Предуведомление автора романа
При обстоятельствах, которые я освещу несколько позже, мне удалось заполучить лишь небольшую часть рукописи Якушкина. Точнее, некоторые черновики. Расшифровка отняла у меня уйму времени, почерк у автора оказался на редкость неразборчивым. Некоторые дополнительные подробности сюжета я прояснил, когда посещал Якушкина в... Но об этом также чуть позже. Сейчас же я предлагаю вниманию читателя отрывки из повести с моей незначительной правкой. Я расположил их так, как счел целесообразным, сопроводив в ряде случаев собственными комментариями. Итак...
«— На этом, уважаемые дамы и господа, разрешите закончить. Благодарю за внимание.
Пухлые босоногие женщины в рискованных одеждах — то ли музы, то ли нимфы, то ли античные богини, во время доклада я нет-нет да и посматривал на них, — внезапно отделились от небесно-голубого, с курчавыми завитками белоснежных облаков, плафона и закружились надо мной в стремительной пляске. Мраморные стены огромного зала дрогнули. По ним снизу вверх побежали гирлянды разноцветных огоньков, взрыв аплодисментов обрушил мертвую тишину.
От неожиданности я покачнулся, ухватился за край трибуны. Но овладел собой и быстро убрал в плетеный кузов кролика, которого только что демонстрировал высокому научному форуму. Стараясь держаться надменно и неприступно, сошел со сцены в зал. Тотчас ко мне рванулись репортеры. Защелкали блицы. С непривычки я жмурился, но это было приятно. Чертовски приятно!.. «Это даже не успех, это настоящий триумф!» — прошептал мне на ухо невесть откуда взявшийся Бур-Сакеев. Он пытался развить свою мысль, но репортеры в два счета его оттеснили.
Ох, уж эти репортеры! Они взяли меня в кольцо, и каждый совал в лицо коробочку диктофона. «Мистер Каперсов! Мистер Каперсов!» — с ударением на последнем слоге надрывались пройдохи.
Тем временем овация нарастала. Зал аплодировал стоя. И высохшие старики, надменные англосаксы, профессура, все сплошь нобелевские лауреаты. Посмотришь — в чем только душа держится, а мотаются с одного конгресса на другой. И белозубые негры в длинных одеждах и круглых шапочках. И пугающие загадочной учтивостью японцы.
Председатель, точная копия нашего институтского вахтера Охромеева (и усища его, где он только фрак раздобыл?), в отчаянии жал на кнопку звонка, пытаясь успокоить публику, Куда там! Зал упорно скандировал: «Каперсов, браво!»
Неожиданно перед глазами возникло распаренное, словно после похода в баню, лицо Фуркасова. Этот наглец взялся за что-то меня отчитывать. Да как он смеет? Да я!..»
Комментарий автора романа. Догадливый читатель уже смекнул, в чем дело. Для остальных поясню. Это было описание сна, приснившегося главному герою повести Каперсову, от лица которого ведется повествование.
«...Три года назад я закончил биофак МГУ и по распределению попал в академический институт, в лабораторию профессора Бур-Сакеева, знаменитого автора КОМФИГа.
Вниманию непосвященных! КОМФИГ расшифровывается следующим образом: Комбинация Физических Генераций. Каких? — спросите вы. А любых! Зеленых кузнечиков, например, Бур-Сакеев последовательно обрабатывал рентгеном — раз, ультразвуком — два, вращал в центрифуге — три, наводил на них лазер — четыре... ну и так далее, всего не перечислишь. Скажете, все это уже было? Стара штука? Не торопитесь!.. Новизна КОМФИГа и одновременно его исключительная научная ценность — в особом чередовании различных способов обработки биологического объекта, в сложнейших комбинациях. Или, как любит выражаться сам Бур-Сакеев, в сочетании несочетаемого.
В застойные времена нашему профессору ходу особо не давали. Академические тузы и короли лишь недоуменно пожимали плечами: ничего не знаем, что еще за КОМФИГ какой-то? Налицо полное игнорирование научных фактов! А сводились они, то есть факты, к следующему.
Я уже упомянул про зеленых кузнечиков. Однажды один такой кузнечик, выловленный, заметьте, на заливных лугах под Костромой, после обработки КОМФИГом резко повысил свою первоначальную прыгучесть. Почти в два раза! Бур-Сакеев, которому чувства юмора не занимать, нарек того кузнечика Бимоном. В честь олимпийского чемпиона по прыжкам в длину, рекордсмена мира.
За Бимоном последовали другие кузнечики, обработанные КОМФИГом примерно с тем же эффектом. Правда, достижение Бимона (на то он и Бимон!) превзойти никому из них не удалось и по сию пору.
Публикация в «Успехах биологии» о поразительном научном факте была встречена с прохладцей и ожиданий не оправдала. На очередных выборах в Академию Бур-Сакеева благополучно провалили.
Но грянула перестройка, и положение круто изменилось. Пожалуй, решающую роль сыграл визит в Москву известного австралийского ученого, доктора Аткинса. Каким способом удалось Бур-Сакееву его заполучить, история умалчивает. Но я свидетельствую: Аткинс приезжал на часок к нам в лабораторию. Мало того, Бур-Сакеев вывез его в подмосковную деревню Елыкаево, и австралиец присутствовал там на испытаниях прыгучести обработанных КОМФИГом кузнечиков. Их проводили на лугу, арендованном у местного колхоза «Вперед». Название колхоза соответствовало смелому характеру научного поиска.
На прощальном банкете в Доме ученых австралийский гость высоко отозвался о Бур-Сакееве и проводимых им исследованиях над кузнечиками. И на международном конгрессе в Пальма-де-Майорка, куда он прямиком от нас проследовал, также воздал должное нашему шефу и его КОМФИГу. Присовокупил, что у нас столь передовое научное направление еще не получило подобающего развития. Другими словами, зажимают, и всё.
Моментально один ультрапрогрессивный журнал предоставил Бур-Сакееву трибуну. Шеф гулял как хотел. Чистым Мамаем прошелся по титулованным недругам. Себя причислил к жертвам застоя. Что касается КОМФИГа, тут уж не жалел красок. Кузнечик мал, да удал! Бимон только начало! А с переходом на крупные биологические объекты нас ждут результаты, от которых дух захватывает. И резкое повышение удойности коров, обработанных КОМФИГом. И ускоренное выращивание сазанов и карпов в искусственных водоемах. И новые высокопродуктивные породы свиней, овец и коз. И все — КОМФИГ, КОМФИГ!
Скептики и маловеры призадумались. Кому охота прослыть душителем прогресса? Неровен час причислят, и будешь ходить оплеванный до скончания дней. Академическое начальство сменило холодность на радушие. На следующих выборах Бур-Сакеев сделался членкором.
Штат лаборатории резко увеличили. Правда, занимались мы по-прежнему одними кузнечиками. Как объяснял Бур-Сакеев, накапливали силы для решительного броска. Кузнечиков отлавливали везде, где только можно; каждому сотруднику была спущена норма месячного отлова и выдан персональный сачок.
Важные перемены произошли и в Елыкаеве. На лугу, оттяпанном у колхоза «Вперед», был оборудован испытательный полигон для измерений прыгучести кузнечиков. Сгоряча затеяли возводить и исследовательский корпус, но дальше фундамента дело не сдвинулось.
Теперь Бур-Сакеев стал частенько ездить за границу: на научные конгрессы, симпозиумы и конференции. Ну и в порядке обмена представительными делегациями ученых с дружественными и не вполне дружественными странами. Сверх того, вошел он и в состав множества комитетов и комиссий — от ведающих контактами со внеземными цивилизациями до занимающихся проблемой несовершеннолетних рожениц. Понятное дело, в лаборатории появлялся он крайне редко. Текущей работой руководил его зам и правая рука Иван Иванович Фуркасов».
«Примерно за две недели до исторического события в Елыкаево нагрянули стройбатовцы, числом взвод. Привезли с собой дорожную технику, принялись выравнивать ухабистый проселок длиною километра в полтора от шоссе до ворот испытательного полигона и тут же его асфальтировать. Развернувшееся благоустройство я отнес за счет возросшего авторитета Бур-Сакеева, его нынешней общественной значимости. И Фуркасов подтвердил: да, именно так.
А ведь лукавил Иван Иванович! Ох, лукавил!
Приезжала также черная «Волга», привозила двух блондинистых молодцов, одетых, несмотря на тридцатиградусную жару, в темные костюмы, и при галстуках. В сопровождении Фуркасова они обошли полигон. Особое внимание было уделено железобетонному забору. Обнаружили приличную щель. Мы регулярно ею пользовались, чтобы срезать дорогу до шоссе, до остановки рейсового автобуса. Затребовали стройбатовского лейтенанта. Щель повелели ему заделать, что было исполнено без промедления. Приехавшие в черной «Волге» о чем-то пошептались с Фуркасовым и отбыли. На мой вопрос, кто это, Фуркасов невнятно промычал и неопределенно повертел в воздухе ладошкой.
В последующие дни приезжали новые гости, также одетые по протоколу. Повторно проверялась надежность и прочность забора. Невольно возникало подозрение, уж не собирается ли напасть на наш полигон банда экстремистов неясной политической ориентации?
Наконец прикатил крытый грузовик. Прибывшие с ним грузчики выгрузили разборный навес из желтого стеклопластика и два десятка кресел. Навес был собран внутри полигона, на месте, указанном Фуркасовым. Под навесом выставили кресла. Это уже плохо вязалось с гипотезой о нападении экстремистов. Накануне по лаборатории — дело было уже не в Елыкаеве, а в столице, — пополз слушок о том, что сегодня вечером с конгресса в Мар-дель-Плата возвращается Бур-Сакеев. Под конец рабочего дня меня вызвал к себе Фуркасов...»
«Иван Иванович Фуркасов был, что называется, армейская косточка, майор-отставник. Каким образом очутился он у нас в лаборатории, ей-Богу, не знаю.
Недоброжелатели отмечали полную его некомпетентность в биологии, а также и в других научных дисциплинах; сторонники и присные — необыкновенные организаторские способности. Его почти всегда можно было застать за составлением какого-нибудь «графика выхода...» — на овощную базу, в народную дружину...
Коньком его была трудовая дисциплина. Он зорко следил за опозданиями на работу. Нарушителей заставлял писать объяснительные. Впрочем, ходу он им не давал, копил, видно, про запас. Отпроситься у него в библиотеку или еще куда было сущим наказанием. Обязательно начнет допытываться, с чего это вдруг, нельзя ли отложить на другой день? Отказы следовали редко, но согласитесь, приятного мало. То ли дело Бур-Сакеев: не успеешь рта раскрыть — ступай, голубь, куда того душа твоя пожелает.
К своему знаменитому шефу Фуркасов относился с благоговением. Был ему предан, как сторожевой пес...»
«Итак, меня вызвал к себе Фуркасов. «К себе» — понимай в кабинет Бур-Сакеева. Он его каждый раз оккупировал, когда шеф бывал в отлучке.
— Завтра в Елыкаеве ожидается высокий гость, — объявил мне Фуркасов и сделал ударение на слове «высокий». — Будем демонстрировать ему обработанных КОМФИГом кузнечиков. На вас возлагается почетная обязанность, испытания на прыгучесть будете проводить вы. В помощь выделяется Самопалов. У меня все.
Я поблагодарил за оказанное доверие и хотел уйти. Но «всё» оказалось далеко не всё.
— Попрошу не опаздывать, — продолжил Фуркасов, — это во-первых. Во-вторых... — тут он отвернулся и уставился в окно, — отберите из наших запасов десятка полтора кузнечиков попрыгучее.
И на это я выразил полную готовность. Пустяковое дело, отберу самых матерых. Мелкие дохляки слабенько скачут, никакой им КОМФИГ не помогает. Еще Фуркасов повелел мне сходить к нашей хозлаборантке Лукиничне и взять у нее новый белый халат. Я попробовал возражать: на улице жара, испытания впору проводить не в халате, а в плавках...
— Вы в армии служили? — прервал меня Фуркасов.
— Нет.
— Тогда делайте, что вам говорят.
Странная логика: в армии не служил, а все равно делайте...
— Приказ — исполнение, приказ — исполнение! — Фуркасов потрепал меня по плечу, отчего я непроизвольно вытянулся по стойке «смирно» и прищелкнул каблуками. Такое странное он оказывал на меня воздействие.
В заключение Фуркасов распорядился, чтобы я выписал для него на бумажке номера отобранных кузнечиков, составил, другими словами, так называемую индексацию. Номера он внесет в протокол завтрашних испытаний вместе с предварительно зафиксированной дальностью прыжков насекомых, то есть до обработки их КОМФИГом. Фуркасов постоянно занимался составлением подобных протоколов, объясняя, что столь важное и ответственное для развития науки дело никому нельзя передоверить. Контейнер, металлический короб с персональными ячейками для кузнечиков, мне также надлежало как можно скорее доставить Фуркасову. Они с Бур-Сакеевым привезут его в Елыкаево на служебной машине.
Я исполнил все в точности...»
«— Ваш пропуск!
У ворот Елыкаевского полигона стоял институтский вахтер, усач Охромеев. Как видно, специально вывезенный из Москвы. Такого сроду не бывало: днем ворота всегда нараспашку, на ночь их запирали на висячий замок, ключ прятали под камень.
— Очумел, что ли? — Я легонько плечом отодвинул хлипкого старика Охромеева. Словно из-под земли, вырос один из той самой пары блондинистых, что приезжали для инспектирования забора.
— В чем дело? — строго спросил он. Не у меня, а у Охромеева.
— Я ему — ваш пропуск, а он хулиганит, — наябедничал тот.
Блондинистый пристально взглянул на меня, и моя рука полезла в карман за пропуском. Хорошо еще, что таковой при мне оказался. Блондинистый выхватил картонную книжечку, раскрыл и принялся внимательно ее изучать. Поковырял ногтем фотографию. Сверил с моей внешностью. Вновь погрузился в изучение документа. Наконец вернул мне его и с заметной неохотою произнес:
— Проходите.
С десяток удивительно похожих друг на друга блондинистых молодцов уже расположились в разных точках полигона. Среди них прогуливался Бур-Сакеев под ручку с Фуркасовым. Между стойками навеса была натянута проволока, а к ней прикреплены листы ватмана с разноцветными таблицами и графиками: оформление для научного доклада.
— Кто это? — спросил профессор, указывая на меня.
Бур-Сакеев принадлежал теперь всей стране, а возможно, и всему прогрессивному человечеству. Где уж было ему выучить списочный состав собственной лаборатории?
— Это ваш сотрудник Каперсов, — объяснил Фуркасов. И добавил: — Каперсы — это такие ягодки.
— Стало быть, вы фрукт? — пошутил Бур-Сакеев, протягивая мне руку.
— Фрукт! Фрукт! — весело подхватил Фуркасов. — Еще какой!
— Мне ли не знать каперсов? — развил тему Бур-Сакеев. И рассказал, как шеф-повар из ресторана Дома ученых чуть ли не на коленях умолял его привезти из заграницы хотя бы килограмм каперсов. Без них нипочем ему не приготовить фирменного блюда, утки по-сингапурски.
— Мне бы с вами поговорить, — робко попросил я.
— После! После! — замахал руками Фуркасов. — Не приставайте с глупостями!..
С «глупостями» я уже как-то приставал. Не к Бур-Сакееву, тот был малодоступен, а к Фуркасову. Немедленный переход на крупные биологические объекты день ото дня все сильнее тревожил мое воображение.
Однажды мы с Фуркасовым возвращались из Елыкаева в Москву на служебном «Москвиче». Когда выехали с проселка на шоссе и перестало трясти, я, осторожно кашлянув в кулак, сказал:
— А что, Иван Иванович, не замахнуться ли нам на что-нибудь покрупнее?
Фуркасов сидел рядом с шофером, я сзади. Он обернулся и, прищурившись, начал выискивать в моем лице пусть мелкую, но важную деталь. Потом поинтересовался, что я имею в виду?
— Допустим, кроликов.
Фуркасов хмыкнул и спросил, что же в таком случае делать с кузнечиками? Ничего, сказал я, пусть себе летают, скачут.
— Значит, для вас с кузнечиками уже все ясно?
— В общем и целом...
— То-то и оно, что в общем и целом! — Фуркасов поднял вверх указательный палец. — А ясность должна быть полная!
Тогда я привел убедительный, как мне казалось, довод: время уходит, от нас ждут полезных для страны результатов.
— А опыты с кузнечиками, по-вашему, бесполезные? — изловил меня на слове Фуркасов.
Я смешался, принялся оправдываться. Разумеется, опыты с кузнечиками тоже полезные, полезней не бывает, но в то же время... Фуркасов прервал мою оправдательную тираду.
— Вот народ! — сурово заметил он. — Ну как с ними науку двигать? Всё им в Эйнштейны не терпится, в Чарлзы Дарвины, в Кулибины...
К чему он приплел русского механика-самоучку Кулибина, не знаю. На том разговор закончился.
Из-за ворот послышались громкие, возбужденные голоса. И сразу чей-то крик. Блондинистая команда навострилась и бегом туда. Мы с Бур-Сакеевым и Фуркасовым тоже пошли взглянуть, что там такое стряслось, за воротами.
Нашим взорам предстала страшная картина. На земле валялся младший научный сотрудник Самопалов. А блондинистый молодец (тот самый, что проверял у меня пропуск) сидел на нем верхом. Это было не только страшно, но еще и удивительно!
Вам когда-нибудь встречались люди, способные разламывать грецкие орехи, зажав по одному в кулак? Или готовые в одиночку вытащить из непролазной грязи засевшего «жигуленка»? А между тем, они спокойно живут среди нас. Один из них Самопалов. Не просто младший научный сотрудник, но еще и мастер спорта по штанге. Пусть не заслуженный, не международного класса, но мастер спорта.
А сейчас Самопалов лежал, погрузившись носом в пыль, а блондинистый проверяльщик пропусков, на вид не такой уж крепыш, без всяких церемоний заламывал ему руки за спину.
— Я ему — ваш пропуск, а он — пшел отсюдова! — громко возмущался старик Охромеев.
— Ваш сотрудник? — спросил блондинистый, расправившийся с нашей гордостью в области физкультуры и спорта.
— Наш! — подтвердил Фуркасов.
Но сразу он Самопалова не выпустил. Прежде переглянулся с одним из своих коллег, видимо, начальником или командиром. Только когда тот кивнул, поднялся и стал отряхивать пыль с брюк.
Фуркасов отвел Самопалова в сторону и принялся его отчитывать за более чем легкомысленное поведение.
На следующий день Самопалов подошел ко мне и произнес такую речь:
— Ты думаешь, он сильнее меня? Да я его одной левой, если по честному! — Он... (нецензурное существительное)... приемчик применил, каратист... (нецензурное прилагательное). А если без приемчиков, я эту... (нецензурное существительное плюс глагол)... как делать нечего!
Я выразил полное с ним согласие. Безусловно, он попался на приемчик, которыми владеют все блондинистые. Лучше с ними не связываться.
Время шло, а высокий гость все не ехал. Самопалов прилег на траве и моментально заснул, продемонстрировав необыкновенную крепость нервной системы. Согласитесь, человека только что изваляли в пыли, заламывали ему руки, а он спит себе, словно младенец. Блондинистые разгуливали по полигону. Бур-Сакеев и Фуркасов расположились в креслах под навесом и тихо беседовали. Привожу часть их беседы, то, что мне удалось услышать.
Фуркасов. Что конгресс?
Бур-Сакеев. Полный порядок.
Фуркасов. Культурная программа?
Бур-Сакеев. На этот раз скромненькая. Катанье на яхтах. Экскурсия на мулах в горы. Прием а-ля фуршет.
Фуркасов. Как был встречен ваш доклад?
Бур-Сакеев. Небывалый фурор. Публика неистовствовала. Репортеры посходили с ума. Заперся от них в номере. Один пролез через камин. Выскочил оттуда весь в саже...
Разомлевши от жары, я тоже вздремнул, пристроившись на контейнере с кузнечиками. Когда проснулся, беседа продолжалась, но речь шла о другой зарубежной поездке.
Бур-Сакеев. ...а угощение было чисто галапагосское. На первое супец из акульих плавников, на второе мясо морской черепахи, запеченное с молодыми побегами бамбука...
— Едут! — негромко, но внятно произнес начальник над блондинистыми. Я заметил у него портативную рацию. Тотчас одна часть его команды замерла на постах внутри полигона, остальные бегом кинулись к воротам. Бур-Сакеев с Фуркасовым тоже заторопились туда, одергивая пиджаки и поправляя распущенные завязки галстуков. Я увязался за ними.
К полигону приближался кортеж машин. Впереди гаишный «мерседес» с мигалкой на крыше. За «мерседесом» черная «Волга» со множеством антенн. Наконец правительственный «ЗИЛ». За ним еще великое множество «Волг».
Кортеж подъехал. Из «ЗИЛа», из передней правой дверцы, стремительно выскочил еще один, последний по счету блондинистый. (Господи! Сколько же их всего!) Он отворил правую заднюю дверцу и остался стоять, ее придерживая. Из двери, сначала ноги, затем остальное, выбрался плотный, кряжистый мужчина в возрасте. Лицо его мне показалось знакомым. Он часто появлялся в телевизоре, в программе «Время», в других программах. Указать точный его пост не берусь. Я вечно путаюсь в нашем государственном и партийном руководстве. Единственное, что могу сообщить, — присутствующие обращались к нему — «Евграф Сысоич».
Из «Волг» повылезали, как обычно пишут в прессе, «представители министерств и ведомств». Все как на подбор солидные и мордатые. Из одной «Волги» два юных очкарика извлекли наше академическое начальство, старенького академика-секретаря, и повели под руки. Бур-Сакеев изобразил на лице радостную улыбку и приблизился к Евграфу Сысоичу. Того уже успели взять в кольцо наружные блондинистые. На мгновение кольцо разомкнулось и пропустило внутрь профессора. Фуркасов остался поодаль, меня же черт дернул устремиться за Бур-Сакеевым. И тут же я взвыл от боли. Один из блондинистых как бы невзначай наступил мне на ногу. Вот еще какие у них приемчики!
Вокруг Евграфа Сысоича юлой завертелся лысоватый референт в дымчатых очках. Он и представил профессора.
— Товарищ Бур-Сакеев Ксаверий Игоревич, — произнес он, заглянувши в раскрытый блокнот.
— Как-как? — удивленно и даже, как мне показалось, испуганно переспросил Евграф Сысоич.
Референт повторил.
— Вы что же, еврейской национальности будете? — спросил Евграф Сысоич, протягивая тем не менее руку.
— Что вы! — запротестовал профессор. — Я чистокровный русак.
— Я так, к слову пришлось. — Евграф Сысоич обвел присутствующих озорным взглядом. Лица у всех просветлели, а у иных сделались просто умильными. — По мне хучь турок, — развил свою мысль высокий гость. — Ничего страшного!
— Мой дед вообще был православный священник.
— А-а-а, ну это хорошо... Ну, как вас там...
— Ксаверий Игоревич, — быстро вставил референт.
— Ну что, Игорич, накормим страну? Народ накормим?
Бур-Сакеев всем своим видом выразил готовность накормить и страну и народ.
— Я сейчас много езжу по различным регионам, — сказал Евграф Сысоич. — И вы знаете, крепнет уверенность...
Раздался одобрительный гул.
К Евграфу Сысоичу самостоятельно, без очкариков, протиснулся старичок-академик.
— Профессор Бур-Сакеев проводит интереснейшие опыты, — прошамкал он. — Огромный резонанс за границей...
— Что вы мне всё — заграница-заграница! — оборвал его Евграф Сысоич. — Думаете, заграница нас накормит? Вот вам! — Он сложил пальцы в кукиш и описал им широкую дугу, чтобы всем было видно, как накормит нас заграница. — Или демократы накормят, мать их?. Но!.. — Кукиш был распущен, взамен поднят указательный палец... — наука должна активно подключаться. А то, понимаешь, мать вашу!..
Многие из присутствующих переглянулись и тоже вскинули вверх указательные пальцы.
— Ладно! Веди! — приказал Бур-Сакееву высокий гость. — Показывай, что натворил, наоткрывал...
Ступая широко расставленными, короткими и негнущимися ногами, Евграф Сысоич вошел в ворота. Вахтер Охромеев вытянулся, лихо козырнул и гаркнул: «Здравия желаю!». За что был удостоен милостивого кивка. Следом за Евграфом Сысоичем вошла наружная блондинистая охрана, а уж за ней «представители министерств и ведомств».
Когда я вошел, в числе последних, Евграф Сысоич уже сидел в кресле под навесом. Свита усаживалась. Кроме блондинистых — те остались стоять позади охраняемой персоны. Фуркасов нашел себе занятие, подносил бутылки с прохладительными напитками и тотчас их открывал. Бур-Сакеев с указкой в руке подошел к развешенным плакатам и испросил позволения начать доклад.
Воспроизводить его я не стану. Речь профессора была пересыпана заковыристыми словечками столь же щедро, сколь хозяйка пересыпает солью шинкованную капусту. Но если вы настаиваете, вот некоторые образчики:
— Апробация новации сенсибилизирует алгоритм иррегуляции... Своевременная коррекция чрезвычайно привлекательна с позиций стабилизации и поляризации... Амбивалентная интрузия чревата интерференцией...
Самое удивительное, Евграф Сысоич, по-видимому, все понял. Во всяком случае, он несколько раз произнес «так-так», «интересно, черт возьми!», что тут же было отражено референтом в блокноте. Напряженные лица присутствующих также выражали понимание. А ведь речь шла о поистине головоломной теории КОМФИГа!
— Ладненько! — произнес Евграф Сысоич после того, как Бур-Сакеев поблагодарил присутствующих за внимание. Похлопал себя по коленкам и спросил: — У вас всё?
— Что вы! Теперь вас ждет самое интересное! — пообещал Бур-Сакеев. — На ваших глазах будут продемонстрированы сверхпрыгучие кузнечики, первый реальный результат КОМФИГа.
Перейдя на нормальный человеческий язык, профессор достаточно толково и вразумительно стал излагать суть эксперимента. Я находился при контейнере, облаченный в белоснежный халат. Готов был начать в любую минуту. По команде начальства мне предстояло вскрыть контейнер, достать из ячейки первого кузнечика и осторожно перенести в устройство наподобие пружинных весов, названное катапультой. Нажмешь педаль — кузнечик подбрасывается вверх, затем переходит в горизонтальный полет. Самопалову предстоит принимать его в пункте приземления, накрыть сачком... Черт возьми! Куда подевался Самопалов?
Порыскав глазами, я с ужасом увидел, что он по-прежнему дрыхнет в траве неподалеку от предполагаемого пункта приземления. Это хорошо, что он там, там ему и надлежит быть! Но не спящему, а полностью отмобилизованному, готовому накрыть сачком приземлившегося кузнечика. Что же блондинистые его не разбудили? Ведь это же явный прокол! Впрочем, у них другие функции.
Бур-Сакеев заканчивал описание предстоящего эксперимента. Команда начинать могла последовать в любой момент. Я не решался тронуться с места. Единственный, кто мог спасти положение, был Фуркасов. Но он был занят откупориванием бутылок с прохладительными напитками: по случаю жары спрос на них был повышенный. Я стал в открытую его приманивать знаками. Чудо, но мне это удалось. Фуркасов обратил на меня свой взгляд. По моей отчаянной жестикуляции понял, что не всё ладно. Я указал ему на Самопалова. Он схватился за голову. Бросил бутылки, подбежал и в два счета его растолкал. Самопалов поднялся во весь свой богатырский рост. Шумно потянулся... В этот момент Бур-Сакеев провозгласил:
— А теперь перейдем к эксперименту. Его проводит мой сотрудник Каперсов и его помощник Самопалов.
Я поклонился. Вскрыл контейнер, извлек первого кузнечика. Посадил его в чашку катапульты.
— Экземпляр номер одна тысяча двести шестьдесят семь! — громко объявил я.
— Ап! — скомандовал Бур-Сакеев. Совсем как предводитель акробатов в цирке при исполнении головокружительного трюка.
Я нажал ногой на педаль. Кузнечика подбросило вверх, и он полетел в направлении Самопалова. Едва кузнечик сел на траву, Самопалов проворно накрыл его сачком. В точке приземления воткнул заготовленную вешку. Евграф Сысоич наблюдал за всем этим в полевой бинокль. Самопалов принес мне в сачке кузнечика, и я поместил его в персональную ячейку в контейнере. Дальность полета или прыжка (как угодно) мы с Самопаловым измерили рулеткой.
— Тридцать семь метров пятьдесят один сантиметр! — объявил я первый полученный результат.
— А до обработки КОМФИГом этот же кузнечик прыгнул всего лишь на двадцать один метр ровно, — присовокупил Бур-Сакеев и показал всем заготовленный Фуркасовым протокол. — У нас как в аптеке. Можете не сомневаться.
Раздались одобрительные возгласы. Так повторялось каждый раз при испытании прыгучести очередного кузнечика. Когда было покончено с последним, Бур-Сакеев объяснил, что теперь, в московской лаборатории, насекомые будут подвергнуты подробному и всестороннему исследованию как на клеточном, так и на молекулярном уровне, дабы познать оставшиеся пока непознанными таинства и загадки КОМФИГа.
Евграф Сысоич переглянулся с референтом и обратился к Бур-Сакееву:
— Действительно, впечатляюще. Не знаю, как остальным, но лично мне понравилось... Когда можно ожидать внедрения в сельское хозяйство этого... вашего?..
— КОМФИГа, — подсказал референт...»
Комментарий автора. Якушкин сказал, что именно в этом месте Воланд вынужден был прервать чтение. Почему? Об этом в следующей главе.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |