Карета неожиданно остановилась. Чуть раньше, заглушая цокот лошадиных подков и скрип рессор, донесся снаружи рев возбужденной толпы.
— Стой!.. Стой, кому говорят!
Едва карета успела остановиться, в дверь бесцеремонно постучали.
— Открывай!.. Открывай, мать вашу!
Дверь рвали на себя. В окна полетели камни, но стекла выдержали, не разбились.
Воланд оторвался от рукописи, в недоумении поднял голову. Бегемот, разлегшийся на каминной доске, где также предавался чтению, снял очки и привстал на лапах.
Появился Коровьев. Приоткрыл на одном из окон шторы, глянул и отшатнулся. Лицо его выражало неподдельный страх и ужас.
— Мессир! — закричал он. — Вы вправе подвергнуть нас с Бегемотом самой свирепой экзекуции! И поделом нам!
— Почему меня? — возмутился Бегемот. — Чуть что, первое дело — я!
Странное дело, но Якушкин никакого страха не ощутил. Наоборот, его охватило непонятное веселье.
А карета продолжала сотрясаться от толчков и ударов. От пляшущего пламени свечей по драпировкам метались причудливые тени. Коровьев же, вместо того, чтобы что-то предпринять, пустился в пространные объяснения. По его словам, они с Бегемотом, получив указание от Воланда, как надлежит поступить с Шуртяевым...
«Шуртяев? — уловил фамилию Якушкин. — Да-да, есть такой. Знаменитый драматург. Пьесы на ленинскую тему. Заполонил ими все театры...»
А Коровьев продолжал. В пласте Времени ими с Бегемотом был прорыт туннель. Посредством него драматург был доставлен в обожаемое им революционное прошлое, точнее в Восемнадцатый год. Там (или лучше сказать — тогда) его шлепнули чекисты при попытке к бегству. В точности, как было ему предсказано Воландом.
Далее на Бегемота была возложена совсем нехитрая операция — заделать туннель намертво. Бегемот, очевидно, выполнил ее неудовлетворительно. Проще говоря, на халтурку. В туннеле остались щели, через которые уже в нынешнее время проникла масса народа из 1918 года.
— Кто эти люди и что они хотят? спросил Воланд.
— Российские санкюлоты, — объяснил Коровьев. — Устремились в будущее с голодухи, а тут тоже особенно нечем подхарчиться. Вот и буйствуют Бегемот проворчал что-то нелестное по адресу Коровьева. Это ему надо было проверить, не осталось ли щелей, раз он был назначен старшим по операции. Бегемот спрыгнул на пол и удалился, гордо подняв хвост.
— Не волнуйтесь, мы их живо утихомирим, — пообещал Коровьев и тоже исчез.
— Меньше всего я волнуюсь, — с усмешкой произнес Воланд. — Но ответ за недосмотр и халатность шельмецам придется держать.
Через мгновение Коровьев и Бегемот появились снова. Коровьев уже знакомым читателю солдатом с империалистической войны, Бегемот революционным матросом. Для пущей важности он, кроме маузера в деревянной кобуре, привесил к поясу несколько гранат-лимонок. Вместе с ними был и комиссар Кошкин, то есть Азазелло. Якушкин сразу узнал излюбленных персонажей советской драматургии.
Коровьев отомкнул задвижку дверцы, та распахнулась настежь. На подножке висели какие-то люди. Коровьев с криком «Именем революции!» принялся их сгонять, орудуя прикладом своей винтовки. Якушкин отодвинул штору на окне, прильнул к стеклу. Он увидел, как двое в овчинах лезли на козлы с явным намерением добраться до кучера в треуголке (но без лица) и сбросить его оттуда. Кучер нахлестывал нападавших по спинам кнутом, но те упрямо продолжали лезть. Множество рук пытались стащить с запяток негров лакеев. Хватали их за ноги в белых чулках. Негры держались мужественно. Ногами же и отбивались. В целом, как принято теперь говорить, ситуация находилась под контролем.
Подножка была наконец очищена. Кучер и негры-лакеи продолжали держаться. Отведавшие приклада коровьевской трехлинейки новых попыток влезть на подножку не возобновляли. Коровьев смело сошел вниз и подал знак комиссару Кошкину. Тот также спустился к толпе. Один Бегемот благоразумно остался на подножке.
— Почему шум? — спросил Кошкин-Азазелло.
Толпа разом утихомирилась. Кучера и негров лакеев на время оставили в покое. Теперь Якушкин смог разглядеть лица — изможденные, страшно худые, одни искажены гневом, на других печать немого отчаяния. Мужчины, женщины, все в немыслимой рванине. Попадались солдатские шинели, матросские бушлаты...
— Почему шум, граждане? — повторил комиссар Кошкин.
Толпа снова невнятно загудела. Вперед протиснулся неимоверный амбал, косматый, со звероподобным лицом. На нем был неожиданный цилиндр и офицерский френч без погон, надетый на голое тело. Ясное дело, анархист.
— Кого везешь? — крикнул он Кошкину-Азазелло. — Говори: буржуев? Дай нам буржуйского мясца отведать!
Толпа возбудилась. Послышались крики: «Буржуев везут! Бей их! Кроши!..» Комиссар Кошкин выхватил короткоствольный наган и несколько раз выстрелил в воздух.
— Спокойно, граждане! — произнес он в наступившей тишине. — Не верьте анархистам! Никаких буржуев и прочих эксплуататорских классов в карете нет! Данная карета реквизирована по постановлению ревкома у кровопийцы и царского прихвостня, графа Бобринского. Сам граф пущен в расход. А карету мы используем для революционных надобностей, для розыска контры и буржуазного элемента. Это говорю вам я, комиссар Кошкин!
— Верим! Верим! — раздались крики. — Да здравствует комиссар Кошкин!
— А кучер в шляпе зачем? А негры в ливреях на запятках? — не унимался амбал-анархист (возможно, также и террорист). — Ты нам давай не вкручивай!
Его коварный выпад, не моргнув глазом, парировал Коровьев. Кучер, объяснил он, бывший графский кучер. Состоит, как и прежде, при лошадях и карете, но уже на службе в ревкоме. Получает паек. Что касается негров, к ним тоже не может быть никаких претензий. Обыкновенные трудовые негры. Прежде закабаленные графом Бобринским, теперь свободные, как все. Тоже состоят при ревкоме. В поездках по городу выслеживают буржуазный элемент и всякую контру, знакомую им по прежней службе у графа.
— Если вы насчет ливрей и шляп, — закончил Коровьев, — то где же им, граждане, другую взять одежонку? Может, подскажете?
Но амбал-анархист лез напролом.
— Ты нам сказки не рассказывай! — крикнул он. — Ты мандат покажь!
«Комиссар Кошкин» достал из кармана куртки сложенный лист бумаги. Амбал-анархист протянул руку, чтобы взять, но его оттолкнул пожилой сивоусый рабочий в такой же, как и у Кошкина-Азазелло, кожаной фуражке. Он взял бумагу, развернул, надел очки в железной оправе и начал читать.
— Мандат правильный! — объявил он и вернул документ. Амбал-анархист тотчас исчез в толпе.
— Да здравствует наш славный вождь товарищ Троцкий! — бросил в толпу клич Кошкин-Азазелло.
Толпа ответила дружным «ура». Лица у всех сделались радостными.
— Да здравствует великий вождь мирового пролетариата товарищ Ленин! — внес свою лепту в подъем общего энтузиазма Коровьев.
Еще более мощное, многоголосое и несмолкаемое ура прокатилось над толпою. К Коровьеву и к Кошкину-Азазелло тянулись бесчисленные руки. Они едва успевали их пожимать. Бегемот также спустился вниз для обмена рукопожатиями с толпою. У женщин, которые были с малыми детишками, спрашивал, сколько детишкам годиков, как зовут, трепал их за щечки. Наконец все трое вернулись в карету. Дверца захлопнулась, и карета снова тронулась в путь, провожаемая ликующими криками толпы. Скоро все стихло, лишь по-прежнему ритмично постукивали об асфальт подковы да слышался скрип рессор.
— Что же с ними теперь будет? — спросил Якушкин.
— А ничего, — беззаботно отвечал Коровьев. Вся троица успела принять прежнее свое обличье.
— Эх, зря я не шлепнул из маузера эту анархистскую сволочь! — сокрушался кот Бегемот, не успевший остыть от встречи с революционными массами. — Он у меня просто плясал на мушке!
Воровато косясь на Воланда, Коровьев разъяснил, и почему-то одному Якушкину, что туннель, прорытый в пласте Времени с целью транспортировки Шуртяева в прошлое, сугубо индивидуального пользования. Другое дело, когда по нему поперли в противоположном направлении, то есть в будущее. В этом случае туннель способен пропустить за один раз хоть тысячу, хоть десять. Якушкин свидетель, сколько в итоге набралось. Возвращать их теперь по одному в Восемнадцатый год — задача непосильная. Пусть уж проживают люди из Восемнадцатого года в светлом будущем, раз устремились в него в революционном порыве.
— Ну как взыщешь с эдаких пройдох? — произнес с улыбкой Воланд. Вопрос был также адресован Якушкину.
— Мессир! Вы превратного о нас представления. Мы старались изо всех сил. Тут не вина наша, а беда. — Как и пристало революционному солдату, Коровьев не сдавался, держался до последнего.
— Прибавится теперь работенки у московской милиции, — с неожиданным лукавством заметил Бегемот.
Он как в воду глядел. Среди прочих напастей, обрушившихся на город, неожиданно Москву наводнили бомжи. И какие-то невиданные прежде. До того бедно и убого одетые, что одним своим видом вызывали сострадание. В последнее время их в городе хватало, но чтобы вот так, вдруг, и в таком колоссальном количестве...
Появлялись они повсюду, но большей частью в центре. Иные ввязывались в острые политические дискуссии, которые чуть ли не круглосуточно ведутся на Пушкинской площади, перед редакцией прогрессивной газеты «Московские новости». Новоявленные агитаторы высказывали откровенно большевистские взгляды. Призывали искоренить буржуазный элемент и вообще всех богатеньких. Призыв находил понимание и поддержку, невзирая на несколько старомодную терминологию. «Буржуазным элементом» определили зажравшихся кооператоров, от которых нет никакого спасения. Но когда проповедники социального равенства начали провозглашать здравицы в честь товарищей Ульянова-Ленина и Троцкого, их чуть не избили.
Всё это было отражено в рапорте сотрудника КГБ, откомандированного присматривать за политической тусовкой. Между прочим, на том рапорте одним из верхних чинов была наложена следующая резолюция: «Вполне сознательная провокация. Возможен прибалтийский след. Проверить».
Но это еще цветочки. Кое-кто из бомжей перешел от слов к действиям. Прямо скажем, противоправным. Участились случаи разбойных нападений на улицах. Выйдет, скажем, покупатель из магазина, где еще удавалось хоть что-то купить: батон хлеба или же мороженую скумбрию, а его бомж остановит, в фантастическом тряпье. Объяснит, что продовольственные излишки подлежат изъятию. Вырвет сумку и даже не убегает. Батон тут же в зубы, трескает, прохвост, с жадностью. И мороженой рыбкой не гнушается. С голодухи, это понятно. Но, согласитесь, всему есть свои приличия?
На Тверской, в аккурат перед Моссоветом, известный читателю амбал-анархист в цилиндре набросился на одного гражданина уже по непродовольственным мотивам. Как выяснилось, на директора советско-итальянского предприятия «Пицца по-неаполитански». С криком «Буржуй проклятый!» амбал-анархист начал сдирать с преуспевающего коммерсанта кожаное пальто на натуральном меху, приобретенное, как ни странно, в солнечной Италии, куда он выезжал для уточнения рецепта пиццы по-неаполитански.
К счастью, поблизости оказалась милиция. Кожаное пальто удалось отбить и возвратить владельцу. Ну, а амбал-анархист был доставлен в уже известное 83-е отделение милиции. Паспорта при задержанном, естественно, не оказалось, а была справка с печатью, выданная неким «Домкомом».
Из справки следовало, что ее владелец проживает в Спасо-Песковском переулке, дом 17, вход со двора. В порядке проверки довольно скоро установили, что такого дома по Спасо-Песковскому переулку не существует. Как, впрочем, и почти всего переулка: снесли в горячке благоустройства, при прокладке проспекта Калинина. Если кто и проживает ныне в Спасо-Песковском, состоящем из одного-единственного дома, так это господин американский посол.
Пригляделись получше — мать честная! Справочка-то датирована 1918 годом! Документ явно просроченный. На уточняющие вопросы амбал-анархист отвечал одними лишь призывами к ликвидации частной собственности во всех ее формах и проявлениях, включая кожаные пальто. Было принято решение подвергнуть его судебно-психиатрической экспертизе. Дальнейшая судьба амбала-анархиста мне неизвестна.
Упомяну о том, как двое несовершеннолетних и страшно чумазых мазурика приставали к прохожим на Театральной площади с вопросами, куда подевались котлы для варки асфальта, в которых они обыкновенно ночуют. Прохожие никакого объяснения на этот счет дать не могли, а советовали ехать на ночевку на Казанский вокзал, издавна славящийся обилием бомжей, проституток за рубли и прочих подозрительных личностей.
Что касается КГБ, то там в связи с нашествием бомжей упорно и целеустремленно искали «прибалтийский след». Пробовали связать их появление с загадочным исчезновением Шуртяева, что само по себе близко к логике. Но вскоре в Москве началось такое, что стало уже не до исчезнувшего Шуртяева и не до бомжей...
— Готов побиться о любой заклад, что они с Бегемотом специально изобрели кунштюк с пролезанием людей из прошлого в будущее, — сказал Воланд, вновь обратившись к Якушкину.
Тут Коровьева проняло, похоже, по-настоящему.
— Мессир! — воскликнул он с обидой в голосе. — Ну как у вас только язык повернулся сказать про нас такое? Вы нанесли нам смертельную обиду при госте!
Он достал из кармана наигрязнейший платок, принялся вытирать брызнувшие из глаз слезы и несколько раз громко высморкался. Бегемот насупился, также выражая крайнее неудовольствие словами Воланда. Но признался, что заделывал туннель в страшной спешке, поскольку пора было отправляться к Дому литераторов на выручку Якушкину...
«Выходит, они заранее знали, что произойдет в Доме литераторов? И чем закончится? — подумал Якушкин. — Ничего себе!»
— ...не исключено, — продолжал Бегемот, — что остались в туннеле кое-какие щелки. Только не в них, видно, дело, если прорвалось в будущее столько народу. Дело совсем в другом. Охваченные революционным порывом массы, устремившись в светлое будущее, способны не только пролезть в щели, но и смести любую преграду. А Воланд, не разобравшись хорошенько, возводит напраслину.
Азазелло, почему-то выведенный из-под всякого подозрения, помалкивал, лишь тихонько посмеивался.
— Ладно! — В голосе Воланда прозвучали примирительные нотки. — Что случилось, то случилось, теперь уже не поправить.
Мир и согласие были восстановлены. Но Воланд, равно как и Бегемот, что-то не торопился возобновить чтение, прерванное нападением на карету. Что касается Якушкина, то он полностью освоился с обстановкой и чувствовал себя так, словно путешествовал не в обществе самого Дьявола, а, скажем, ехал в обычном вагоне скорого поезда. Успел перезнакомиться с соседями по купе, узнал, кто откуда и чем занимается. И потекла непринужденная беседа о том, о сем. Не только для того, чтобы скоротать время, но и расширить представления о жизни и людях.
— Здорово как у вас получилось! — сказал он Коровьеву. — Ну прямо вылитый вы были солдат с империалистической войны.
— Пустяки, — отвечал Коровьев, — солдат или кто там еще. Важно быть знакомым с тем или иным героем, желательно видеть его живьем, остальное дело техники.
Якушкин поинтересовался, где это Коровьеву довелось наблюдать своего героя. Уж не в театре ли? На что тот сказал, что он совсем не театрал, но одну пьесу с революционным солдатом все же как-то видел. Правда, не объяснил, в каком именно театре.
— А я своего матроса скопировал сразу из нескольких пьес, — похвалился Бегемот. — Удалось создать обобщенный образ революционного «братишки». Без ложной скромности расцениваю как крупную творческую удачу.
И тут Якушкина осенило.
— Но это же замечательно! — воскликнул он. — Вы можете продлить жизнь любому герою пьесы: драмы, комедии или даже трагедии. Если он, конечно, не убит, как Гамлет или как Лариса из «Бесприданницы». Я всегда мечтал узнать, что произошло дальше с Хлестаковым, с тремя сестрами...
— Теплее! Теплее! — с загадочным видом произнес Азазелло.
Воланд метнул в него недовольный взгляд. Азазелло тотчас вынул круглое зеркальце, стал прихорашиваться, поправлять узелок галстука.
— Продлить жизнь можно не одним лишь героям пьес. Зачем обижать прозу? — сказал Воланд. — Я уже говорил вам, что для меня жанр не имеет значения.
— Вы, как всегда, гениально правы, мессир! — подхватил Бегемот. — Я давно нацелился превратиться в «Кавалера Золотой Звезды». Просто до жути хочется! Заветная мечта!
Воланд огорчил Бегемота. Сказал, что такое окажется не под силу даже ему, непревзойденному асу всяческих превращений. Насколько он помнит, действие романа разворачивается в абсолютно нереальных условиях. Да и герои далеки от живых людей...
— Будто вам не под силу создать и нереальные условия, — усмехнулся Якушкин. — По-моему, для вас раз плюнуть.
— Теперь холодно! — подал голос Азазелло.
— Помолчи! — прикрикнул на него Воланд. А Якушкину ответил следующим образом. Воссоздать любые условия: время и место действия, хоть каменный век, хоть древнеримскую империю, разумеется, несложно. Включая даже какую-нибудь планету или галактику, созданную писателем-фантастом. Под условиями нереальными он разумеет сознательное искажение действительности, совершенное автором произведения либо по требованию цензуры, либо по собственной инициативе, в корыстных целях. Вот такие, с позволения сказать, условия воссоздавать никому не удастся, равно и героев. Да и не к чему это.
— Мы опять ударились в теорию, — закончил Воланд. — А ведь я еще не дочитал вашу повесть.
Коровьев и Азазелло испросили позволения удалиться. Воланд снова взял в руки стопку страниц из рукописи Якушкина. Бегемот вспрыгнул на каминную доску и последовал его примеру.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |