В рамках, в режиме гипотезы гипотезы о целостности пространственно-временного континуума неизбежно встает вопрос о том, что пространственно-временное содержание создается всеми уровнями художественного текста, а не только отдельными лексическими или грамматическими единицами, при этом хронотопичными является, как правило, большинство лексических единиц текста. Так, наряду с апеллятивами, имена собственные, онимы, также являются носителями пространственно-временной семантики. Более того, в выражении времени-пространства семантическая роль некоторых онимов (например, топонимов в репрезентации художественного пространства) даже более ярко и ясно выражена, нежели роль апеллятивов.
Важное пространственно-временное значение имеют топонимы в романе «Мастер и Маргарита». Необходимо отметить, что почти все топонимы имеют реально существующий денотат, что позволяет полностью восстановить образ московско-ершалаимского мира. Так, в художественное пространство романа умело включены известные места современной автору Москвы и мифического Ершалаима: Патриарши пруды, Садовое кольцо, Малая Бронная улица, Большая Садовая улица, Ермолаевский переулок, Спиридоновка, Никитские ворота, Арбатская площадь, Сузские ворота, Долина Дев и мн. др. Можно сказать, что, как и антропонимы, топонимы выполняют важную референциально-отсылочную роль в языковом пространстве романа «Мастер и Маргарита», то есть указывают на некогда живших известных людей, на реальные исторические события, конкретные современные и исторические места.
В булгаковском романе неожиданно много персонажей — 510, и почти все они имеют в романе свои имена. Любопытно, что имена персонажей единичны, не повторяются даже отдельные части имени, что говорит о высокой степени их субъективно-авторской интенциональности. В романе «Мастер и Маргарита» реализованы различные типы онимов. Наиболее частотны из них антропонимы и топонимы. Можно различать следующие группы антропонимов.
Антропонимы, различающиеся по составу (полные и неполные имена): Михаил Александрович Берлиоз, Иван Николаевич Понырев, Настасья Лукинична Непременова, Арчибальд Арчибальдович, Прасковья Федоровна, Фока, Амвросий, Абабков, Денискин, Глухарев, Квант, Желдыбин и т. п. Значительное место занимают оценочные прозвища-псевдонимы: штурман Жорж, Иван Бездомный. Несмотря на их небольшое количество в тексте, указанные онимы обладают весьма широким спектром оценочных коннотаций и ассоциативных проекций.
Антропонимы, различающиеся по происхождению: имена известных исторических личностей, философов, музыкантов — культурно насыщенные имена, имеющие широкие ассоциативные поля, и имена вымышленные, рожденные индивидуально-творческой волей автора. В плане пространственно-временных возможностей наибольшую ценность для нас представляют первые. Эти имена создают своеобразный культурно-исторический фон романа, который дополняют гости Воланда — известные в истории великие грешники. Благодаря большому количеству культурно насыщенных личных имен расширяется пространственно-временное содержание художественного текста. В языковом и художественно-изобразительном отношении роман Булгакова, таким образом, является связующим звеном между эпохами.
По поводу дейктической функции онимов А.Г. Лыков отмечал: «ЛИС [личные имена собственные. — С.Г.] — это дейктики как тип единиц языка. В этом специфичнейшая особенность семантики ЛИС» [Лыков 1999: 19]. И далее: «Например, дейктик Андрей в качестве референтов может иметь 5 разных абсолютно конкретных Андреев: 1) Андрей Боголюбский, один из русских князей, сын Юрия Долгорукого; 2) Андрей Болконский, художественно созданный герой одного из романов Л. Толстого; 3) Андрей Платонов, выдающийся русский писатель; 4) Андрей Сахаров, выдающийся русский ученый и общественный деятель; 5) Андрей Щеголихин, сосед по даче одного из авторов данной статьи (Разумеется, список русских Андреев может быть продолжен). Как мы должны квалифицировать пятикратное повторение звукового отрезка «Андрей»? Что здесь — пять омонимов, пять синонимов, пять полисемантов или здесь пятикратно воспроизводимая одна и та же лексическая единица языка — русское ЛИС Андрей? Последний вариант ответа является единственно правильным и адекватно отражающим дейктическую специфику русских ЛИС» [Лыков 1999: 19—20].
Исследование показало, что имя Маргарита, вошедшее в название романа, достаточно часто инициирует, открывает абзац. В главе 21 «Полет» много абзацев намеренно начинаются с имени героини романа: Маргарита летела по-прежнему медленно... Маргарита чувствовала близость воды... Маргарита прыгнула с обрыва вниз... Маргарита выбежала на берег. Маргарита отступила... Маргарита же пронзительно свистнула... Маргарита так и сделала (с. 237—239). М. Булгаков не прибегает ни к местоимению «она», ни к перифразам. Более того в тех абзацах, где первое слово отнюдь не имя Маргариты, это имя почти сразу же появляется далее, и тоже без эквивалентов-замен: Лишь только Маргарита коснулась влажной травы... Марил игрался в честь Маргариты. Короткое пребывание Маргариты под вербами... (с. 239).
Думается, изобразительно-художественные и текстообразующие возможности онимов в произведении во многом определяются их дейктическими возможностями. В частности, это напрямую относится и к функционированию онимов в исследуемом романе «Мастер и Маргарита».
Вряд ли можно назвать случайностью столь частотное употребление того или иного онима. Референциально-отсылочная семантика онима усиливает воздействие романа, позволяя автору более свободно пользоваться широчайшими пространственно-временными возможностями повествования. Фантазийность, фантастичность происходящего требует ритмических опор, спасительных повторов, и эту функцию выполняет четкое именование действующего лица.
Высокий уровень частотности именного дейксиса как и высокая частотность пространственно-временного дейксиса в романе сближает булгаковский нарратив с мифом. Очевидно, что онимы являются знаковым компонентом булгаковского мифологического мышления. Михаил Булгаков создает новый московско-ершалаимский миф, антропонимы и топонимы обрастая в нем специфическим, «индивидуально-авторским» содержанием, формируют качественно новую метафизическую реальность. Этим и оправдывается столь большое количество имен собственных в булгаковском тексте. Булгаковский миф, как, пожалуй, и всякий миф, ономастичен. Если убрать или сократить количество имен собственных в романе, миф разрушается. Любопытными представляются суждения А.М. Лобка о культурно-мифологической функции имен и названий: «...Человек не просто поименовывает мир. Посредством называния мира он творит его как бы впервые — так, будто до момента этого поименования мира вовсе и не было. Впрочем, в каком-то смысле его на самом деле не было вплоть до момента поименования. Не было как определенной культурной упорядоченности. Он был как потенциальный хаос, закрытый во всем своем реальном многообразии взгляду животного. И только человеческое, культурно-мифологическое поименование вносит в него тот порядок, который позволяет впервые увидеть мир во всем его реальном, фантастическом многообразии» [Лобок 1997: 112]. На материале семейных родословных мифологическую функцию имени собственного раскрывают В.К. Харченко и Е.М. Черникова [Харченко, Черникова 2009: 43—45].
Таким образом, именно онимы являются основным орудием моделирования московско-ершалаимского мифа в романе Булгакова, позволяют из многовекового «культурного хаоса» сформировать новую современную автору условно-метафорическую реальность.
Любопытно, что имена у М. Булгакова получают и малозначительные (или незначительные, на первый взгляд) в сюжетном отношении персонажи, например, буфетчик Андрей Фокич Соков, Ксения Никитишна, прислуга профессора Кузьмина; артист Савва Куролесов, герой из сновидения Никанора Ивановича Босого; или вовсе несценический персонаж Тимофей Кондратьевич Квасцов, упоминающийся в романе всего единожды. Разумеется, ряд примеров можно продолжить. Думается, конкретика имени в полной мере отвечает мифообразующим свойствам онима в тексте романа «Мастер и Маргарита». А.М. Лобок отмечает: «Имя — это то, посредством чего некий предмет окружающей человека среды выделяется как особый предмет, имеющий некий смысл, имеющий свою мифологию, имеющий некую событийную память — в отличие от всех прочих предметов без роду, без племени, которые не имеют имени, а, значит, не имеют мифологии» [Лобок 1997: 190]. Такое семантически избыточное, на первый взгляд, нагнетание лишенных культурно-исторического смысла онимов выполняет в художественном языке М.А. Булгакова важную стиле- и мифообразующую функцию приближения повествования к реальному миру с многообразием его реальных имен и названий.
В то же время ономастикон романа указывает на библейское происхождение Воланда и младших дьяволов. Имя Азазелло и его титулы взяты из вероисповедальных книг. Оно образовано Булгаковым от ветхозаветного имени Азазел (или Азазель). Так зовут отрицательного героя ветхозаветного апокрифа книги Еноха, падшего ангела, который научил людей изготовлять оружие и украшения. Благодаря Азазелло, женщины освоили «блудливое искусство» раскрашивать лицо [Мифологический словарь].
Так, в романе крем Азазелло делает Маргариту не только невидимой, но и одаривает новой, ведьминой красотой. В некоторых сохранившихся редакциях романа имя Азазелло носит сатана — будущий Воланд. Здесь Булгаков, очевидно, учел то, что у мусульман Азазел — высший ангел, который после своего падения был назван сатаной.
Бегемот — кот-оборотень, любимый шут Воланда. Имя Бегемот также взято из апокрифической книги Еноха. В ветхозаветных преданиях это чудовищный зверь, который считается королем млекопитающих. Он настолько огромен, что способен выпить целую реку и проглотить за один присест 1000 городов. По воле небес они с Левиафаном перед тем, как произвести потомство, должны сразиться насмерть, иначе им просто не хватит места на земле. Образ Фагота, как и образ Бегемота и Азазелло, по мнению многих исследователей, связан с предшествующими ему литературными и демонологическими персонажами.
Гелла — женщина-вампир, член свиты Воланда. Имя Гелла Булгаков почерпнул из статьи «Чародейство» Энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона, где отмечалось, что на Лесбосе этим именем называли безвременно погибших девушек, после смерти ставших вампирами [Мифологический словарь].
Имя Абадонна восходит к древнееврейскому Аваддон. Так зовут ангела Апокалипсиса. Это ветхозаветный падший ангел, возглавивший восстание ангелов против Бога и в наказание сброшенный на землю и обреченный на бессмертие [Галинская 1986: 56—97].
Аваддон («погибель»), в иудаистической мифологии олицетворение скрывающей и бесследно уничтожающей ямы, могилы и пропасти преисподней; фигура, близкая к ангелу смерти (Малах Га-Мавет). Таков Аваддон в Ветхом Завете (Иов. 26,6; 28; 31, 12; Притча 15,11, где говорится о нем как о глубокой тайне, проницаемой, однако, для Бога). В христианской мифологии Аваддон, называемый по-гречески Аполион, ведет против человечества в конце времен карающую рать чудовищной саранчи (Апок. 9,11).
Онимы, обозначающие мифических персонажей, в исследуемом романе отвечают сложившейся в социуме «мистической парадигме»: «В формировании полей «сверхъестественное и потустороннее», — пишет исследователь соответствующей лексики в русском и английском языках, — в XIX—XX веках после длительного перерыва происходит скачок — начинается бурное поступление новых лексем. Это связано с увлечениями высших сословий модными мистическими теориями и практиками, а также обращением множества людей к мистике в условиях социальных потрясений и конфликтов» [Мамлеева 2009: 20].
Следует сделать вывод, что наряду с апеллятивами в романе «Мастер и Маргарита», онимы участвуют в выражении пространственно-временных смыслов, а также отсылают читателя романа к мировой культуре, мифологии и литературе: использование библейских имен (Воланд, Азазелло, Бегемот, Абадонна и др.), а также имен мифологических персонажей Вицли-пуцли, Мардук, Фаммуз и т. д. и реально существовавших исторических лиц. Более того, возникая под непосредственным воздействием индивидуально-авторской интенции, онимы сами участвуют в создании самобытного булгаковского мифа. Думается, высокая узуальная частотность онимов в художественном языке М.А. Булгакова (эта особенность свойственна и другим произведениям автора) является специфической чертой его индивидуально-авторской стилистики, создавая неповторимый дейктический характер его художественного языка. Не изучены на сегодняшний день и образно-эстетические возможности булгаковского ономастикона, в частности те коннотативно-оценочные наращения, которыми нагружаются онимы, попадая в художественный текст М.А. Булгакова. Нам сейчас важно подчеркнуть менее заметное по сравнению с глаголами участие онимов в выражении пространственно-временных смыслов, важно отметить их роль в формировании дейктического содержания романа.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |