Однако вернемся в январь.
Пятого числа, во второй половине дня, Сергею Митрофановичу позвонил помощник Председателя. Тот самый, с которым они на пару когда-то курочили самостийную выставку художников вредного направления. Помощник сказал, что Сергея Митрофановича вызывают, как он выразился, «на ковер» к Председателю.
Когда Сергей Митрофанович вошел в уже знакомый кабинет, то первым делом обратил внимание на икону в дальнем левом углу, тут же на нее и перекрестился. Председатель, выйдя из-за стола, этот его поступок в высшей степени одобрил. Поставил Сергея Митрофановича в пример другим сотрудникам центрального аппарата, которые при входе к нему в кабинет и лба не перекрестят, что он рассматривает не как признак рассеянности, а как проявление пренебрежительного отношения к нравственным устоям. Ведь для чего-то икона повешена?
Председатель пригласил Сергея Митрофановича присесть и перешел к делу. Сообщил, что созрело решение организовать в Комитете новое главное управление — по наблюдению и контролю за религиозными сектами. Другими словами, инквизиторское. Завтра будет подписан соответствующий приказ. Сверх того, на данное управление возложена задача противодействовать враждебным проискам нечистой силы. Правда, об этом в приказе ничего не говорится, но для посвященных должно быть яснее ясного.
— Ну, а начальником управления, я думаю, вы догадываетесь, кого мы наметили, — продолжал, улыбнувшись, Председатель и, не затягивая паузы, закончил: — Вас! Как самого опытного специалиста по нечистой силе. Одновременно вам присваивается звание генерал-майора.
Сергей Митрофанович нашел в себе силы встать и четко отрапортовать, что готов выполнить любое задание Родины. Председатель одобрительно покивал и сказал, что ждет от него предложений по структуре будущего управления, проект штатного расписания, схему взаимодействия с другими подразделениями Комитета.
Не забыв при выходе снова перекреститься на икону, Сергей Митрофанович на крыльях полетел к себе. Чтобы покончить с птичьими аллегориями, скажу, что в груди у него пели соловьи, а, возможно, и другие прекрасные или даже экзотические птицы. Он сел за стол, достал чистый лист бумаги и принялся рисовать на нем кружки, квадратики и ромбики, соединительные линии, сплошные и пунктирные, — структуру будущего своего управления.
Сунувшегося к нему зачем-то Дрынова он так шуганул, что у того лицо пошло красными пятнами. Непривычным для себя хамским тоном спросил: когда только капитан перестанет морочить ему голову всякой ерундой? «Уж кого-кого, а эту гниду я к себе в управление не возьму», — подумал Сергей Митрофаноич после того, как ошарашенный Дрынов вышел, осторожно притворив за собой дверь.
Через какое-то время позвонили из гаража и сообщили, что ему выделяется персональная «Волга». Естественно, с телефоном и двумя сменными шоферами. Спросили, по какому адресу завтра утром ее прислать. Предложили и сегодня доставить домой, но на разгонной машине. Сергей Митрофанович проявил скромность — сказал, что напоследок, так и быть, поедет домой на общественном транспорте. А еще позвонили из спецбуфета и поставили в известность, что он занесен в списки прикрепленных товарищей. Добро пожаловать закусить чем Бог послал, а также сделать заказ на дом из имеющихся в ассортименте припасов.
До позднего вечера Сергей Митрофанович прилежно занимался структурой инквизиторского управления. Прикинул несколько вариантов. Не остановившись ни на одном, рассудил, что утро вечера мудренее, и отправился домой.
В вагоне метро он думал о том, насколько круто переменилась его жизнь. Всё складывалось прекрасно и даже великолепно. В его воображении, и совсем не буйном, а вполне реалистического плана, рисовалось множество приятственных вещей. Например, государственная дачка в ближнем Подмосковье, закрытый санаторий под Ялтой, где отдыхают одни лишь комитетские генералы, и. наконец, новая квартира, как минимум четырехкомнатная, непременно в центре, с окнами во двор.
Эти превосходные идеи Сергей Митрофанович продолжал развивать, и когда шагал пешком домой от станции метро «Полежаевская». Вспоминал также, как совсем недавно он паниковал по поводу крепости режима, и совершенно напрасно. Режим еще достаточно крепок, не скоро еще развалится, на наш век хватит. Лучшее тому доказательство — недавние события в столице. Народ, взбудораженный происками нечистой силы, пошумел, посвергал правительство и утихомирился. Конечно, в том, что так обернулось, есть и его заслуга. Да что там — заслуга! Решающий вклад! Кто проинформировал руководство о появлении нечистой силы? Кто подсказал способ, как с нею сладить? Так стоит ли теперь корчить из себя скромника и пренебрегать законными благами и льготами? Одни на него сами посыпятся, другие придется уж выбивать.
Неожиданно Сергей Митрофанович с удивлением обнаружил, что находится в малознакомой местности. То ли по пути домой он не свернул, где обычно сворачивал, то ли, наоборот, свернул там, где не было никакого резону. Только оказался он на обширном заснеженном пустыре. Окна домов светились в приличном отдалении, среди деревянных вагончиков возвышался пустой многоэтажный каркас из железных балок. Темный силуэт подъемного крана довершал пейзаж заброшенной стройки. Позади что-то шипело и булькало. Пока Сергей Митрофанович соображал, где это он находится, чей-то голос позвал:
— Любезнейший!
Он увидел Коровьева! За ним в свете ущербного месяца матово поблескивала серебристая карета с шестеркой лошадей и каретным персоналом. Коровьев приближался танцующей походкой.
— Что же это вы, любезнейший голубчик, нарушили наше с вами джентльменское соглашение? — с печалью вопросил он.
Сергея Митрофановича охватил жуткий страх. Что бы ему перекреститься — наверняка бы Коровьев, как и в прошлый раз, в общественном туалете, сгинул. Но Сергей Митрофанович не только лишился дара речи — руки у него одеревенели.
— Ну, как же, как же! — наседал Коровьев, забегая то справа, то слева. — Мы с вами договорчик заключили, что вы будете помалкивать, а вы вон что натворили. Договорчик, милейший, дороже денег и даже самой жизни!
Из-за спины Коровьева вынырнул еще один, много ниже ростом. В том, что это тоже черт, не было ни малейшего сомнения: на одном глазу бельмо, изо рта торчал кривой клык. Единственный его зрячий глаз был широко раскрыт и прямо-таки буравил несчастного Сергея Митрофановича.
— Козел вонючий! — заорал он. — Падло! Сука лягавая! — Этот одноглазый и низенький был явно с приблатненным сюжетом.
И тут Сергей Митрофанович увидел самого, по-видимому, у них главного: Дьявола, или же Сатану. Тот находился возле кареты, стоял, облокотившись на открытую дверцу. Сергею Митрофановичу зачем-то приспичило задать самому себе каверзнейший вопрос: кто у них главнее — Дьявол или Сатана? И не одно ли это и то же? И еще один вопрос, столь же каверзный, сколь и неуместный, — какому воинскому званию Дьявол или Сатана соответствует? Простые черти наверняка полковники. Сатана (он же Дьявол) в таком случае не ниже генерал-майора. А возможно, и маршал?
Пока он ломал голову, лицо самого главного придвинулось к нему вплотную, хотя его обладатель по-прежнему находился возле кареты. Вот ведь какая немыслимая штука!
— Заканчиваем, — вполне явственно произнесло сепаратное лицо.
Сергей Митрофанович попятился и в тот же миг свалился в какую-то жуткую пропасть. Адская боль разлилась в каждой клеточке его организма. Рот, раскрытый в безнадежной попытке позвать на помощь, наполнился обжигающим паром, и он с головой погрузился в кипяток.
Тело его нашли на третий день, когда бригада ремонтников прибыла ликвидировать давнишний пропуск в теплотрассе. Колодец оказался доверху наполненным кипятком, пришлось откачивать помпой. Откачали и увидели мертвое тело.
Хоронили Сергея Митрофановича с духовым оркестром, но в закрытом гробу, поскольку вид его, сварившегося заживо в кипятке, был ужасен. По какой причине оказался он на безлюдном пустыре, объяснить никто не мог. Не исключено, что кого-то выслеживал... Дела заводить не стали, списали на несчастный случай. Председатель КГБ на похоронах отсутствовал, но прислал от себя венок. А начальником Инквизиторского управления назначили одного боевого генерала, который прежде исполнял интернациональный долг в Республике Афганистан...
Между прочим, капитан Дрынов в роковой для Сергея Митрофановича вечер приходил к нему отнюдь не с ерундой, а с наиважнейшими вестями. Но тут снова небольшая предыстория.
Выйти на Банкетова Дрынову удалось всего двумя днями раньше. Старик уезжал в Питер, его пригласили отсмотреть какую-то премьеру в театре, и он остался там встречать Новый год. Когда Банкетов вернулся в Москву, Дрынов дозвонился до него и попросил разрешения подъехать.
Банкетов принял его мордой об стол: дальше прихожей не пустил, разговаривали стоя. На заданные вопросы отвечал кратко, в подробности не вдавался. Да, он пару раз встречался с литератором Якушкиным, пробовал пристроить в театр его повестушку, только ничего из этого не получилось. И, уж конечно, он не в курсе, где в данный момент пребывает означенный Якушкин. Короче, отвяжитесь и будьте здоровы.
Дрынов отбыл несолоно хлебавши, но и убежденный в том, что негостеприимный старик всего не сказал, что-то такое скрывает. Поставить его телефон на прослушивание было минутным делом.
Поработав с накопившимися за сутки записями телефонных разговоров, Дрынов выделил одну-единственную: Банкетов звонил Валерии Гряжской, главному режиссеру театра «У Красных Ворот». Причем звонил домой. Среди прочего состоялся у них обмен мнениями о недавнем скандальном происшествии в Кремле, о кусающемся кролике. О том, какого следует ожидать от кролика следующего подвига. Интересовался Банкетов и Якушкиным, спрашивал, не удалось ли его отыскать. Валерия отвечала, что знать ничего не знает об Якушкине, и постаралась свернуть разговор.
Так в поле зрения Дрынова попала Валерия Гряжская. Пришлось пригласить на исповедь в гостиницу «Будапешт» преемника Басавлюка в театре «У Красных Ворот», дежурного электрика. Новый «добровольный помощник» сообщил, что, по общему мнению, с Валерией в последние дни творится что-то странное. В театр она почти носу не кажет. Актриса Дашнакова прилюдно высказывала даже не предположение, а уверенность в том, что у Валерии начался новый роман, но вот с кем — непонятно. Все предложенные обществом кандидатуры были Дашнаковой решительно отвергнуты: она готова поклясться здоровьем, что речь идет о мужике, которого никто не видел и не знает. Скорее всего, об иностранце.
И тут в голове у Дрынова родилась совершенно изумительная идея. А что, если этот «мужик» вовсе не иностранец, а... Якушкин?
Я понимаю, необыкновенная интуиция капитана Дрынова может породить у читателя известное недоверие к автору этих строк. Но согласитесь, ведь Дрыновых в особых учебных заведениях чему-то да учат и уж, конечно, развивают интуицию, оперативное чутье.
Дрынов раскрутился на полную катушку. Добыл у технарей автофургончик, начиненный сказочной аппаратурой, с помощью которой можно фотографировать даже в полной темноте и подслушивать разговоры, ведущиеся за толстыми кирпичными стенами. Люкс, а не техника!
На следующее утро этот самый автофургончик с надписью «Школьные завтраки» на борту был оставлен в переулке перед домом Валерии. Два высококлассных специалиста нацелили аппаратуру на ее квартиру, что на третьем этаже.
Я не стану описывать всех научно-технических тонкостей — они представляют интерес для специалистов определенного профиля, а таковых, я надеюсь, среди моих читателей не окажется. А если окажутся, тем более разъяснять им нечего. К тому же сверхъестественные ухищрения оказались излишними: около четырех часов пополудни в одном из окон раздвинулись шторы и стал виден молодой человек. Прильнув к стеклу, он с заметной тоской взирал на переулок. Пока он находился в пределах прямой видимости, его успели сфотографировать, и не единожды. Превосходного качества фотографии были тотчас доставлены на Лубянку. После недолгого их изучения, сверки с фотографией Якушкина, добытой в отделении милиции по месту его прописки, Дрынов распознал того, кого длительное время разыскивал.
Вот с каким потрясающим известием влетел он в тот вечер в кабинет Сергея Митрофановича — и наткнулся на совершенно хамское к себе отношение.
Другой бы тут, ей-Богу, спасовал. Но не капитан Дрынов! Он решил, что Сергей Митрофанович на старости лет совсем сбрендил, с ним, видно, каши не сваришь, и помчался к собственному дяде генералу. Не столько с жалобой на Сергея Митрофановича, сколько рассказать всё как на духу. Дядя генерал нажал какие-то свои особые кнопки, и Дрынову через голову Сергея Митрофановича был спущен приказ: арестовать этой же ночью опасного государственного преступника Якушкина, скрывающегося на квартире гражданки Гряжской, а также и саму Гряжскую — потом разберемся. Дядя генерал рассчитывал тем самым уестествить и Сергея Митрофановича, ибо после памятного совещания у Председателя КГБ утвердился во мнении, что Сергей Митрофанович жуткий пролаза и отпетый карьерист. Уестествить такого в радость.
А за толстыми кирпичными стенами дома сталинской постройки, в квартире на третьем этаже, разворачивался финал романа Валерии и Якушкина. После Бала тиранов что-то в Валерии надломилось, она уже не могла смотреть на окружающий мир прежними глазами. Действительность казалась мелкой и незначительной. И не было прежнего восторга перед Якушкиным.
На первой же репетиции в театре она учинила скандал. Репетировалась современная пьеса, по жанру — стопроцентная «чернуха». Пока без декораций и без костюмов. Очень скоро Валерии невмоготу стало наблюдать, как ее актеры, в импортных шмотках, сытые и преуспевающие, изображают кто бомжа, кто опустившегося алкоголика, кто неприкаянную наркоманку. «Прекратите это блядство!» — закричала она в гневе. Досталось и сидевшему на репетиции автору, миловидному литературному мальчику. Валерия швырнула ему в лицо тетрадь с пьесой, назвав ее бездарной стряпней, к которой она больше пальцем не прикоснется! И умчалась прочь из театра.
Одна мысль не отпускала Валерию — суждено ли ей снова увидеть Воланда? Или же на Балу тиранов он распрощался с нею навсегда? Втайне она надеялась на новую встречу и в своих разъездах по городу все время высматривала, не появится ли где серебристая карета.
А телефон, как и газеты и телевизор, приносил неутешительные вести. В Москве, да и по всей стране разворачивалась религиозная свистопляска. Вспыхнувшие волнения улеглись. «Что же твой кролик? — с вызовом спрашивала Валерия у Якушкина. — Спекся?». О новых подвигах кролика Кузи что-то не было слышно.
В те же дни произошло событие, может, и не столь глобальное, но крайне огорчительное: Валерию покинула Лайма Карловна — без всякого предупреждения отбыла к сестре в Ригу. «Латыши должны жить в Латвии», — так объяснила она свой отъезд. Тотчас разладился быт. Валерия до сих пор не имела представления, где и как добываются продукты, а это оказалось совсем непросто. Чистоту и порядок в квартире сменил жуткий раскардаш.
А Якушкин томился вынужденным затворничеством. Валерия все дни допоздна где-то моталась, оставляя его одного. Он пробовал работать, только ничего не получалось. Точно так же, как и для Валерии, Бал тиранов не прошел для него бесследно. Придуманные было сюжеты фантастического толка, и довольно складно придуманные, тут же нещадно им браковались. Увиденное на балу по силе своей превосходило любую фантастику. О чем же тогда писать? Может быть, о Калигуле? О Ричарде III? Или Ленине? Так ведь о них о всех уже столько понаписано! Под силу ему будет сказать что-то новое?
По-детски наивной виделась ему теперь и собственная повесть о кролике Кузе. Что за чепуха! Кролик, пробуждающий укусом совесть в человеке! Попался бы он тому же Калигуле!.. Потому и Воланд, материализовав Кузю, в итоге мало чего добился.
Оставалась надежда на то, что впечатления от Бала тиранов постепенно улягутся, разложатся по тайникам памяти, прорастут новыми побегами творческого воображения и фантазии. Родятся и новые сюжеты, и образы — надо только запастись терпением.
Очередная попытка приступить к работе каждый раз заканчивалась тем, что он... включал телевизор и тупо смотрел всё подряд, пока не возвращалась Валерия. «Ты опять не работал?» — спрашивала она. Он не знал, что ей ответить.
Не раз порывался он уйти. Бросить всё к черту, вернуться домой, увидеть Мишеньку, повиниться перед Леной. Что же его удерживало? Боязнь ареста? Странное дело, но об этом он меньше всего думал. Его удерживала любовь. Занятый творческими проблемами, он всё же не мог не заметить перемены в Валерии. Ее любовь утекала, как песок в песочных часах, как время, отпущенное приговоренному к смертной казни.
А он любил ее по-прежнему, может быть, даже сильнее. Пробовал себя успокоить — ночами в постели Валерия была всё такая же страстная и ненасытная. Но в неистовстве ее ласк угадывалось отчаяние, приближение развязки...
На исходе ночи в дверь позвонили. Валерия спала, а Якушкин лежал без сна рядом с ней. Он вышел в прихожую и тихонько спросил: кто там?
— Открывайте, свои, — послышался приглушенный голос Азазелло. Когда Якушкин отпер дверь, Азазелло с деланным спокойствием сообщил, что надо уходить: с минуты на минуту явятся их с Валерией арестовывать. Опередив Азазелло, в квартиру вошел кот Бегемот.
Якушкин вернулся в спальню, зажег свет, разбудил Валерию. С трудом объяснил ей, в чем дело. Оба начали торопливо одеваться.
— Возьмите с собой драгоценности, — сказал Азазелло. — Сюда вы навряд ли вернетесь.
— Пропади они пропадом! — воскликнула Валерия. — Нашли тоже, о чем беспокоиться!
Между тем Бегемот расположился в кресле, прихватил с журнального столика газеты и напялил очки.
— Поглядим, что пишут, — сказал он и зевнул, прикрыв лапой рот.
Азазелло подошел к окну. Он не стал возиться со шпингалетами, а, верный своим привычкам, вышиб раму ударом кулака и показал жестом, чтобы Валерия и Якушкин забрались на подоконник. Едва они залезли, как перед ними, почти вплотную к стене дома, плавно и бесшумно опустилась карета. В приоткрытой дверце виден был Коровьев.
— А вы? — Якушкин обернулся к Бегемоту. Того целиком скрывала развернутая «Вечерка».
— Я вас прикрою, — ответил Бегемот из-за газеты и добавил: — Чего только не сделаешь ради хороших людей!
— Скорее! — свистящим шепотом произнес Азазелло.
Якушкин первый, Валерия за ним ступили с подоконника в карету. Снизу хлопнуло несколько выстрелов. Азазелло вошел последним, и карета, покачнувшись, поднялась над крышами, после чего перешла в горизонтальный полет...
Через считанные секунды в квартиру ворвался капитан Дрынов вместе с четверкой молодцов из группы захвата. Входную дверь отперли предварительно подобранной отмычкой, разбежались по комнатам, но обнаружили одного лишь черного кота — тот по-прежнему находился в спальне и читал «Вечерку».
— Если вы грабители, драгоценности на подзеркальнике, — с презрением произнес он.
Дрынов замер ошеломленный. Никогда прежде не доводилось ему иметь дело с говорящими котами. Бегемот же свернул газету и потряс ею в воздухе.
— О чем хочешь пишут! — Котяра сменил презрительный тон на доверительный. — А вот насчет Сергея Митрофановича вашего цыц-молчок. Оно и понятно — боец невидимого фронта. Впрочем, могло еще не попасть в вечерние новости.
— А что с ним такое? — попробовал Дрынов вступить с котом в диалог.
— Скоро узнаете, — отвечал Бегемот, отложив «Вечерку», и принимаясь за «Московский комсомолец».
— Диалог прервался. Дрынов начал красться к креслу, а молодцам из группы захвата махнул, чтобы те заходили слева и справа.
— Вы мне мешаете знакомиться с прессой! — раздраженно прошипел Бегемот.
Дрынов прыгнул, вытянув руки, но загреб пустоту: Бегемот успел ловко перелететь на подоконник, с него — на висевшую на одной петле раму и уселся на ней.
— Чему вас только в спецучилищах учат! — произнес он с откровенной издевкой.
Этого Дрынов уже не мог вынести. Сильно оттолкнувшись, он снова прыгнул, рассчитывая ухватить пристроившегося на раме кота — тому, вроде, и деваться было некуда. Но ухватил лишь верхний край рамы. Кот снова улизнул и оказался на подоконнике, а Дрынов повис на раскачивающейся раме. Изогнувшись, пытался ногами дотянуться до подоконника, чтобы вернуться в комнату, но в какой-то момент петля не выдержала, оторвалась, и он в обнимку с рамой полетел вниз. Бегемот с поднятой лапой проследил падение, закончившееся глухим ударом.
— Finita la commedia!1 — произнес он, обращаясь к застывшим в оцепенении молодцам из группы захвата. Снял очки, оставил их висеть на шейной цепочке и вылетел в окно, слившись с ночной темнотой.
Карета приземлилась на Воробьевых горах, на знаменитой смотровой площадке перед Университетом. Все вышли.
— Прощайтесь с Москвой, — произнес Воланд. — Вам придется покинуть этот город. И вообще страну. Но вы не тревожьтесь — мы перебросим вас, куда пожелаете.
Якушкин молчал. Валерия несколько раз отрицательно качнула головой.
— Я не хочу, — еле слышно сказала она.
— Вы меня, наверное, не поняли. Вас обязательно схватят, начнут допрашивать, терзать, мучить. Спокойной жизни у вас больше не будет.
Опередив Коровьева, который уже всплеснул руками и готов был выступить с пространной расшифровкой Воландовых слов, Валерия на этот раз громко, с вызовом, сказала:
— А зачем мне спокойная жизнь? Я хочу с вами. Навсегда!
Наступила пауза. Воланд и Коровьев переглянулись.
— Что я должна делать? Принять яд? Я готова.
Воланд принял решение.
— Ну зачем же испытывать такие страшные муки? — сказал он, улыбнувшись. — Если вы того пожелали, я сердечно рад, мадам... Разденьтесь! — неожиданно приказал он.
Не отрывая взгляда от Воланда, Валерия принялась сбрасывать с себя одежду. Непослушные ее дрожащим пальцам крючки и пуговицы вырывались с мясом. Она вынула шпильки из прически, и лавина густых волос обрушилась на ее голые плечи. И вот уже совершенно нагая стояла она босиком на снегу перед Дьяволом.
Воланд развел руки в стороны, распахнул плащ. Валерия подалась к нему всем телом, и он заключил ее в объятия. Она исчезла внутри необъятного плаща. Всё это заняло несколько секунд. Воланд снова развел руки, распахнул плащ и выпустил Валерию.
— Оказывается, так просто! — Валерия громко рассмеялась. — Знала бы наперед, на балу бы еще напросилась.
Якушкин с дрожью следил за превращением своей возлюбленной в ведьму. Розовое тело Валерии словно светилось изнутри, черты лица сделались резче. Но одновременно разгладились и морщины, она помолодела лет на двадцать, в глазах не осталось и следа от переживаний, сомнений и метаний последних дней. Валерия глядела озорно и весело.
— Мессир! — обратилась она с глубоким поклоном к Воланду. — Отныне я ваша верная служанка. Составлю компанию Гелле.
— Превосходно сыграно! — воскликнул Коровьев. — Я аплодирую.
И гаер несколько раз хлопнул в ладоши.
— Мы уж как-нибудь сыщем вам другое занятие, поближе к вашей первой профессии, — отвечал Воланд, являя собой, кажется, само добродушие.
Коровьев и Азазелло начали поздравлять Валерию с превращением в ведьму. Подошла и Гелла, молча накинула на нее алый плащ.
— Ну, а вы? — обратился Воланд к Якушкину. — Как говорится, лиха беда начало?
Якушкин сжал руки, опустил голову, но тут же гордо поднял ее и взглянул прямо в глаза Воланду.
— Нет! — непривычно звонким голосом произнес он.
Валерия громко рассмеялась. Резко оборвала смех, подбежала к Якушкину и крикнула с надрывом:
— Трус! Мессир, я всегда знала, что он жалкий трус!
— Это вы напрасно, мадам, — мягко возразил Воланд. — Решение, которое он принял, требует не меньшего мужества, чем ваше. А возможно, и большего.
В этот момент со стороны обрыва к Москве-реке послышался треск раздвигаемых кустов и на площадку поднялся, перемахнув через баллюстраду, Бегемот.
— Насилу ушел! — объяснял он, с трудом переводя дыхание. — Погоня была что надо. За мной по пятам гнались десять тысяч сыщиков, бессчетные своры собак. Через минуту они будут здесь.
Но Воланд эту информацию, похоже, проигнорировал. Во всяком случае, заметного эффекта она не произвела.
— Вы хорошо подумали? — продолжал он, обращаясь к Якушкину. — Вы отдаете себе отчет, что вас ждет?
«Моя роль сыграна, — пронеслось в сознании Якушкина. — Он отнял у меня всё — творение моего ума и сердца, саму способность к творчеству, женщину, которую я люблю. Единственное, что у меня осталось, — это гордость. Но ее не отнять даже Сатане». А вслух он сказал много короче:
— Да... Уезжайте.
— Как угодно, — Воланд круто повернулся на каблуках и пошел к карете. Свита, включая теперь и Валерию, последовала за ним. Неожиданно от нее отделился Коровьев. Он вернулся к Якушкину, и вид у него был непривычно растерянный.
— Что же это вы, а? — заговорил он с придыханием. — Может, передумаете? Так славно бы покатили, с ветерком... — Его лицо исказилось гримасой непритворной жалости. — Не желаете следовать примеру вашей подруги, и не надо, — увещевал он. — Подкинем вас в какую-нибудь расчудесную Швейцарию, с высочайшим уровнем жизни. Заживете кум королю... на берегу Женевского озера...
— Оставь его! — донесся из кареты голос Воланда. — Уговоры бесполезны.
Коровьев сразу сник, ткнулся головой в плечо Якушкину и, понурясь, пошел к карете.
Но прежде, чем экипаж тронулся, из него выскочил Азазелло. Он подбежал к Якушкину и сунул ему в руки плетеную корзину.
— Мессир считает ваш с ним договор исполненным и возвращает вашего кролика, — сказал он и снял котелок в прощальном приветствии.
Карета, коротко разогнавшись, взмыла в воздух, пересекла Москву-реку и сделалась невидимой.
Якушкин открыл корзину: кролик Кузя сидел, уютно поджавши под себя лапы. На какое-то мгновение Якушкину показалось, что вместо кроличьей морды проступает детское личико с широко раскрытыми глазами. Он не успел прийти в себя от изумления, как...
Несколько машин с воющими сиренами и включенными фарами дальнего света подъехали одновременно с трех сторон — от Киевского вокзала, со стороны Университета, с Ленинского проспекта. Из машин выскочили люди. Якушкин мигом вытащил кролика из корзины и опустил на землю. Кролик пересек смотровую площадку и скрылся в кустах за обрывом к Москве-реке.
К Якушкину подбежали. Для начала зачем-то начали заламывать ему руки за спину. С двумя легкими щелчками замкнулись на запястьях наручники. Его всего ощупали — очевидно, искали оружие. Наконец повели к машине, запихнули внутрь и увезли...
А карета, отлетев от Москвы на пару сотен километров, начала разваливаться на части. Отстегнулись и сгинули в ночи запятки с живописными лакеями неграми. Сковырнулся с козел и кубарем полетел вниз кучер в треуголке, но без лица. Лошади тут же порвали упряжь и поскакали сами по себе. Шесть теней одновременно вырвались из разваливающегося экипажа и вскочили на лошадей, успевших превратиться из серых в яблоках в вороных скакунов с длинными гривами. Раздался оглушительный свист проказника Бегемота, и началась отчаянная, захватывающая дух скачка. Всадников было шестеро, ровно столько, сколько было лошадей. Это заставляет меня предположить, что исход последней сцены на Воробьевых горах был спланирован Воландом заранее. Куда на этот раз он направлялся? Не знаю. А посему предлагаю читателю проститься с Воландом и его свитой. Но пока еще не со всеми героями моего повествования.
На следующее утро Председатель КГБ, как обычно, прибыв на работу в 8.30, сидел в своем кабинете и знакомился с оперативной информацией за минувшие сутки. В том числе и с донесением о том, что арестован некий Якушкин, предположительно, причастный к недавним загадочным событиям в столице. Сообщалось также, что при попытке его задержания выпал из окна работник Центрального аппарата капитан Дрынов. Со множественными переломами и ушибами внутренних органов он доставлен в госпиталь и находится в реанимации.
Неожиданно послышался шорох. Председатель оторвался от оперативных сводок и увидел возле дверей... серого кролика! Зверек раскачивался на всех своих четырех лапах, готовясь к прыжку. Реакция Председателя была мгновенной. Он выхватил из лямки под мышкой пистолет, с которым никогда не расставался, и разрядил в кролика всю обойму. Последние две пули настигли кролика в полете.
Кролик упал на пол, перевернулся несколько раз и забился в предсмертных конвульсиях. А Председатель, выйдя из-за стола, присел на корточки и внимательно за ним наблюдал. Когда кролик затих, он нажал кнопку звонка. Вошел помощник. Председатель не стал ему выговаривать и читать нотации за то, что в его кабинет проник кролик, да еще и с агрессивными намерениями. Он просто велел убрать мертвого зверька и замыть кровь на полу, что и было исполнено помощником без привлечения третьих лиц.
Кролика он завернул в ковровую дорожку и отнес в машину. Председатель поначалу решил передать его ученым, чтобы те разобрались с удивительным феноменом природы, но передумал: к чему лишние толки? Он велел вывезти труп куда-нибудь подальше и закопать.
Помощник дождался сумерек и отвез на машине мертвого кролика Кузю в Сокольники, где закопал его поблизости от летнего павильона «Дубки», замечательного тем, что пиво здесь разбавляют в гораздо меньшей степени, нежели в других пивных точках. Операция далась помощнику непросто: грунт был мерзлый, пришлось долбить ломом. Провозился он до полуночи.
Возвратившись домой, помощник для согрева принял стопаря, но этим не ограничился. Пил всю ночь напролет. Пил и плакал горючими слезами. Жене, которая пыталась его урезонить, говорил, что пропала теперь его буйная головушка и еще что-то в том роде. А ведь прежде помощник славился беспримерной трезвостью. Если и случалось ему выпивать, то только по случаю семейных и революционных праздников.
Утром на службу он не явился и загулял напропалую, словно какой-нибудь отпетый алкаш. Председатель, достаточно высоко ценивший своего помощника, вызвал его и провел душеспасительную беседу. Тот дал честное партийное слово бросить пить — и бросил. Но лишь на какое-то время. В конце концов пришлось с ним расстаться.
Вылетев из органов, помощник неожиданно бросил пить и ударился в общественно-политическую деятельность. Выступал на митингах, охотно давал интервью, сам писал статьи в газетах и журналах левого направления. О своих бывших сослуживцах и о Председателе, в частности, он сообщал такие захватывающие подробности, что народ балдел от восторга. Вскоре бывший помощник сделался исключительно популярной личностью и в конце концов был избран Народным депутатом.
Истинные причины столь разительной трансформации долгое время оставались неясными. Но вот однажды в интервью некоей радиоволне он, бывший помощник Председателя КГБ, а ныне отъявленный прогрессист и демократ, поведал о том, как закапывал в Сокольниках мертвого кролика. Того самого, что перекусал в Москве массу государственных, политических и общественных деятелей и чуть было не укусил самого Председателя КГБ, но тот успел застрелить зверька из пистолета. При этом бывший помощник сообщил вот какую подробность.
Когда он опускал тельце в вырытую яму, что-то заставило его развернуть ковровую дорожку, чтобы в последний раз поглядеть на мертвого зверька. И что же он увидел? Вместо оскаленной кроличьей морды — невинное детское личико!
Конечно, КГБ выступил с опровержением, а Председатель даже грозился подать в суд на бывшего помощника за клевету. Но почему-то не подал. Нам же небезынтересно вот еще что. Той же весной поблизости от павильона «Дубки» в Сокольниках вырос розовый куст со множеством алых цветов и бутонов. Куст цвел до первых заморозков. Никто его здесь не сажал, и авторитетные ученые отнесли куст к очередному необъяснимому явлению природы.
Примечания
1. Комедия окончена (ит.).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |