* * *
Варя вышла замуж за Карума Леонида... Леонид Сергеевич Карум, военный. Он из Прибалтики... Закончил военную академию в Петербурге. Он был у белых. И в Феодосии был у белых. Потом пришли красные, он стал у красных. Преподавал где-то... военную тактику, что ли.
Т.Н. Кисельгоф с. 32 (51)
* * *
Он вообще неприятный был. Его все недолюбливали.
— Может быть, он совершил какой-нибудь плохой поступок?
Нет, просто... Я как-то заняла у Вари денег. Потом мы сидели с Михаилом, пьем кофе, икры, что ли, купили... А он сказал кому-то, что вот, деликатесы едят, а денег не платят... Он ведь был у белых. И в Феодосии был у белых. Потом пришли красные, он стал у красных... Ну, красные все равно узнали. Тогда он смылся и приехал в Москву к Наде. Тут его и арестовали... Но Варя его любила...
Т.Н. Кисельгоф с. 60 (51)
* * *
Моя мама в те годы была молодой, красивой, веселой и энергичной женщиной, всегда элегантно и с большим вкусом одета. Красивые, нарядные вещи ей часто покупал ее двоюродный брат Константин Петрович, работавший в то время в АРА (американо-российская ассоциация). Я помню, он дарил ей французские духи «Лориган-де-Коти».
Это был период введения новой экономической политики — НЭ-Па. Киевские магазины того времени были шикарными и сверкающими... Иногда мы с мамой кутили: садились в пролетку одного из извозчиков, стоявших в большом количестве на нашей Львовской улице, и мчались в кондитерскую.
И.Л. Карум с. 108 (29)
* * *
Мама, в отличие от своих сестер, была верующей и относилась к религии очень серьезно. О ней она имела собственное мнение, собственное суждение, свои философские взгляды. Она не была фанатичкой, она верила в Бога, если можно так сказать, интеллигентно.
И.Л. Карум с. 106 (29)
* * *
Из Москвы каждое лето приезжали сестры мамы Вера, Надежда и Елена с мужьями, привозили и моих двоюродных сестер — Ольгу и Леночку Земских. Компания собиралась шумная и веселая. Сестры Булгаковы разговаривали громко и одновременно, перебивая друг друга, пересыпая любой рассказ шутками, остроумными сравнениями, восклицаниями. До конца своих дней буду помнить моих любимых, дорогих, родных тетей, дядю Андрюшу и дядю Мишу. Я закрываю глаза и вижу большой стол, стоящий на веранде дачи, за которым они все сидят, живые и ощутимые. Тогда мне казалось, что эта жизнь будет длиться вечно...
В каждый приезд сестер мамы в Киев мы ездили в дачное место Бучу, где когда-то стояла дача Булгаковых. Сама дача сгорела, осталась только кухня, превращенная кем-то в жилой дом.
И.Л. Карум с. 108 (29)
* * *
Посетила нас и сестра М.А. Варвара, изображенная им в романе «Белая гвардия» (Елена), а оттуда перекочевавшая в пьесу «Дни Турбиных». Это была миловидная женщина с тяжелой нижней челюстью. Держалась она как разгневанная принцесса: она обиделась за своего мужа, обрисованного в отрицательном виде в романе под фамилией Тальберг. Не сказав со мной и двух слов, она уехала. М.А. был смущен...
Л.Е. Белозерская с. 119 (4)
* * *
...Был с Михаилом Афанасьевичем в натянутых отношениях и мой отец, который никак не мог ему простить то, что он наделил Тальберга чертами моего отца. Действительно, Тальберг описан как немец из Риги, является мужем Елены, прообразом которой была моя мама. Быть может, Михаил Афанасьевич и не имел в виду папу, но все родные и знакомые решили, что это именно так. Папа был очень порядочным человеком, любил мою маму и никак не мог смириться с тем, что его принимали за подлеца Тальберга! Тем более, что в Германию он не уезжал и маму в те годы никогда не оставлял одну!...
И.Л. Карум с. 53 (58)
* * *
Сестру Лелю мы похоронили 5.V. (1954. — сост.) на кладбище. Из Новосибирска от сестры Вари идут грустные вести: она тяжело болеет склерозом головного мозга, катастрофически теряет память и сознание окружающего (при удовлетворительном физическом состоянии), нуждается в постоянном человеке при ней. А была самая энергичная из нас, веселая, хохотунья, музыкантша, любительница танцев и талантливый преподаватель при этом. Грустно.
Н.А. Булгакова-Земская с. (3)
* * *
Надежда Афанасьевна вспоминала уже в старости, какой всесторонне одаренный человек был Михаил: «рисовал, играл на рояле, карикатуры сочинял, писал стихи, давал нам всем стихотворные характеристики». По ее мнению, вторым таким, тоже всесторонне одаренным в семье, был пятый ребенок по счету, брат Николай. Он увлекался фотографией, отличался большой наблюдательностью и любознательностью. Родные вспоминают, что бывали случаи, когда Коля не возвращался из гимназии (откуда он ходил пешком) вовремя, задерживаясь на несколько часов. Мать, естественно, очень волновалась и расспрашивала его: «Что случилось?» А он спокойно объяснял: «Я смотрел, как фонари зажигают». Ведь это было время газовых фонарей, и Николая уже в детстве отличала любовь к наблюдениям и размышлениям.
Е.А. Земская с. 42—43 (66)
* * *
Но особенной любовью их пользовался Коля Булгаков. Колю попросить что-нибудь — все равно что одолжение ему сделать. Палец обрежешь, кто за йодом побежит? Коля. Мишиной жене корзину помочь нести с базара — Коля... И до чего же любознательный был — все его интересовало! Иначе как ученым и не представляю его себе.
И.В. Кончаковская с. 118—119 (77)
* * *
Годы революции и гражданской войны нарушили мирное течение семьи Булгаковых. Николай, окончив гимназию, поступает в Инженерное училище, об этом мать сообщает А.М. Земскому, мужу своей дочери Надежды... В письме от 27 октября 1917 г. Наде мать пишет: «Коля поступил в Инженерное <...> и стал там юнкером».
Юнкером Николай Булгаков был недолго. 30 декабря 1917 г. мать пишет дочери Надежде: «Коля зачислился в студенты медицинского факультета». ...Общественные события не дали Николаю возможности учиться долго. ...События гражданской войны вытолкнули младших братьев Булгаковых в эмиграцию. Иван не успел даже кончить гимназию (И.А. Булгаков окончил Киевскую Первую гимназию с серебряной медалью в 1918 г. — сост.), Николай — студент младшего курса медицинского факультета.
Е.А. Земская с. 42—43 (66)
* * *
После Крымской эвакуации он попал в Югославию... Денег не было. Нужно было учиться, попасть в университет и кончить его. Николай Афанасьевич нанялся санитаром в барак черной оспы и провел там все время карантина. Работал и в бараке сыпно-тифозных. Затем он организовал студенческий оркестр балалаечников, стал его дирижером, запевалой и вдохновителем. Это — по вечерам. А утром — была анатомия и все те лаборатории, в которых приходится работать студенту-медику.
М.И. Собесский с. 54 (66)
* * *
...После довольно бедственного года, проведенного мною в борьбе за существование, я окончательно поправил свои легкие и решил снова начать учебную жизнь. Но не так легко это было сделать: понадобился целый год службы в одном из госпиталей, чтобы окончательно стать на ноги... Это была очень тяжелая и упорная работа: так, например, я просидел взаперти 22 суток один-одинешенек с оспенными больными крестьянами, доставленными из пораженного эпидемией уезда. Работал в тифозном отделении с 50 больными, и Бог вынес меня целым и невредимым. Все это смягчилось сознанием, что близка намеченная цель...
Теперь я освобожден от платы за право учения, получаю от университета (Загребского. — сост.) стипендию, равную 20—25 рублям мирного времени. Половину этого отнимает квартира, отопление и освещение, а остальное на прочие потребности жизни: еду и остальное! Жить приходится более чем скромно, но меня спасает то, что за время службы в госпитале я купил себе теплое пальто, 2 пары ботинок, кой-какой костюмчик... Есть даже какая-то посуда. Живу я на окраине города, в комнате с самой необходимой студенту обстановкой... Воду дают хозяева, которые очень хорошо ко мне относятся; ведь я не пью, не курю, не скандалю — тихий квартирант и платит аккуратно! Готовлю обычно сам, но иногда обедаю в столовках, что подешевле... Конечно не приходится думать о покупке нужных и дорогих пособий... А больше всего работаю в университетской библиотеке, в которой очень много хороших книг на немецком языке, который я изучил еще до поступления в университет, живя в госпитале... (Из письма матери, 16 января. 1922 г.)
Н.А. Булгаков с. 42 (6)
* * *
Славный и добрый Миша, мне хорошо известно, что ты принимаешь самое горячее участие в поддержке меня, так же, как ты всегда старался помогать в свое время Ване. Мне трудно в настоящий момент выразить тебе всю величину чувства к тебе, но верь, что оно велико... (Из письма М.А. Булгакову, декабрь 1927 г.)
Н.А. Булгаков с. 96 (6)
* * *
Научная судьба Николая Булгакова складывалась удачно. По окончании Загребского университета он был оставлен при кафедре бактериологии. Совместно с доктором Сертичем он сделал несколько научных работ, которые заинтересовали открывателя бактериофага профессора д'Эрреля (Felixe d'Herrelle), работавшего в Пастеровском институте в Париже.
Этот факт круто изменил жизнь Николая Афанасьевича. Проф. д'Эррель пригласил его в Париж для работы.
Летом 1929 г. Н.А. Булгаков переезжает в Париж и сразу же начинает работать у проф. д'Эрреля на весьма хороших условиях, о чем ликующе сообщает 17 августа 1929 г. брату Михаилу: «условия дают мне возможность скромно жить, ни от кого не завися, а этого давно не имел!»
Е.А. Земская с. 49 (66)
* * *
Сертич был только ученым бактериологом, Булгаков же не только занимался выделением из природы новых рас бактериофага, но и всеми новыми научными аппаратами, схемы которых он сам придумывал и рисовал. Служили они для автоматического заполнения сразу нескольких сотен ампул без соприкосновения с воздухом, во избежание случайного заражения.
В одной из своих книг проф. д'Эррель описывает, как он прислал из Лондона в Париж культуры стрептококков с поручением найти разрушающий их бактериофаг. Через две недели этот бактериофаг был ему прислан, — «но, — добавляет проф. д'Эррель — для того, чтобы сделать подобную работу, нужно было быть Булгаковым, с его способностями и точность его «методики».
М.И. Собесский с. 54 (66)
* * *
В 1932 году Николай Афанасьевич женился на дочери киевского профессора Яхонтова, Ксении Александровне. Она окружила его заботой, создала домашний уют.
М.И. Собесский с. 54 (66)
* * *
Николай Афанасьевич прожил после смерти брата еще четверть века. Он жил вдвоем с женой Ксенией, тоже русской эмигранткой, урожденной Яхонтовой. Детей у них не было, но Николай постоянно помогал младшему брату Ване, судьба которого сложилась не столь удачно, и его семье.
Доктор Булгаков много работал, проводил эксперименты, писал и публиковал научные труды, во время войны участвовал в движении сопротивления.
Умер он в 1966 г. в Кламаре (предместье Парижа) в возрасте 68 лет.
Е.А. Земская с. 52 (66)
* * *
Вот теперь мы похоронили и самого «юнкера Николку Турбина» — блестяще-талантливого, во всех отношениях выдающегося человека, не знавшего компромиссов с совестью, отрицавшего всякого рода «разрушительную работу», как он сам говорил, посвятившего себя всего «созиданию», будь это машина для заполнения ампул или спектакль Общества Врачей. Всюду и везде он работал больше всех.
И около могилы этого «Николки Турбина» несомненно можно сказать одно: Братья Турбины, братья Булгаковы, принадлежали к одной семье и духовной, национальной и всечеловеческой, границ которой нет, как нет ни физических, ни народных, ни политических границ для сердец подлинно-человеческих. Братья Булгаковы — «Турбины», как назвал их Михаил Афанасьевич, не угасили своего духа, ни на родной земле, ни в дальних краях. В их жизни торжествует человечность, разделенная географически, но единая в своем духе и в своей любви.
М.И. Собесский с. 250—251 (23)
* * *
Колька кончил в Киеве гимназию, а Ванька не успел. Иван замечательный был парнишка. Очень меня любил. Прихожу домой усталая, надо что-то готовить. Он тут же надевает фартук, раз-раз-раз... Помогал мне. Все просил: «Тася, ну сделай ребенка, я его нянчить буду». А потом, когда в 1919 году мы уехали во Владикавказ, они ушли с белыми. Николай попал в Загреб, учился там в университете на врача, дальше оба очутились в Париже.
Т.Н. Кисельгоф с. 35 (51)
* * *
Коля с Ваней «Шерлоком Холмсом» зачитывались до чертиков. Из ложи в антракте не выходили — читали. Поигрывали и в картишки, между прочим. Заберемся под куст сирени во дворе на горке и жарим в «очко». Бедные мамы, если бы они знали...
И.В. Кончаковская с. 120 (77)
* * *
Что такое «белая грудь», спрашиваю я у Коли, имея в виду известный в те годы романс «Черные очи, белая грудь». Эго, объясняет Коля, гусарская ферма такая была с белой вставкой на груди Задай я этот вопрос Ване. О! Тот живо разъяснил бы мне что к чему! Ферт был. Со всеми задатками по дамской части!
И.В. Кончаковская с. 120 (77)
* * *
По рассказам сестры Надежды, он (И.А. Булгаков. — сост.) одно время работал таксистом, потом участвовал в оркестре балалаечников. Не найдя для себя интересного дела, Иван Афанасьевич очень страдал на чужбине, писал стихи, проникнутые тоской по родине.
Е.А. Земская с. 56 (66)
* * *
...Я давно уже собираюсь тебе написать, но моя жизнь в последнее время очень мало дает утешения и радости. Я уже оправился, но очень устаю от жизненных передряг. Работы мало и трудно ее иметь сейчас. Как ты знаешь, я — музыкант, но в моей профессии сейчас кризис, да и годы уже не те, чтобы работать как прежде. Берусь за многое (всего не перечислить), не ленюсь, не боюсь ничего — все же толку мало. Сам виноват, что легко мне удавалось находить все, что было нужно, и не думал, что нет ничего «долговечного». Теперь приходится за легкомыслие платить. Берусь за многое, не боюсь трудной и тяжелой работы, лишь бы была возможность жить. (Из письма Н.А. Булгаковой-Земской. 19 марта 1961 г.)
И.А. Булгаков с. 47 (24)
* * *
Леля из всех сестер самая хорошенькая была. Когда мы с Михаилом обвенчались, она еще маленькая была, играла во дворе с дочкой Лисовича...
Т.Н. Кисельгоф с. 33 (51)
* * *
Леля приехала в Москву к Наде. За ней стал ухаживать товарищ Миши по Киеву Николай Гладыревский. Но это отпадало, потому что он безбожно пил. Был у нее роман с Катаевым. Он в нее влюбился, ну, и она то же. Это в году в 23-м, в 24-м было, в Москве. Стала часто приходить к нам, и Катаев тут же. Хотел жениться, но Булгаков воспротивился, пошел к Наде, она на Лельку нажала, и она перестала ходить к нам. И Михаил с Катаевым из-за этого так поссорились, что разговаривать перестали. Особенно после того, как Катаев фельетон про Булгакова написал — в печати его, кажется, не было, — что он считает, что для женитьбы у человека должно быть столько-то пар кальсон, столько-то червонцев, столько-то еще чего-то, что Булгаков того не любит, этого не любит, советскую власть не любит... ядовитый такой фельетон. Еще он написал «Алмазный мой венец», и там про Лелю — «синеглазка».
Т.Н. Кисельгоф с. 33—34 (51)
* * *
Она (Е.А. Булгакова. — сост.) была сероглазая, с темно-русыми пышными волосами. Было что-то детски-милое в ее круглом, будто прочерченном циркулем лице.
Л.Е. Белозерская с. 92 (4)
* * *
Самой любимой моей тетей была Елена Афанасьевна. Несмотря на разницу в годах, мы были с ней как подруги. Елена Афанасьевна была очень приветливой, доброй, милой, веселой и подвижной; с ней было легко, радостно, весело. Она постоянно что-нибудь напевала, «мурлыкала» себе под нос. У нее были красивые, густые темно-каштановые волосы и большие серые с голубизной глаза... Дом Светлаевых был очень гостеприимным, вечно в нем были гости. Когда мы с мамой приезжали в Москву, то останавливались у Светлаевых и туда съезжалась со всей Москвы родня с мужьями, женами и детьми.
Жили Светлаевы в Малом каретном переулке в большой коммунальной квартире; когда она наполнялась родными, всегда стоял невообразимый шум, гам и смех! Булгаковы были все очень шумные, остроумные, веселые. Лето мы проводили все вместе; либо московские сестры приезжали к нам в Киев (вместе с мужьями и детьми) и мы уезжали в деревню Сподарец, в очень красивое место с живописной речкой Ирпень, на берегах которой рос орешник, и с густым сосновым бором, либо мы с мамой приезжали в Москву и отдыхали в Краснове, где все сестры снимали дачу, либо на станции «Сходня», где была своя дача у тетки М.В. Светлаева. На дачах жили очень весело; купались, ходили в лес, ставили спектакли, играли в крокет.
И.Л. Карум (28)
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |