— Не то вы делаете, Михаил Афанасьевич, не то! Вам бы надо с бригадой на какой-нибудь завод или на Беломорканал. Взяли бы с собой таких молодцов, которые все равно писать не могут, зато они бы ваши чемоданы носили.
— Я не то что на Беломорканал — в Малаховку не поеду. Так устал.
* * *
— Вы поедете за границу... Только без Елены Сергеевны!
— Вот крест (тут он истово перекрестился), что без Елены Сергеевны не поеду! Даже если мне паспорт в руки вложат.
— Но почему?
— Привык по заграницам с Еленой Сергеевной ездить. А кроме того, принципиально не хочу оставлять заложников за себя.
— Вы несовременный человек, Михаил Афанасьевич.
(М.А. ни разу в жизни не был за границей.)
* * *
27 марта 1934 г. Сегодня днем заходила в МХАТ за М.А. Пока ждала его в конторе Фили, подошел Николай Васильевич Егоров, сказал, что несколько дней назад в Театре был Сталин, спрашивал, между прочим, о Булгакове...
— Я вам, Елена Сергеевна, ручаюсь, что среди членов правительства считают, что лучшая пьеса — это «Дни Турбиных».
Оля по телефону говорила, что в Театре развал, спектакли играются без увлечения: сыграли — и с плеч долой! Никто ничего толком не знает, питаются все слухами... Немирович еще за границей, должен приехать 19 августа. Но сейчас же, как говорят, отбудет в Ялту... В Театре ждут Константина Сергеевича.
* * *
Булгаков, сцена за сценой, намечает пьесу, что — в какой театр:
— С моей фамилией никуда не возьмут. Даже если и выйдет хорошо.
* * *
Говорят, первую премию получит пьеса Киршона»Чудесный сплав».
* * *
Леонид Миронович Леонидов, ведущий актер Художественного театра, говорил Булгакову:
— Искусство должно быть радостным и результат его радостный, как результат родов. А у нас, как правило, ребенок идет задницей, его впихивают обратно, начинают переделывать, поправлять, и ребенок рождается худосочным.
* * *
11 мая 1934 г. Вечером у нас Пырьев и Вайсфельд по поводу «Мертвых душ». М.А. написал экспозицию.
Пырьев:
— Вы бы, Михаил Афанасьевич, поехали бы на завод, посмотрели бы...
(Дался им этот завод!)
М.А.:
— Шумно очень на заводе, а я устал, болен. Вы меня отправьте лучше в Ниццу.
15 августа. В Москву приезжал Герберт Уэллс. Был принят Сталиным, но в газетах беседа не публиковалась.
Был Уэллс у Горького, а в Ленинграде у Алексея Толстого. Но уехал как-то очень тихо, так что московские сплетники говорят, что ему у нас не понравилось.
Станиславский вернулся из Парижа, приехал в Театр. Речь Константина Сергеевича в нижнем фойе. Сначала о том, что за границей плохо, а у нас хорошо. Что там все мертвы и угнетены, а у нас чувствуется живая жизнь.
— Встретишь француженку, и неизвестно, где ее шик...
Потом — педагогическая часть речи. О том, что нужно работать, потому что Художественный театр высоко расценивается за границей. В заключение — заставил всех поднять руки в знак клятвы, что будут хорошо работать. Когда кончил, пошел к выходу, увидел М.А. — поцеловались. К.С. обнял М.А. за плечо, и так пошли.
— Что вы сейчас пишете?
— Ничего, Константин Сергеевич, устал.
— Вам нужно писать... Вот тема, например: некогда все исполнить и быть порядочным человеком.
Потом вдруг испугался:
— Впрочем, вы не туда это повернете.
— Вот... все боятся меня.
— Нет, я не боюсь. Я бы и сам не туда повернул.
18 сентября. Сегодня утром М.А. звонил Станиславскому:
— Вы, кажется, нездоровы, Константин Сергеевич?
— Я нездоров, но не для вас.
Говорили о декорациях к «Мольеру».
«Разговоры К. С-а [Станиславского] поразительны по неискренности. Три часа он говорил Бог знает что Жене Калужскому, и когда тот спросил напрямик: «Вы хотите отставить меня от заведования труппой?», старик ответил:
— Теперь такое время, что заведовать труппой должен нахал.
Немировича Станиславский устраняет и, по-видимому, устранит».
* * *
— Константин Сергеевич, почему вы отказались от «Мольера»?
— Я и не думал (шепотом), только на большой сцене и с хорошим составом.
* * *
Павел Марков, зав. литчастью МХАТа, передал Станиславскому слова Немировича-Данченко, что Чехова нельзя восстанавливать в таком виде, как он шел двадцать лет назад, надо по-новому.
Станиславский:
— Это что же? С наклеенными носами?
— Нет, так, как должен и может играть МХАТ, в новых формах...
— Подлизывается!.. Молодящийся старик!
* * *
Афиногенов, драматург, встретил Булгакова в Театре:
— Михаил Афанасьевич, почему вы на писательском съезде не бываете?
— Я толпы боюсь.
7 сентября. Съезд писателей закончился несколько дней назад банкетом в Колонном зале. Рассказывают, что было очень пьяно. Какой-то нарезавшийся поэт ударил Таирова, обругав его предварительно «эстетом».
15 сентября. Несколько дней назад М.А. прочитал книжку Оммер Де Геллт и сказал, что, по его ощущению, это фальсификация. Сегодня обедал у нас Патя Попов, заинтересовался этой мыслью. Они вдвоем стали рыться в книгах и пришли к выводу, что эту подделку произвел Вяземский.
«БЕГ»
(Из «Дневника» 1934 года)8 сентября. По дороге в Театр встреча с И. Судаковым.
— Вы знаете, М.А., положение с «Бегом» очень и очень неплохое. Говорят — ставьте. Очень одобряют и Иосиф Виссарионович и Авель Софонович (Енукидзе). Вот только бы Бубнов не стал мешать...
17 сентября. Илья — настоящий бандит. Все его разговоры о «Беге» — пустые враки. Сейчас в руках у него, оказывается, последняя пьеса Афиногенова «Портрет».
8 ноября. Звонок телефонный — Оля. В конце разговора: — Да, кстати, я уже несколько дней собираюсь тебе сказать. Ты знаешь, кажется, «Бег» разрешили. На днях звонили Владимиру Ивановичу из ЦК, спрашивали его мнение об этой пьесе. Ну, он, конечно, расхвалил, сказал, что замечательная вещь. Ему ответили: «Мы учтем ваше мнение»... Судаков говорил, надо распределять роли...
21 ноября. День именин М.А... Звонок Оли — поздравление и сообщение: «Бег» не разрешили. М.А. принял это с полнейшим спокойствием.
Пьесу «Бег», восемь снов, рассказавших о конце белого движения, Булгаков так никогда и не увидел на сцене МХАТа. Несколько раз Театр возвращался к ней и снова отступал — слишком много было в этой пьесе горькой правды. «Если б «Бег» пошел, — сказал мне Павел Марков, — судьба Булгакова сложилась бы совсем иначе». Но он не шел, не мог пойти этот спектакль. ««Бег» есть явление контрреволюционное», — отрезал Сталин. И тут уж никто не мог помочь Театру.
Слова эти стали известны много лет позднее. А тогда Булгаков мог лишь гадать, кто загубил его пьесу, да винить во всем Художественный театр. Даже в конце жизни он не ведал полной правды, воскликнул: «Действительно хотел поставить «Бег» писатель Максим Горький. А не Театр!»
3 ноября 1934 г. Сегодня я была на генеральной «Пиквика». Должны были быть оба старика, но у Станиславского поднялась температура, тогда и Немирович не пришел.
Публика принимала реплики М.А. (он судью играет) смехом. Качалов, Кторов, Попова и другие мне говорили, что он играет как профессиональный актер... Костюм — красная мантия.
В антракте он мне рассказывал, что ужасно переволновался — упала табуретка, которую он, усаживаясь, смахнул своей мантией. Ему пришлось начать сцену, вися на локтях на кафедре. Потом ему поднесли табуретку.
2 января 1935 г. Вечером была за кулисами, в гримуборной М.А., смотрела, как его гримируют и одевают, как он выходит на сцену. В его уборной — клуб, собираются все молодые актеры. Замечательно относятся они к Мише. Приятно!
* * *
Станиславский смотрел «Пиквикский клуб», Станицын называл ему актеров, занятых в спектакле. Когда появился судья, Константин Сергеевич спросил:
— А это кто?
— Булгаков.
— Ага... — (Вдруг внезапный поворот к Станицыну) — Какой Булгаков?
— Михаил Афанасьевич. Драматург.
— Автор?
— Да, автор. Очень просился поработать.
«Старик мгновенно сузил глаза, захихикал и стал смотреть на М.А.»
* * *
Бывало и смешно, и грустно. Режиссер Илья Судаков укорял актеров, что они раньше времени съедают закуску, которую подают на балу у губернатора в «Мертвых душах».
— Если бы это восемнадцатый год был, тогда...
«Тут попросила слово выжившая из ума Халютина и произнесла следующее:
— Да как же им не есть, если они голодные?
— Никаких голодных сейчас нет. Но если даже актеры и голодны, то нельзя же реквизит есть!»
Всероссийское Общество Культурных Связей с Заграницей
Тов. Булгакову М.А.
ЗдесьМосква, 2 января
1935 г.Уважаемый тов. Булгаков,
Через нашего Уполномоченного в Японии к нам обратился японский театр «Сио Цукидзи Гекидзио» с просьбой прислать ему пьесу «Мертвые души», которую театр намерен поставить на своей сцене.
Поскольку достать эту пьесу в магазинах не представляется возможным, просим снабдить нас одним экземпляром для посылки в Японию.
Зав. Восточным Отделом
ВОКСВ. Линде
Если не сам Булгаков, то имя его все-таки прорвалось за кордон. Пьеса и роман о белой гвардии принесли ему успех в Париже, Праге, старой Риге — и не только среди русских эмигрантов.
В сентябре тридцать третьего года в Москве был Эррио, министр иностранных дел Франции, и Булгаков получил из МХАТа срочный вызов на спектакль «Дни Турбиных», который шел по просьбе гостя. После первого же акта Эррио стал расспрашивать об авторе, просил познакомить. Булгакова нашли с трудом. Немирович подвел его к министру и негромко, но так, чтобы все слышали, сказал: «А вот и автор». Шум, аплодисменты, комплименты, выскакивает переводчик, но Булгаков говорит по-французски сам. В конце беседы Эррио задает ему вопрос: «Были вы когда-нибудь за границей?» — «Jamais». — Министр крайне удивлен: «Mais pourquoi?!» Булгаков объясняет: нужно приглашение, а также разрешение советского правительства. — «Так я вас приглашаю!» Звонки. «Aurevoir!» Время делало свою работу, и опальный автор проникал все дальше за рубеж. Месяц спустя пришло письмо из Рима: «Мольер» переведен на итальянский. Затем нью-йоркский театр Гилд просил прислать любую пьесу. Брат Николай обещал выслать французский перевод «Зойкиной квартиры», которую в Париже ставил театр Vieux Colombier. «Если бы я был в Париже, — отвечал Булгаков, — я показал бы сам все мизансцены, я дал бы полное не только авторское, но и режиссерское толкование, и можешь быть уверен, что пьеса бы выиграла от этого. Но, увы! — судьба моя сложна».
В те годы мхатовская сцена была единственной площадкой, где государство разрешало ставить одну, только одну его пьесу. Зато сюда, на «Турбиных», стремились все, кто попадал тогда в Москву.
19 ноября 1933 г. Американский посол Буллит был на «Турбиных» и в книге Театра написал: прекрасная пьеса, прекрасное исполнение.
6 сентября 1934 г. На спектакле «Турбиных». В антракте Буллит подошел к нам и сказал, что смотрит пьесу пятый раз и теперь редко заглядывает в английский экземпляр... Выяснилось, что в театре сидят еще одни «турбинцы» — из Праги. Познакомились с М.А., сказали, что по плану фестиваля они должны были пойти на «Интервенцию» Славина, но, узнав о «Турбиных», пришли в МХАТ.
Америка еще не знала Булгакова, но день за днем он приближался к берегам Гудзона.
9 февраля 1934 г. М.А. подписал договор на «Белую гвардию» на английском языке, за границей.
13 апреля. «Турбиных» играли в Нью-Йорке. Мадам Юрок в роли Елены великолепна.
4 мая. В Америке идет «Белая гвардия». Вчера Жуховицкий привез американскую афишу «Турбиных».
11 мая. На адрес МХАТа письмо из США: Йельская университетская драматическая группа запрашивает оригинал «Турбиных».
В октябре тридцать четвертого года у Булгакова окончательно созрела мысль писать пьесу о Пушкине, и он пришел к Вересаеву с предложением работать вместе. Викентий Викентьевич, знаток биографии поэта, пусть подбирает материал, а он, Булгаков, будет сочинять. «Старик был очень тронут, несколько раз пробежался по своему уютному кабинету, потом обнял М.А.»
Зашел разговор о гибели поэта. «В.В. зажегся, начал говорить о Пушкине, о двойственности его, о том, что Наталья Николаевна была вовсе не пустышка, а несчастная женщина».
Вересаев был ошеломлен, узнав, что пьесу о Пушкине задумал Булгаков без Пушкина, но, поразмыслив, согласился.
В апреле следующего года «Пушкин» был вчерне закончен. И сразу же за пьесу эту в мертвой хватке сцепились два столичных театра: вахтанговцы и МХАТ. Булгаков оказался между ними. Дома у него появлялись то Симонов Рубен с Захавой, то Марков с Виленкиным. С вахтанговцами он был связан словом, а МХАТ претендовал на первенство по праву старой дружбы. Режиссер Судаков, тот самый, что ставил «Дни Турбиных», любимую булгаковскую вещь, не унимался: «Дорогой Михаил Афанасьевич! Я очень прошу Вас прислать мне Вашу пьесу. Я очень прошу Вас сделать так, чтобы я получил возможность работать в МХАТе Вашу пьесу... Я очень прошу Вас пока никому...»
Автор чувствовал себя не совсем уютно. К тому же он понимал, что силы этих театров далеко не равны; вахтанговский актер Русланов, которому предстояло играть царя Николая, был в панике, когда узнал, что в МХАТе на эту роль назначен сам Качалов. И все-таки Булгаков сдержал слово, при закрытых дверях читал он «Пушкина» труппе вахтанговского театра. А в это время «мхатчики» старались превзойти себя и прилагали все усилия, чтобы раздобыть рукопись пьесы.
Помог им случай. В Театре был Акулов, секретарь ВЦИКа, один из тех, от кого зависела судьба булгаковских спектаклей. Артист Качалов спросил его:
— Что вам больше всего нравится у нас?
— «Дни Турбиных», — ответствовал вельможа.
О разговоре этом был осведомлен Булгаков. А немного погодя позвонил ему взволнованный Судаков и просил срочно прислать пьесу в Театр: «Акулов просит!» В запечатанном конверте «Пушкин» был отправлен в МХАТ. Далее события развивались в нарастающем темпе.
В Вахтанговском драматические переживания: режиссер Илья Судаков распределяет в МХАТе роли в «Пушкине».
Немирович сказал о пьесе: «Она написана большим мастером».
Вахтанговцы прислали в МХАТ письмо с протестом против постановки «Пушкина». Оля сказала, что Илья плевать хотел на их письмо.
И наконец Оля, эта вездесущая секретарша, призналась: «мхатчики» распечатали пакет, посланный Акулову, и списали пьесу...
В конце концов Булгаков решил подвести черту. Он явился в кабинет Ванеевой, директора Вахтанговского театра, и подписал договор на пьесу «Пушкин». Из МХАТа тут же позвонила Ольга: Судаков так разволновался, что заявил: «Расторгаю все договоры с вахтанговцами».
Но что Судаков! В деле этом была замешана фигура покрупнее. Подписывая договор, Булгаков уже знал, что театр Вахтангова совсем недавно заключил контракт на пьесу о Пушкине с другой персоной. И персона эта — Алексей Толстой.
Очень неприятное создалось положение. Знал Булгаков, что Марианна, дочь Толстого, только что вышла замуж за Шиловского и бывший граф стал тестем бывшего мужа Елены Сергеевны. Совсем запутавшись во всех этих делах, Булгаков говорил актерам, как ему тяжело подписывать договор. Но вахтанговцы не унимались, твердили, что Толстой все равно не напишет хорошей пьесы. Граф, надо полагать, был на этот счет другого мнения, но оспаривать не стал.
Прошло три дня, к Булгакову явилась гостья из Ленинграда — Дина Радлова, жена художника, близкого Толстому, и с порога начала разговор о пьесе.
Откуда она уже узнала о «Пушкине»? — насторожилась Елена Сергеевна.
Радлова усиленно отговаривала писать с Вересаевым. А с кем же?
— Вот, если ты, Мака, объединишься с Толстым, вот была бы сила!
— Не понимаю, какая сила? На чем же мы можем объединиться с Толстым, под ручку по Тверской гулять? — отшучивался Михаил Афанасьевич.
— Нет, — напирала Дина. — Ведь ты же лучший драматург, а Толстой, можно сказать, лучший писатель...
Но Булгаков был тверд, и, потеряв надежду, Дина напрямик спросила: «Расскажи содержание пьесы». Тут Булгаков больше не сомневался, чьи интересы она представляет. «М.А. отказал», — строго заметила Елена Сергеевна. И Дина укатила в Ленинград. Когда Толстой занял место Горького на вершине советской литературы, он и пальцем не пошевелил, чтобы помочь лучшему драматургу.
В те дни Булгаков часто читал «Пушкина» гостям, и слух об этой пьесе без главного героя, ширясь по Москве, дошел наконец до композиторов и кинорежиссеров. Вот появился на его квартире Сергей Прокофьев, слушал внимательно, потом попросил ввести в спектакль Глинку и, взяв на прощанье пьесу, удалился. Следом за ним Булгакова навестил Дмитрий Шостакович, выслушав пьесу, вежливо благодарил, сыграл два вальса, тоже унес экземпляр на память. Приезжали режиссеры из Киева, Смоленска, Ленинграда, звонили из Большого театра. Булгаков охотно раздавал экземпляры пьесы, но мысли его были уже заняты другим.
В МХАТе после долгих лет застоя возобновились репетиции «Мольера», а Театр Сатиры готовил его комедию «Иван Васильевич». С этими двумя забот ему хватало. Цензор Млечин из Главреперткома читал комедию вдоль и поперек, все искал в ней вредную идею. Не найдя, расстроился от мысли, что в ней никакой идеи нет. Сказал: «Вот если бы такую комедию написал, скажем, Афиногенов, мы бы подняли ее на щит. Но Булгаков!..» Тут он значительно поднял палец вверх и застыл. Немного позже Булгакову позвонили из Театра Сатиры: пять человек в Реперткоме читали «Ивана Васильевича», все искали, нет ли чего подозрительного. Не найдя, спросили:
— А нельзя ли, чтобы Иван Грозный сказал, что теперь лучше, чем тогда?
К концу тридцать четвертого года Булгаков был загружен выше головы. «М.А. подписал договор... М.А. говорил с вахтанговцами... М.А. доделывает «Ивана Васильевича»...» Елена Сергеевна едва поспевала отмечать все его дела. «М.А. боится, что не справится: «Ревизор», «Иван Васильевич» и надвигается «Пушкин»». А там звонили из Тифлиса: «Приезжайте, есть работа для кино». Пырьев снова требует поправок. О, Боже, какое мученье это кино! Ильф и Петров приходили советоваться об их пьесе, — и «Мольер», Станиславский, Немирович, Вильямс и Ульянов, эскизы всех костюмов, декораций — все шло через него. Кто же в Москве лучше Булгакова знал Францию Мольера?
Вдруг звонят из Театра, просят срочно внести небольшие изменения в пьесу «Бег». Давно он ждал этого звонка и с радостью садится за работу. «Поскольку изменения эти вполне совпадают с моим черновиком и ни на йоту не нарушают писательской совести, я их сделал». А тут новые заботы. «Пойдет ли «Зойкина квартира» в Париже? Где? Когда?» Брат Николай сообщает о посягательствах зарубежных издателей на булгаковский роман и пьесы. Но как ты остановишь их отсюда, из Нащокинского переулка? «Обуздай ты, пожалуйста, всех, кто тянет руку к гонорару незаконно!»
И вот среди этой кутерьмы, звонков, гостей и телефонных разговоров он улучал минуту, ночь-другую для «Мастера и Маргариты». «Его неотступно тянет к роману», — отмечает верная жена. Но над ним всегда какие-то дела. Впрочем, нет худа без добра. Эта занятость, постоянная работа мысли были в ту пору, пожалуй, единственной защитой от сыпавшихся на него ударов.
13 октября. День начался как обычно — проводила М.А. в Театр. Потом зашла за ним.
На репетиции он узнал, что сегодня в первый раз после длительного перерыва репетировали «Мольера», сцену в соборе. М.А. говорит, что принял это известие равнодушно, не верит, что пьеса выйдет когда-нибудь.
Актеров из «Мольера» рвут, хотят забрать последнее, что дали в пьесу. Когда М.А. огорчается, К. С. его утешает: «Вот и хороший купец, когда ягоду продает, сверху положит крупную на лоток, а сам старается подсунуть из-под низа гнилую».
Нервы у М.А. расстроены, боязнь пространства, одиночества. Но когда мы идем вместе, он спасается тем, что рассказывает что-нибудь смешное.
Наконец провели у нас газ! Сергей взял первый ванну.
20 октября. Сегодня купили рояль.
3 ноября. В квартире хаос, работают маляры.
8 ноября. Вечером сидим среди нашего безобразия. М.А. диктовал мне роман — сцену в кабаре.
26 ноября. Ремонт идет к концу. У М.А. масса работы. Кроме того, иногда приходят советоваться. Вчера к нему обратился за помощью капельдинер: написал пьесу.
29 ноября 1934 г. В газетах важнейшее сообщение — отмена хлебных карточек, хлеб будет продаваться свободно.
30 ноября. Днем М.А. диктовал наброски для варианта «Ивана Васильевича» (измененное «Блаженство»). Позвонил В. Ермилов, редактор «Красной нови», предложил М.А. напечатать что-нибудь в его журнале. М.А. сказал о пьесе «Мольер».
— Чудесно!
О фрагменте из биографии Мольера.
— Тоже чудесно!
Условились, что Ермилов позвонит еще раз.
Белый декабрь упал на город, на улицах запахло хвоей, Рождеством и снегом.
9 декабря. Днем к Вересаеву, отнесли ему с великой радостью последнюю тысячу долга.
15 декабря. Русланов не позвонил. Неужели опять начинаются эти таинственные исчезновения людей?
24 декабря. Сначала мы с М.А. убрали елку и разложили под ней подарки. Потом потушили электричество, зажгли свечи на елке. М.А. заиграл на рояле марш — и ребята влетели в комнату. Потом — спектакль. М.А. написал две сцены по «Мертвым душам», одна у Собакевича, другая у Сергея Шиловского. Чичикова играла я, а Собакевича и Сережу — М.А... Гримировал меня М.А. пробкой, губной помадой и пудрой. Сцена — в кабинете М.А.
Для роли Сергея он надел трусы, сверху сергеево пальто, которое ему едва до пояса доходило, и матроску на голову. Намазал себе рот помадой.
Успех. Потом ужин рождественский, пельмени и масса сластей.
28 декабря. М.А. перегружен мыслями, мучительными.
30 декабря. Вахтанговцы зовут к ним встречать Новый год. Но мы не хотим — будем дома.
Спускают воду из труб. Батареи холодные. Сегодня на улице мороз больше 20 градусов. Боюсь, будем мерзнуть.
Наконец все вздохнули с облегчением, на календаре 31 декабря. Кончается год. «Господи, только бы и дальше было так!..» Ах, милая Елена Сергеевна, Лена, Лю, она и не думает, не подозревает, что уже отмечены все сроки, что печать наложена на его уста. Звонки, запросы... Да что в них толку? В том-то и ужас всей его жизни, всей булгаковской судьбы, что он работал, не щадя себя, больной, измученный просиживал ночами, но ничего не шло — ни в театрах, ни в кино. Пятнадцать лет горбил он спину над листом бумаги и все — на холостом шкиву.
Цену на хлеб повысили вдвое... За окном во дворе играют на гармошке, поют дикими голосами.
5 февраля 1934 г. Третьего дня были в МХАТе на генеральной репетиции пьесы Горького «Булычев». Леонидов играет самого себя. Изредка кричит пустым криком... Спектакль бесцветный.
11 февраля. Вчера в МХАТе была премьера «Булычева». Оля сегодня по телефону:
— На спектакле были члены правительства, был Сталин. Огромный успех!
Резолюция секретаря ВЦИКа Енукидзе на пьесе «Портрет». «Такой автор, как Афиногенов, мог бы приличнее написать. Ставить не советую».
Актеры после показа «Чудесного сплава» Киршона ворчали, что пьеса низкопробная, что хвалит ее один Немирович, и никто не хочет играть в ней.
Оля за ужином говорила:
— Владимир Иванович так страдает от атмосферы в театре, от мысли, что МХАТ стал теперь самым старым и косным театром.
Невозможно установить теперь день и час, когда начался распад Художественного театра. С некоторых пор режиссеры МХАТа не боялись плохих пьес, но бледнели от страха прогневить начальство. На спектакле горьковских «Врагов» в Малом театре некто в правительственной ложе обронил: «Хорошо бы поставить эту пьесу в Художественном театре». И Театр немедля приступил к репетиции «Врагов». Станиславский, вернувшись из Парижа, сделал попытку снять этот спектакль, он еще помнил пустой партер на «Егоре Булычеве», но нет, не вышло, пришлось поставить. И следом ему велели ставить «Любовь Яровую», творение К. Тренева, шли бесцветные комедии Киршона. Лучшие силы свои Театр тратил на спасение безнадежных пьес.
Это стало законом: чем хуже пьеса, тем больше было занято в ней талантливых актеров. Режиссер Мордвинов, ставивший «Хлеб» Киршона, заявил: «У меня такая скверная вещь, что мне нужны очень хорошие актеры. Иначе не могу выпускать...»
— У меня все тело чешется от скуки, — говорил Булгаков на горьковских спектаклях МХАТа и уходил в первом же антракте.
А «Бег» томился без движения, дважды меняли состав исполнителей в «Мольере». Афиногенов поучал Булгакова, как нынче надо писать пьесы, как исправить «Бег», чтобы спектакль зазвучал политически надежно, а режиссер Судаков, сидевший рядом, твердил: «Вы слушайте, слушайте его! Он — партийный!!»
Март 1935 г. М.А. пригласили в партком. Ячейка устраивает обсуждение «Мольера». Доложили К.С. мнение парторганизации: пьесе грозит опасность превратиться в личную драму Мольера.
Страх сковал театр. Станиславский пугал Булгакова на репетициях «Мольера»: «А что если французский посол возьмет да и уйдет со второго акта?» Гений на сцене, он был опутан околичностями театральной жизни, терялся, не зная, откуда ждать очередного удара. «А что скажет Америка?» — вдруг восклицал он на обсуждении боевитой пьесы. Немного погодя, рассказывал мне Марков, ему предлагали другую вещь. «А что скажет Сталин?!»
Время налагает свои черты на всех, в этом смысле и актеры, и режиссеры Художественного театра не были исключением. «Какой актер Тарханов! — восхищалась Елена Сергеевна на спектакле «В людях». — Выдумал трюк, в рубашке до пят делает реверансы оскорбительные молодому Пешкову». Тарханов, актер поистине великий, в те дни писал в многотиражке МХАТа: «У нас во главе должен быть такой человек, который повел бы весь коллектив по большевистской линии... Мы должны брать пример с Лазаря Моисеевича Кагановича». И никто не рассмеялся, не спросил: зачем Художественному театру Каганович, зачем Киршон? Награды, звания народных шли исправно, то была плата за послушание и страх. Расплата пришла потом.
Но пока жил Станиславский, жил Немирович, пока здравствовали «старики», Булгаков верил в Театр, как в собственный свой дом.
И вот случилось так, что дом этот стал для него местом службы, куда он должен был являться каждый день, работать, проявлять свои таланты и выполнять чужие указания. Ох, как непросто это было!
...Из писателей предпочитаю Гоголя, с моей точки зрения, никто не может с ним сравниться.
Булгакову было девять лет, когда он впервые прочел «Мертвые души». Ему было за сорок, когда он попал из-за «Мертвых душ» в беду. Любимый его Театр вдруг захотел сыграть поэму. Булгаков же, знавший ее почти наизусть, был уверен: ««Мертвые души» инсценировать нельзя. Примите это за аксиому». Существовало больше сотни самых невероятных переделок — и ни одну нельзя было играть. Этот Гоголь был непередаваем.
И вот, представьте, Булгаков взялся за безнадежную работу, стал инсценировать поэму. Впрочем, он не брался, он давно уже ни за что не брался; только что принятый в труппу Театра, он был назначен ассистентом режиссера этого спектакля и, заглянув на репетиции в тетрадку, сразу понял: пьесы нет. «Одного взгляда моего достаточно было, чтобы у меня позеленело в глазах». Вот какая это была инсценировка. Словом, на пороге Театра он попал в несуществующую пьесу. И пришлось ему эту пьесу сочинять самому.
— Вот так дебют, вот так дебют, — волновался Михаил Афанасьевич. — Черт знает, что на сцене происходит!
Но остроносый классик влек его с неудержимой силой. «Гоголь — это Гоголь, будьте благонадежны», — подбадривал себя Булгаков. И, положив перед собой поэму, он приступил к работе.
Я просто не берусь передать вам те слова, которые режиссер Сахновский тихо произнес, когда Булгаков прочитал ему первую фразу из своей инсценировки. Действие пьесы начиналось в Риме, классик, он же Главный, стоял за конторкой, с гусиным пером в руке и, не слыша шума за дверями гостиничного номера, писал поэму о о России... Но ведь не было такого, ничего похожего в поэме нет!
Ну и что же, ведь речь идет о сцене, театре, — улыбался Михаил Булгаков, неотразимая доброта светилась в глубине его серовато-голубых глаз «Раз он видел ее из «прекрасного далека», и мы так увидим»... Занавес надвигался, закрывая согнутую спину Главного. Но он тут же выходил на просцениум и, положив шинель и шляпу около мраморной итальянской вазы, садился и негромко, как усталый путник, начинал говорить. Гоголь размышлял о своей отчизне...
Булгаков поднял глаза и с любопытством уставился на режиссера.
Молчал Сахновский, не зная, что ответить этому упрямцу. А про себя, наверное, думал: отличная находка, да кто ж ее пропустит?
И Рим булгаковский был дотла разгромлен режиссером. Что ж, без Рима, так без Рима. Пришлось ему уступить пролог. Но дальше он стоял, как крепость. Резать! И только резать! Драть поэму в клочья. «И я разнес ее всю по камням». Павел Иванович Чичиков, герой поэмы, появлялся в первой же картине. Распивая чай в трактире, он болтает с чиновником, секретарем Опекунского совета, и тот ненароком подает ему преступную мыслишку купить у помещиков подешевле давно умерших крепостных и заложить покойников в совете за большие деньги. (У Гоголя об этом речь в одиннадцатой главе.) Поехал Чичиков за мертвыми душами, и опять совсем не по поэме. И все помещики, встречая нашего героя, говорят что-то не то, сплошь и рядом драматург вложил им в уста чужие речи. Ноздрев вдруг с шумом появляется на сцене и, тут же, крича и бегая вокруг оторопевшего героя, начинает расхваливать свой товар, набивать цену мертвецам. А за Ноздревым, задевая ногою ногу, тенью следует икающий помещик, которого он представляет поочередно каждому гостю: «Знакомьтесь, зять мой, Мижуев». И зять опять застенчиво икает.
Бедный Гоголь! Булгаков ворвался, ворошил его поэму так и сяк. Однако смысл всех этих действий был ему предельно ясен: «Для того чтобы что-то играть, надо это что-то написать». И Чичиков все ехал, ехал... В конце концов, мы знаем, он попался, и в последней картине Булгаков посадил его в тюрьму. Но тут же отпустил на волю: полицмейстер и жандармский полковник гонят Чичикова в шею, предварительно ограбив его дочиста. Он уезжает. «Покатили, Павел Иванович!» — кричит ямщик за кулисой, и занавес с чайкой медленно, с двух сторон надвигается на сцену...
Что было с Немировичем, когда он прочитал!.. Владимир Иванович был в ужасе и ярости. Был великий бой, но все-таки пьеса в этом виде пошла в работу.
Еще не раз он возвращался к «Мертвым душам», но в конце концов положил на стол готовую инсценировку. Со всеми переделками работа заняла всего полгода. Пьесу он сдал, и Театр с нею согласился, от Гоголя в ней осталась одна сатира. Грусть ушла. Но минул год, второй кончался, никто не берется за его инсценировку. Актеры заняты, ролей не знают, один Сахновский изучает пьесу.
Замер спектакль, и Булгаков полагал, что пьесу его ждет на Большой сцене большой провал. Забыв о Главном и разгроме Рима, он все чаще обращается к «Мольеру», уходит мыслью в недосягаемый и сказочный Париж. Вот зал, кулисы, свечи, сцена — и на ней комедианты короля. «На сцену поднимается Мольер...» И вдруг известие из Театра: приехал из-за границы Станиславский и начинает репетиции «Мертвых душ». С волшебной быстротой Булгаков возвращается к своим героям. И вместе со Станиславским садится за режиссерский стол.
Старик входил во все детали, показывал актрисам, как играть «даму просто приятную» и как «приятную во всех отношениях», потом учил их танцевать на губернаторском приеме — мазурку, котильон и бешеный галопад. Четыре пары хороводили по кругу, а казалось, на сцене бал. Тих, замкнут и отменно вежлив, Булгаков наблюдал за этим волхованьем, а Станиславский уже показывал, как надо носить костюм, как кланяться, снимать шляпу и как входить в незнакомый дом.
Время летело быстро, и никто его не замечал, пока в проходе между кресел не появился маленький мужчина в черной бухгалтерской косоворотке. Подойдя к столу, он что-то зашептал Станиславскому на ухо. До Булгакова донеслись слова: «Администрация... местком...»
— Что такое? — громко удивился Станиславский. — Не понимаю...
Мужчина зашептал еще быстрее, показывая на часы: «Сверхурочные... платить актерам...»
— Как, я с ними работаю, и я же должен платить?! Кто это выдумал?
— Местком, Константин Сергеевич.
Удар ладонью по столу:
— Продолжаем!
И пьеса двигалась вперед. Но старик был уже явно не в себе. Откуда-то из темноты возникла Телешова, сорежиссер спектакля, и, осторожно двигаясь меж стульев, подвела к столу нового актера.
— Как ваша фамилия? — не глядя на нее, спрашивает Станиславский.
— Конский... Константин Сергеевич.
— Не может быть, — кричит старик. — Таких фамилий не бывает!
И снова тишина, на сцене Гоголь, Станиславский и Булгаков.
Дорогой Константин Сергеевич!
Я на другой же день после репетиции вечеринки в «Мертвых душах» хотел написать это письмо, но, во-первых, стеснялся, а во-вторых, не был связан с театром (простужен).
Цель этого неделового письма — выразить Вам то восхищение, под влиянием которого я нахожусь все эти дни. В течение трех часов Вы на моих глазах ту узловую сцену, которая замерла и не шла, превратили в живую. Существует театральное волшебство!
Во мне оно возбуждает лучшие надежды и поднимает меня, когда падает мой дух...
Я не беспокоюсь относительно Гоголя, когда Вы на репетиции. Он придет через Вас. Он придет в первых картинах представления в смехе, а в последней уйдет подернутый пеплом больших раздумий. Он придет.
Ваш М. Булгаков
Сегодня по дороге из Театра домой М.А. рассказывал (со слов Топоркова), как Станиславский показывал Петкеру Плюшкина. Что будто бы Плюшкин так подозрителен, так недоверчив к людям, что даже им в лицо не смотрит, а только на ноги посмотрит — и довольно. И когда Чичиков ему что-то приятное говорит, он и не слушает даже, отвернулся, скучно ему. А когда Плюшкин рассказывает Чичикову про капитана Копейкина, то делает рукой жест, как будто ноги держит (мысль: капитан, хотя и соболезнует, а готов зарезать за копейку).
Со Станиславским дело двинулось быстрее, и пока он развязывал узлы на сцене, толковал актерам роли, Булгаков целиком отдался пьесе. В сотый раз углубился он в поэму, стараясь одолеть, вытолкнуть ее героев на подмостки, дать им слова, движенье, жизнь. Сопротивлялся Гоголь, не шел в ремарки. Тогда Булгаков снова вытащил его на сцену, дал ему роль Первого, чтеца: говорите, Николай Васильевич, ведите действие, своих героев! Но нет, не соглашался классик говорить с подмостков.
Измучился Булгаков с этой пьесой. Гоголь стал в эти дни его навязчивой идеей, ночным кошмаром. Возвращаясь затемно домой, в Нащокинский переулок, он часто останавливался у сгорбленной фигуры на бульваре, смотрел в ее окаменелое лицо, потом обходил высокий постамент и долго, словно ждал ответа, разглядывал фигурки гоголевских персонажей. Молчал чугунный идол, на все вопросы Булгаков должен был ответить сам.
И вот среди этих тревог, метаний он вдруг обнаружил, что стоит на краю финансового краха. Все его средства к жизни оказались на исходе. Кого просить, куда бежать? Конечно, в Театр, там ему помогут! И Булгаков спешит в дирекцию с письмом: одолжите тысячу рублей в счет будущих спектаклей! «Я выкраиваю время — между репетициями «Мертвых душ» и вечерней работой в ТРАМе — для того, чтобы сочинить роль Первого (Чтеца), и каждый день и каждую минуту я вынужден отрываться от нее, чтобы ходить по городу в поисках денег. Считаю долгом сообщить дирекции, что я выбился из сил».
Не знаю, говорить — не говорить?.. Надо сказать. Театр отказал Булгакову в этой тыще. «О, укрой меня своей чугунной шинелью, учитель!»
Немирович смотрел «Мертвые души», хвалил спектакль:
— Вполне мхатовский. Вот, разве, чтеца недостает.
— Да я уже три варианта давал с чтецом!
— Да, да... впрочем, все равно, хороший спектакль.
С Театром, таким дорогим и близким, отношения были непростые. Вот странный документ.
Киевская РАДА
Секретаріат
26/III 1935
Киів, ВоровскогоВ Московский
Художественный
Академический театрИнспектор по избирательным делам при Киевском Горсовете извещает, что по картотеке учета лишенцев гр. Булгаков Михаил Афанасьевич на 1930/34 г. не значится.
Инспектор по избирательным делам
(подпись)
Зачем понадобилась Театру эта справка, что они там заподозрили — ума не приложу, ведь Булгаков уже пятнадцать лет как жил в Москве. Впрочем, до чего ж я недогадлив! Лишись Михаил Афанасьевич избирательных прав, пришлось бы ему тут же со всей семьей уехать из Москвы на 101-й километр. Видно, кто-то в Академическом театре был очень увлечен этой идеей. Булгаков чувствовал, какие наступают времена, и справку эту посчитал совсем не лишней.
18 февраля 1935 г. Вечером были у Вересаевых. Там были пушкинисты — Цявловский с женой, Чулков, Неведомский, Верховский. Кроме того, Тренев и Русланов.
Я, по желанию Викентия Викентьевича, сделала небольшой доклад по поводу моего толкования некоторых записей Жуковского о последних днях Пушкина.
За ужином Вересаев, шутя, посвятил меня в «пушкинисты» (как в рыцарей посвящали).
26 марта. Сегодня звонил Жуховицкий и рассказывал, что в одном американском журнале Вельс написал статью о советском театре. Там он пишет, что, во-первых, появилась советская комедия, вернее, фарс, во-вторых, ставят классиков и, в третьих, есть Михаил Булгаков. Если бы таких драматургов было несколько, можно было бы сказать, что существует советская драма.
29 марта. Пронзительный ветер и солнце. Весна чувствуется. В «Известиях» портрет лорда Идена — хранителя печати. Молод и красив. М.А. безумно смешно показывает, что это такое — «хранитель печати», как он ее прячет в карман, потом оглядывается по сторонам, вынимает, торопливо пришлепывает и тут же прячет.
Проводила М.А. в Театр, посидела напротив в Артистическом кафе, пока он получал жалованье, потом проводила его к Станиславскому.
Во время нашего отсутствия принесли конверт из Американского посольства. Приглашает нас посол, приписка внизу золотообрезного картона — фрак или черный пиджак.
Надо будет заказать М.А. черный костюм. Какой уж фрак.
А за окном был уже апрель. То косо полетит снежок, то нет его, и солнце на обеденном столе. Что принесет ему весна?
«Слышу, слышу голос в себе — ничего!»
7 апреля 1935 г. Звонила в «Красную Новь», наткнулась прямо на редактора, который сказал, что 10-го или 12-го будет решен вопрос о печатании Булгакова.
— Запомни: больше никогда в жизни ты его не услышишь и не увидишь.
25 апреля. Из «Красной Нови» без единого слова возвратили рукопись «Мольера».
13 мая. Шведское О-во «Радио-гиенст» обратилось в полпредство СССР, чтобы выхлопотали для него у Булгакова разрешение передать по радио в шведском переводе «Дни Турбиных». М.А. согласился.
16 мая. День рождения М.А. Мы с утра положили на стол подарки: джин голландский, Ерофеич, коробки «Казбека», ноты — Вагнера «Зигфрид» и «Гибель богов», книгу Лесажа. Сергей все волновался, что мало, приложил еще «прибавку», как он называет пресс-папье, и стал с нетерпением ждать выхода М.А. из спальни. Ек. Ив. спекла крендель, мы зажгли свечки, Оля заиграла на рояле марш, и М.А. торжественно вышел в столовую.
20 мая. Вересаев прислал М.А. совершенно неожиданное письмо. Смысл в том, что «его не слушают». Особенно нападает на трактовку Дантеса. Кроме того, еще на некоторые детали («Дубельт не может цитировать Евангелие...»)
М.А. тут же засел за ответ.
22 мая. Звонил Вересаев — предлагает забыть письмо. Цитатой насчет Дубельта был оглушен — «Давайте поцелуемся хоть по телефону».
Вечером Оля. Рассказывала о списке подающих на заграничные паспорта: «Бесспорно едут К.С., Немирович, Подгорный и я».
24 мая. Были на премьере «Аристократов» Погодина. Пьеса — гимн ГПУ.
В театре были: Каганович (в ложе с левой стороны), Ягода (в ложе с правой стороны), Фирин (нач. Беломорканала), много военных, ГПУ, Афиногенов, Киршон, Погодин.
2 июня. М.А. читал «Пушкина» вахтанговцам. Успех большой. М.А. аплодировали после чтения.
6 сентября. Сегодня 600-й спектакль «Турбиных». Театр не поздравлял М.А.
Был Женя Калужский, говорил, что К.С. поздравлял актеров, но сухо, коротко.
12 сентября. Днем заходил Тренев посоветоваться: МХАТ хочет возобновить «Пугачевщину», стоит ли переделывать?
Вечером Дмитриев. М.А. мистифицировал его, сказав, что он по шахматам игрок 2-го класса, предложил Дмитриеву фору.
Тот бледнел при каждом ходе, хотя играет прекрасно. Конечно, обыграл М.А. вдребезги, но выкурил от волнения пачку папирос. Когда М.А. признался ему — дико хохотал.
16 сентября. Оля приехала из Риги, привезла М.А. фрачные сорочки.
18 сентября. Оля говорит, что Немирович в письмах к ней и к Маркову возмущался К. С-ем и вообще Театром, которые из-за своих темпов работы потеряли лучшего драматурга — Булгакова.
Когда я рассказала это М.А., он сказал, что первым губителем, еще до К.С., был именно сам Немирович.
2 октября. Радостный вечер. М.А. читал «Ивана Васильевича» с бешеным успехом у нас на квартире. Хохотали все до того, что даже наши девушки в кухне жалели, что не понимают по-русски: «Der Herr hat warschienlich etwas sehr schones geschrieben daft alle lachen so viel!»
3 октября. Прокофьев пригласил нас завтра на концерт в Большом — он будет играть свою музыку к балету «Ромео и Джульетта».
4 октября. Бетховенский зал в Большом. Рояль на маленькой эстраде, большая стоячая лампа под громадным желтым абажуром. Прокофьев играет виртуозно.
Было много знакомых. Мелик и Файер (дирижеры) сидели за Прокофьевым на эстраде, смотрели в ноты.
Яков Леонтьевич (Леонтьев) потом, уже за едой в ресторане, сказал стихи, им выдуманные. Будто бы Станиславский говорит:
— Булгаков — человек задорный,
Он много горя причинил,
«Дни Турбиных» писал Подгорный,
«Мольер» — Егоров сочинил.Василь Егорович Сахновский —
Прямой, отважный, честный муж,
Но алкоголик он таковский,
Что пропил задник с «Мертвых душ».9 октября. После генеральной «Врагов» стоим в партере: Оля, М.А., Немирович, Судаков, Калужский и я. Немирович очень комплиментарно говорило «Пушкине».
Вдруг Женя Калужский:
— Вот, Мака, кланяйся в ножки Владимиру Ивановичу, чтобы он ставил.
Наступило молчание, и М.А. стал прощаться.
18 октября. Звонили из американского посольства: мистер Буллит просит миссис и мистера Булгаковых к 5 часам, будет кино, буфет, дипломатический корпус... После картины Буллит подошел и долго разговаривал сначала о «Турбиных», которые ему страшно нравятся, потом — когда пойдет «Мольер»?.. Когда выходили, швейцар спрашивает: «Ваша машина?» М.А. сурово ответил: «У меня нет машины». И мы ушли пешком, как миллионеры, которым машина уже осточертела.
29 октября. Ночью звонок: «Ивана Васильевича» разрешили с небольшими поправками.
1 ноября. М.А. читал «Ивана Васильевича» труппе «Сатиры». Громадный успех.
29 ноября. М.А. был на приеме у американского атташе.
1 декабря. Чтение «Пушкина». У нас Книппер-Чехова, Горчаков, Мелик-Пашаев, Кторов, Попова, Станицын, Вильямсы и Ермолинские...
Тридцать пятый год Булгаков кончал, диктуя перевод «Скупого» для академического издания. В городе стояло преддверье Октября, пробовали иллюминацию на Центральном телеграфе, на площадях строили деревянные помосты и развешивали знакомые портреты. Булгаков впервые в жизни пошел на демонстрацию и, возвратясь, рассказывал Елене Сергеевне, что видел Сталина, в серой шинели и фуражке. Событию этому предшествовал приезд Ахматовой из Ленинграда. «Ужасное лицо. Анна Андреевна в явном расстройстве, у нее в одну ночь арестовали сына [Гумилева] и мужа Н.Н. Пунина. Приехала подавать письмо Иосифу Виссарионовичу». На следующий день Елена Сергеевна помогла ей отвезти прошение.
Почувствовал Булгаков нарастание угрозы или пошел на площадь, как многие, из любопытства, мы не знаем. Но приезд Ахматовой, полубезумной, бормотавшей что-то бессвязно про себя, вызвал у него очередной припадок страха. Он знал: не только судьба его пьес — сама жизнь его в руках человека в серой шинели. Телеграмма от Пунина и Гумилева пришла позднее, их освободили.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |