«Без языка время навсегда осталось бы лишь сопутствующим устройству мира физическим обстоятельством. Вербальное (языковое) осознание времени обогащает ценностный компонент картины мира» [Рябцева 1997: 94]. Проблема отраженного в языке восприятия времени издавна волнует исследователей. В области славянских языков ею занимались Д.С. Лихачев, Р.О. Якобсон, А.А. Шахматов, А.М. Пешковский, В.В. Виноградов, И.С. Поспелов, Ю.С. Маслов, А.В. Бондарко, Г.А. Золотова, Л.Г. Панова, А.Г. Лыков, А.Ф. Папина, Н.К. Рябцева, К.Г. Краснухин, С.А. Чугунова и др. Одним из первых, кто обратил особое внимание на категорию времени, был А.А. Потебня, создавший философию глагольности и утверждавший главенство глагола в составе частей речи, его наибольшую отвлеченность и постоянное развитие за счет «оглаголивания» других частей речи [Потебня 1977: 123]. В современном языкознании значительное распространение получила реинтерпретация традиционной теории времени, предложенная Х. Рейхенбахом, оперирующая понятиями события, момента речи и момента референции, соотнесения, который может совпадать с моментом события (или с моментом речи, или с тем и другим моментом сразу) или не совпадать, как, например, в плюсквамперфекте, когда три момента выстраиваются в последовательность [Рейхенбах 1985: 55—118]. Наряду с этими понятиями появились термины «точка отсчета», «вторичное время», распределяющее на шкале времени фразы процесса (или события). Видовременные значения времени стали называть вторичными, их характеризует смещенная точка отсчета, не всегда совпадающая с моментом речи [Краснухин 1997: 94].
Поскольку далее речь пойдет о гибкости отображения времени в художественном нарративе М. Булгакова, нелишне отметить, что такую гибкость можно соотнести, во-первых, с богатой грамматической семантикой прошедшего времени в древнерусском языке: предпрошедшее (плюсквамперфект), незаконченное длительное прошедшее время (имперфект), законченное короткое прошедшее (аорист), прошедшее с результатом в настоящем, предпрошедшее (перфект) — и не менее богатым грамматическим отражением семантик будущего времени, которое членилось на предбудущее, будущее начинательное, будущее длительное, законченное будущее. Н.В. Новикова в своем исследовании подчеркивает обилие семантик будущего времени в древнерусском языке [Новикова 2007].
Существуют различные подходы к изучению времени в языке. Н.Д. Арутюнова объединяет все типы времени в две взаимосвязанных модели: 1) временная модель ПУТИ ЧЕЛОВЕКА, куда входит физиологическое и др. время [Здесь и далее по тексту выделение заглавными буквами наше. — С.Г.]; 2) модель ПОТОКА ВРЕМЕНИ, куда относится цикличность космического времени, со свойством необратимости, бесконечности, линейности и т. п. [Арутюнова 1997: 53]. Г.А. Золотова предлагает другой подход к изучению пространственно-темпорального объема текста: «Между говорящим лицом, созданным им текстом и отображенном в тексте миром возникает в темпоральном пространстве текста соотношение трех временных планов: Т1 — время в мире, существующее вне текста, это объективная, физическая, природная категория. Осознание ее, упорядочивание времени человеком как категория гносеологически-когнитивная, рождающая хронологию. Физическое время по современным научным представлениям, однолинейно и необратимо, непрерывно и неподвластно человеку. Для некоторых текстов значима дата, содержание текста может вписываться в какой-то отрезок времени Т1, но это не обязательный признак текста.
Продемонстрируем это на примере хронологических примет исследуемого романа М.А. Булгакова, в котором читатель наблюдает смешение времен и пространств: еще существует Храм Христа Спасителя, как известно, взорванный большевиками в 1932 году, существуют нэповские торгсины 20-х годов и троллейбусы, появившиеся в 1934 году. В романе упоминается и о паспортах, введенных, как известно, в 1932 году. Все это не мешает восприятию текста, поскольку в тексте правит бал Т2 как единое событийное время. Г.А. Золотова далее пишет, что непременным условием построения текста является единое событийное время Т2 — релятивная, таксисная связь всех предикатов текста в смысле одновременности или последовательности, предшествования или следования. Т2 — время в тексте — категория креативная, творимая говорящим, оно неоднонаправлено, обратимо, дискретно, многолинейно, подвластно субъекту говорящему. При этом креативность понимается не только как плод воображения автора, творящего свой художественный мир, но и как принятый говорящим ПОРЯДОК ИЗЛОЖЕНИЯ РЕАЛЬНЫХ СОБЫТИЙ — будь это репортаж, бытовой рассказ очевидца о случившемся, даже разные способы темпорального и причинно-следственного связывания частей текста в стандартизованном деловом документе. [Золотова 2002: 11].
В романе М. Булгакова порядок изложения реальных событий, как мы в этом неоднократно убеждались, по существу экспериментален: начинается ершалаимский дискурс рассказом Воланда на Патриарших, продолжается в описании сна Ивана и заканчивается романом Мастера, что образует один текст.
Продолжим цитату: при всем многообразии форм и значений текстов порядок таксисных связей событий ПОДЧИНЕН ВОЛЕ АВТОРА, его перцептивному движению Т3 относительно событий, сенсорному или ментальному представлению содержания. Т3 — время перцептивное, это пространственно-темпоральная позиция говорящего или перцептора, тревоги и раздумья о дальнейшем — эмоционально-интеллектуальная проспекция; подведение итогов — ретроспекция. И далее: «Остается возможным выделить и Т4 — время читателя, слушателя, реакции которого вовлекаются в текст некоторыми авторами, но вернее думать, что роль этого времени целиком программируется автором в пределах Т3» [Золотова 2002: 11].
«Время» в художественном тексте нельзя анализировать вне грамматики, грамматической категории времени, теоретических достижений представителей функционально-грамматического направления.
Развивая аспектологическую концепцию, Э. Кошмидер исходит из понятия «временное отношение», охватывающего три категории. Одна из них временная ЛОКАЛИЗОВАННОСТЬ — противопоставление фактов (положений вещей), обладающих индивидуальным местоположением во времени, и фактов, не имеющих такого местоположения — вневременных. Вторая категория — НАПРАВИТЕЛЬНАЯ ОТНЕСЕННОСТЬ как интерпретация протекания действия во времени с точки зрения наблюдающего «я». Третья категория — ТЕМПОРАЛЬНАЯ ОТНЕСЕННОСТЬ: отнесенность действия к прошлому, настоящему или будущему [Кошмидер 1962: 135]. Вершинное положение в иерархии указанных категорий, составляющих содержание операции включения во время, по мысли Э. Кошмидера, занимает ВРЕМЕННАЯ ЛОКАЛИЗОВАННОСТЬ, что проявляется во временной концентрации событий романа: три дня действия в романе М. Булгакова.
Эта категория обусловливает другие компоненты данного комплекса: «направительную отнесенность» и время как соотношение настоящего, прошлого и будущего. Лишь те факты, которые обладают индивидуальным местоположением во времени, включаются во «временную линию» и получают определенную значимость с точки зрения направительной отнесенности «из прошлого в будущее» или «из будущего в прошлое», а также с точки зрения принадлежности к планам настоящего, прошлого или будущего [Кошмидер 1979: 341—354; 283—288]. Проведенный Э. Кошмидером анализ временного отношения включает построение типологической схемы, в которой дается исчисление возможных комбинаций грамматической выраженности / невыраженности временной локализованности с выраженностью/невыраженностью вида и времени [Кошмидер 1979: 402—403].
В данной системе временных отношений нет специального компонента, который соответствовал бы тому, что подводится под понятие таксиса. Вместе с тем при анализе употребления видов в польском языке Э. Кошмидер уделяет значительное внимание ситуациям, содержащим отношения одновременности или предшествования. Речь идет о таких «ситуационных типах», как ДЛИТЕЛЬНОСТЬ (фон) — НАСТУПЛЕНИЕ», «что-то происходило, когда происходило что-то другое», «что-то происходило и тем временем произошло что-то другое», «когда что-то произошло, произошло что-то другое» [Кошмидер 1962: 148—150].
Одновременность и предшествование составляют пружину развития романных событий в «Мастере и Маргарите» М. Булгакова. В течение ее полета в светлой теперь и легкой голове прокуратора сложилась формула (с. 30). Конвой поднял копья и, мерно стуча подкованными калигами, вышел с балкона в сад, а за конвоем вышел и секретарь (с. 32). В последнем примере последовательность действий сопровождается и одновременно происходящим действием (мерно стуча — деепр. НВ).
Истолкование аспектуальных и темпоральных категорий как компонентов единой системы, основанной на понятии времени, получает дальнейшее развитие в трудах Ю.С. Маслова [Маслов 1978: 5—69; 1983: 41—42; 1984: 5—8]. В рамках изучаемой поликатегориальной системы проводится дифференциация по признаку дейктичности: если темпоральные значения принципиально являются дейктическими, ориентационными, т. е. реализуют общую идею времени как ориентацию действия прежде всего по отношению к моменту речи или, шире, по отношению к «здесь» и «теперь» говорящего, то аспектуальные значения не имеют дейктической функции: в них идея времени проявляется как внутреннее, ингерентное свойство самого выражаемого действия. Анализируя взаимодействие рассматриваемых категорий в речи. В высказывании Veni, vidi, vici и его русском переводе (Пришел, увидел, победил) выделяется три типа сем: а) аспектуальные семы достигнутости предела» каждого из трех действий; б) темпоральные семы — их отнесенности к прошлому и в) таксисная сема упорядоченности действий — их цепной хронологической последовательности [Маслов 1984: 6—8]. Характеризуя «эпическое время» художественного повествования, отрешенного (полностью или частично) от конкретного соотнесения с моментом реального настоящего, с «я здесь и сейчас» рассказчика и читателя, Ю.С. Маслов прослеживает взаимодействие категорий, отражающих идею времени, в частности при выражении отношений последовательности и одновременности, предшествия и следования, элементов возвращения вспять и забегания вперед [Маслов 1984: 181—189]. По мысли Ю.С. Маслова, вид, время и таксис выступают в различных комбинациях в составе гибридных, контаминированных образований. Речь идет, в частности, о таксисных функциях видов, например в русском языке [Маслов 1983: 42].
Таксисные функции вида хорошо иллюстрируются следующим отрывком из романа М. Булгакова. Иван ахнул, глянул вдаль и увидел ненавистного неизвестного. Тот был уже у выхода в Патриарший переулок, и притом не один. Более чем сомнительный регент успел присоединиться к нему. Но это еще не все: третьим в этой компании оказался неизвестно откуда взявшийся кот <...> Тройка двинулась в Патриарший, причем кот тронулся на задних лапах / Иван устремился за злодеями вслед и тотчас убедился, что догнать их будет очень трудно (с. 50). Цепная хронологическая последовательность в романе «Мастер и Маргарита» осложняется, грамматически расцвечивается семантикой однократности (ахнул, глянул) и семантикой начала действия (тронулся, двинулась, устремился). Значения, объединяемые в понятие таксиса, Ю.С. Маслов рассматривает как не являющиеся ни темпоральными в точном смысле слова, ни аспектуальными, но лежащие содержательно как бы между теми и другими. Значения одновременности, предшествования и следования во времени регулярно возникают в результате взаимодействия видовых форм. Во всех случаях, когда в высказывании присутствуют две или более глагольных форм, обладающих видовой семантикой, соответствующие аспектуальные значения неизбежно вступают во взаимодействие и получают таксические признаки «одновременность» или «последовательность» во времени — предшествование и следование [Маслов 1978: 8—9].
А.В. Бондарко выделяет пять семантических категорий (в соответствии с функциональной грамматикой, пять функционально-семантических полей), которые выражают идею времени в языке. Это ТЕМПОРАЛЬНОСТЬ, ТАКСИС, АСПЕКТУАЛЬНОСТЬ, ВРЕМЕННАЯ ЛОКАЛИЗОВАННОСТЬ И ВРЕМЕННОЙ ПОРЯДОК. Их учет необходим при анализе репрезентации локально-темпоральных смыслов в произведении. Темпоральность трактуется как семантическая категория, охватывающая в ее языковом выражении различные типы отношения обозначаемых ситуаций к моменту речи говорящего или исходной точке отсчета (производной от момента речи) на основе признаков одновременности (настоящее), предшествования (прошлое) и следования (будущее) [Бондарко 1999: 66]. Темпоральность — это двустороннее единство темпоральной семантики и системы разноуровневых средств ее выражения в данном языке. Грамматическая категория вида образует центр поля аспектуальности, поскольку в видовых формах заключено отношение к признакам ограниченности действия пределом и целостности (совершенный вид — семантически маркированная форма, являющаяся носителем этих признаков, несовершенный вид — немаркированный член оппозиции) [Бондарко 1999: 115].
Разделяя широкое истолкование предельности, А. Барентсен подчеркивает, что предельное действие характеризуется определенной дискретностью, т. е. выделяется из окружения, образуемого предыдущей и последующей ситуацией, и мыслится как своего рода «единица», имеющая определенные контуры [Барентсен 1995: 5]. Категориальные значения совершенного вида в русском языке заключает в себе элемент ограниченности действия пределом, связанным с признаком целостности действия. Поэтому естественно полагать, что любой глагол, выступающий в форме совершенного вида, заключает в своей семантике признак предельности как указания на ту или иную разновидность внутреннего предела. И, напротив, при таком подходе к предельности/непредельности было бы неестественно считать непредельным тот глагол, который уже в силу своего видового значения выражает ограниченность действия пределом [Бондарко 1999: 137]. Так, наиболее частотные в булгаковском стиле глаголы (заломил, покосился, остановился, уселся, подумал, окинул (взглядом), заинтересовало, остановил, перевел, усмехнулся, прищурился, изобразил, прекратил, сделал, прервал, поднялся, направился, поглядели, заговорил, снял, попросил, произвел, подтвердил, воскликнул, осведомился, прибавил, откинулся, вскричал и др.) уже в силу свойственного им грамматического значения совершенного вида содержат семантику предела. Их значения включают эксплицитно выраженный признак ограниченности действия пределом, потому время, выражаемое этими глаголами дискретно.
ФСП таксиса имеет в качестве ядерного компонента 1) конструкции с деепричастиями совершенного и несовершенного вида; 2) соотношение видовременных форм в сложноподчиненных предложениях с придаточными времени при участии союзов, а также (в части случаев) лексических элементов типа сразу же, в то самое время и т. п.; 3) соотношение видовременных форм в предложениях с однородными сказуемыми и в сложносочиненных предложениях (при участии элементов типа сперва; потом; сначала — а затем и т. п. Периферийные компоненты — а) конструкции с причастиями; б) предложно-падежные конструкции типа при рассмотрении..., при переходе... и т. п. в) соотношение видовременных форм в сложноподчиненных предложениях с придаточными условия, причины, следствия, уступки и в других конструкциях, где выражение таксисных отношений является дополнительной функцией, связанной с основной семантической функцией данной конструкции; г) соотношение видовременных форм в сложноподчиненных предложениях с изъяснительной придаточной частью типа Я видел, как он вытер лицо рукавом.
Семантика аспектуальности включает признаки лимитативности, длительности, кратности, фазовости, перфектности, а также акциональности, статальности и реляционности [Теория функциональной грамматики 1987: 40—63].
Обязательность категории вида для всех глагольных лексем влечет за собой высокую степень регулярности выражения аспектуальной семантики. К периферии поля аспектуальности относятся способы глагольного действия и их группировки, аспектуальные признаки в лексическом значении глаголов (ср. глаголы состояния, отношения, предельного и непредельного действия), семантические признаки, передаваемые обстоятельствами долго, медленно, постепенно, вдруг, внезапно и т. п.
Семантическая категория ВРЕМЕННОЙ ЛОКАЛИЗОВАННОСТИ/НЕЛОКАЛИЗОВАННОСТИ ситуации во времени трактуется как оппозиция следующих семантических компонентов: 1) конкретность, определенность местоположения действия и ситуации в целом на временной оси, то есть прикрепленность к какому-то одному моменту или периоду; 2) неконкретность, неопределенность (в указанном смысле), то есть неограниченная повторяемость, обычность (узуальность) или временная обобщенность (гномичность), вневременность, «всевременность» [Бондарко 1999: 169].
ВРЕМЕННОЙ ПОРЯДОК трактуется А.В. Бондарко как языковое представление времени в событиях, т. е. представление временной оси, репрезентируемой событиями, процессами, состояниями, обозначениями последовательности действий, моментов времени и интервалов (затем, через десять минут и т. п.). Речевые репрезентации временного порядка вклю-чают различные сочетания динамичности «наступлений фактов» (смены ситуаций) и статичности «длительностей» (данных ситуаций). Эти сочетания формируют структуру временного порядка в высказывании и целостном тексте [Бондарко 1999: 204].
Понятие «временной порядок» предполагает, что речь идет не о «чистом времени», не об абстрактном представлении о его движении (хотя такое представление возможно), а о «времени в событиях». Предметом лингвистического анализа является поток времени, воплощенный во временной упорядоченности (том или ином расположении на линии времени событий, процессов и состояний (вместе с интервалами и датами) [Бондарко 1999: 205].
Сказанное как нельзя лучше иллюстрируется романом «Мастер и Маргарита», где расположение событий на временной оси создает текстовое напряжение и придает скорость художественному нарративу. Писатель встраивает насыщенный событийный ряд в координаты времени и пространства, интуитивно опираясь на условия таксиса, временной локализованности и временного порядка. Иван так и сделал и углубился в таинственную сень арбатских переулков и начал пробираться под стенками, пугливо косясь, ежеминутно оглядываясь, по временам прячась в подъездах и избегая перекрестков со светофорами, шикарных дверей посольских особняков (с. 54). Деепричастные формы (косясь, оглядываясь, прячась) как ядерные репрезентанты таксиса на лексическом уровне поддерживаются фазовым глаголом начал пробираться наречием времени ежеминутно, предложно-падежной формой с семантикой времени по временам.
Г. Рейхенбах писал: «...мы никогда не измеряем чистое время», но всегда процессы, которые могут быть периодическими, как в часах, непериодическими, как в случае свободного движения точечной массы. Каждый промежуток времени связан с каким-либо процессом, ибо в противном случае он не был бы воспринят вообще» [Рейхенбах 1985: 135—136]. И далее: «Только события в реальном причинном процессе являются упорядоченными во времени» [Рейхенбах 1985: 170].
Все перечисленные выше типы и модели времени нашли отражение в художественных текстах. Авторы разных литературных направлений стремятся, исходя из своих установок, наиболее правдоподобно или намеренно неправдоподобно создать картину внешнего мира с его объектами, размещенными в пространстве и времени и соотнесенными с местом говорящего или наблюдателя, с точкой отсчета времени. На этом основании писатель формирует несколько типов художественного времени. Наиболее часто встречающимся типом времени является РЕАЛЬНОЕ ОБЪЕКТИВНОЕ ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ВРЕМЯ, использующееся в монологической речи. Сюда включается и ЦИКЛИЧЕСКОЕ время. Наряду с реальным объективным временем автор может ввести также РЕАЛЬНОЕ СУБЪЕКТИВНОЕ ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ВРЕМЯ, описав его как явление нелинейное, прерывистое, неоднородное, с обилием алогизмов и аномалий во времени, отраженных в монологической и диалогической речи. На этой основе формируется ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ВРЕМЯ со смещениями, с подчеркиванием говорящим особой эмоциональности при описании индивидуальных переживаний и воплощений. Психологическое время, использованное в художественной речи, устремлено в глубины психологического мира человека, является одной из его составляющих.
Говоря о субъективном времени, Н.К. Рябцева отмечает, что оно является способом, необходимым для того, чтобы растянуть или сжать шкалу физического времени, и предлагает ввести понятие «духовного или сакрального времени», позволяющего выйти за границы бытового времени. Обратной стороной духовного времени Н.К. Рябцева считает «мир мистический, астральный, спиритуальный, оккультный, сверхъестественный, то есть иррациональный мир... Язык позволяет не только обратить время, остановить его, обогнать или отстраниться от него, но и строить на его основе параллельные «трансфизические» по Д. Андрееву, миры» [Рябцева 1997: 81—82]. Показательно, что данный тип времени свойственен роману М. Булгакова как произведению со сложной и динамичной структурой временной и пространственной организации.
Точка отсчета художественного времени формируется в сочетании с рядом других точек отсчета, затем продвинутых в определенном векторном направлении. Обычно выделяют три точки отсчета: временную, пространственную и вектор личного измерения. Е.Р. Иоанесян. Отмечает: «Принято считать, что точкой ориентации для пространственного измерения служит место произнесения высказывания, для временного — время произнесения высказывания, для личного — говорящий» [Иоанесян 1990: 34—35].
Необходимо отметить, что точка отсчета может находиться в прошедшем по отношению к разным этапам прошедшего. Исследователи замечают, что прошедшее точки отсчета может использоваться после давнопрошедшего и преждепрошедшего. При такой модели времени особую роль играет вид (аспект), связанный с категорией времени. К.Г. Краснухин указывает, что несовершенный вид прошедшего времени «обозначает отдаленное от момента речи действие, а совершенный вид — близкое», т. к. «отсутствие значения длительности у перфективных форм лишает их значения удаленности во времени» [Краснухин 1997: 74]. О своеобразии использования перфективных форм в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» см. 3.2. Точку отсчета времени закрепляют, фиксируют на ней внимание наречия времени, так называемые временные обстоятельственные интенсификаторы: сейчас, в тот же миг, раньше и др.
Точка отсчета времени, являясь своего рода временной проекцией текста, вместе с другими точками отсчета устанавливает связи разного рода: грамматические, смысловые, логические — с другими формами времени и их этапами в пределах высказывания или сложного синтаксического целого. О роли момента речи в установлении временных границ между настоящим, прошедшим и будущим писали многие лингвисты. [Ломтев 1972, Мигирин 1973]. Понятие момента речи соотносится только с физическим временем, а в грамматическом времени момент речи является компонентом длительности как части потока времени. «Физический взгляд на темпоральные значения форм времени глагола предполагает, что момент речи является определением настоящего времени и точкой отсчета в прошлое и будущее. Грамматический подход к определению темпоральных функций форм времени глагола заключается в том, что формам глагола, различающимся по грамматической категории времени, приписываются длительность как части потока времени» [Мигирин 1973: 67]. Характеризуя глагольную категорию времени порядком возникновения действий и количеством существования действий, В.Н. Мигирин, утверждает, что при установлении порядка действий могут быть использованы разные точки отсчета: само действие в ряду других и акт говорения [Мигирин 1973: 37]. Как бы ни была названа эта точка отсчета — момент речи — она объективна, так как концептуализирует объективную действительность. Момент речи — понятие не психологического порядка, а лингвистическое, носящее условный характер. Человеческая деятельность, в том числе и мыслительная, связана с реальным временем. Отражение в сознании человека независимо от него существующего реального времени — индивидуальное ментальное и психическое восприятие человеком времени. Между миром физическим и миром психики, к которым можно добавить и мир знания, «существует тесная взаимосвязь: действительность целостна — расчленяют ее сознание человека и используемые им знаковые системы. При этом физический мир является субстратом и причиной всех переживаний, размышлений, интересов и оценки... Разум останавливает время и движение, придавая свойству признаки субстанции, чтобы снова наблюдать проявление свойства во времени и в изменении» [Телия 1987: 66].
Таким образом, реальный физический мир через психику и знания приходит к «актам представления» [Гийом 1992: 9], конструирующим язык. В речевом акте языковые факты становятся фактами речи, а механизм перехода языкового факта в речевой обнаруживается в определенной систематике операций, каждая из которых актуализирует факт языка и происходит в «оперативном времени» (temps operatif), реальном, но не доступном восприятию. Это оперативное время является «субстратом любого языкового анализа», а длительность его, сколь бы короткой она ни была, отделяет язык от речи, находится с ними во взаимосвязи [Гийом 1992: 16].
Как видим, понятие времени обширно и разнопланово: время как мыслительное явление, физическое явление, лингвистическое явление, субъективно-психологическое явление. За исключением явно и четко выраженной даты в ее исторической форме (в 1812 г., 14 июля 1789 г.), время отражено относительно какой-то точки отсчета, идет ли речь о дате или о промежутке времени, отделяющем какое-нибудь событие от этой точки отсчета. Эта последняя представляет собой момент речи говорящего субъекта, либо момент речи, расположенный в прошлом или будущем относительно момента речи. То есть ВСЕ ОРГАНИЗУЕТСЯ В ЗАВИСИМОСТИ ОТ ГОВОРЯЩЕГО ЛИЦА: либо в прямом соотношении с ним и относительно его настоящего (сегодня, в данный момент), либо в опосредованном соотношении с ним и относительно предшествующего или последующего момента к его настоящему (в тот день, тогда, в тот момент). Именно момент речи («момент говорения», по Клюму) конституирует веху, служащую временным ориентиром. И эту точку отсчета в настоящем можно назвать — вслед за Клюмом — первичной точкой отсчета [Клюм 1961: 83]. Какова бы ни была длительность этого настоящего, всегда «я» определяет настоящее. Все, что происходит до, после или одновременно, является таковым только и только относительно этого «я». Выбор именно момента речи обусловлен реальной действительностью, а положение момента речи в зависимости от реальных условий определяется говорящим. Если точкой отсчета избран другой момент речи, по отношению к которому события размещаются на другой оси, «аллоцентрической», по Клюму, то это будет вторичная точка отсчета. В традиционной классификации первичная точка отсчета релевантна для абсолютных временных отношений, вторичная — для относительных. Язык располагает в этом плане разнообразными средствами, центральными из которых — как было отмечено выше — являются временные формы глагола, тогда как лексические, лексико-синтаксические и прочие средства являются периферийными, образуя «близкое и дальнее зарубежье» (метафора В.Г. Гака о пространстве мысли) [Гак 1997].
Примечательны суждения А.М. Пешковского о времени как «субъективно-объективной» категории. Говоря о том, что категория времени обозначает отношение времени действия ко времени речи (или обратно: времени речи ко времени действия), А.М. Пешковский ставит вопрос: «Но что такое здесь «время речи? — и отвечает, — «Это прежде всего момент речевого сознания. Ведь говорящий при помощи категории времени определяет отношение времени действия ко времени своей собственной речи, а это время не может представляться ему только объективно. Оно совпадает с моментом его речевого сознания». А.М. Пешковский различал «объективные» и «субъективно-объективные» категории. В отличие от «объективных категорий», обозначающих «отношения между словами и словосочетаниями», «субъективно-объективные категории» (время, наклонение и по части признаков лицо) обозначают «отношение самого говорящего к тем отношениям, которые он устанавливает между словами» [Пешковский 1956: 88—89]. Следует обратить внимание на истолкование второй части термина «субъективно-объективные категории»: имеется в виду, что «субъект» здесь надиндивидуален, что это языковой субъект, то есть не просто говорящий, а всякий говорящий.
Эта проблематика получила дальнейшее развитие в работе Р.О. Якобсона «Шифтеры, глагольные категории и русский глагол» [Якобсон 1972: 95—113]. Р.О. Якобсон определил шифтеры как категории, характеризующие сообщаемый факт и/или его участников по отношению к факту сообщения, в отличие от не-шифтеров — категорий, не содержащих указание на такое отношение. Время отнесено к категориям-шифтерам, поскольку оно характеризует сообщаемый факт по отношению к факту сообщения. По данному признаку время противопоставлено выделенной Р.О. Якобсоном категории таксиса, которая «характеризует сообщаемый факт по отношению к другому сообщаемому факту и безотносительно к факту сообщения [Якобсон 1972: 101]. Таким образом, момент речи представляет собой ту единицу, которая позволяет соотнести время бытия со временем грамматическим. Следовательно, можно говорить о двух моментах речи: внеязыковом и языковом. Внеязыковой момент речи — это элемент объективного времени, существующего независимо от человеческого сознания, от способности человека воспринимать предшествующие и последующие события и характеризующегося одномерностью, асимметричностью и необратимостью.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |