Эпилог

Покойный Сергей Митрофанович ошибался в своих прогнозах относительно прочности режима. Прошел год, минул другой, и режим рухнул. Рассыпался в прах, как рассыпается трухлявый мухомор, стоит лишь его легонько зацепить палкой. Какую тут роль сыграл повторный визит в Москву Воланда и сыграл ли вообще, судить не мне, а читателю.

Кстати, слухи о том, что Воланд повторно побывал в столице, распространились широко и повсеместно. А началось с интервью, которое дал одному журналисту бывший капитан КГБ Дрынов.

После падения из окна он едва не последовал за Сергеем Митрофановичем на тот свет, но врачам удалось его спасти. Сейчас Дрынов служит коммивояжером в фирме, торгующей пылесосами и стиральными машинами. В интервью он не утверждал, что общался с Воландом, зато твердо стоял на том, что имел дело с его приближенным, говорящим котом, и по милости этого самого кота сильно расшибся. Но никакого зла на него не держит, поскольку сам виноват — нечего было кота арестовывать. А вычислил он, что означенный кот имеет самое прямое отношение к Воланду и кличка его — Бегемот, вот каким образом. Находясь в госпитале на вытяжке, он впервые прочитал роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» и обнаружил полное сходство кота с литературным персонажем. В единственном числе Бегемот появиться в Москве не мог, а прибыл вместе с Воландом и выполнял его оперативные задания.

И словно прорвало плотину! Заговорили дружно молчавшие до сих пор участники знаменитого экономического совещания в Кремле. В газетах и журналах стали приводиться подробнейшие описания Воланда, Коровьева, того же Бегемота (в кошачьем и человечьем обличье).

Тут нежданно-негаданно объявился в Москве Басавлюк. Он исхитрился бежать с острова Тута-Моту на лодке, и в океане его подобрал сухогруз. Басавлюк вернулся в театр «У Красных Ворот», которым после таинственного исчезновения Валерии Гряжской руководит Дашнакова. Басавлюк по-прежнему работает там администратором и развлекает актеров байками о своих необыкновенных приключениях. Выступил он и по телевизору, в передаче, посвященной загадочным явлениям природы. Рассказал о том, как Азазелло при содействии Коровьева и Бегемота вышиб его из Москвы и забросил на крошечный тихоокеанский островок. О том, что он ходил в «добровольных помощниках» Басавлюк скромно умолчал.

Кстати, продмаг на Остоженке, откуда Басавлюк принял старт, существует и поныне. А вот уборщица Фаина, увы, отошла в лучший мир: ее в пьяном виде сшиб грузовик, проезжавший по той же Остоженке.

В брожение умов внес посильную лепту и Иван Степанович Перетятько. В последнем номере своего журнала перед тем, как журнал благополучно скончался, не выдержав конкуренции, Иван Степанович тиснул очерк под названием «И мое знакомство с нечистой силой». В нем подробно разбирался давнишний инцидент у Триумфальной арки. Правда, тот факт, что Бегемот предъявил ему томик «Записок постового», которые даже еще не были написаны, был тактично опущен.

Только успела общественность свыкнуться с мыслью о том, что Воланд и вправду снова посещал Москву пошли новые толки, и связаны они были с так называемым «летним» путчем, который иные острословы нарекли еще и «дурацким».

Так, к примеру, выяснилось, что непосредственным поводом к путчу стала шифрограмма, полученная Председателем КГБ не от кого иного, как от Николая Павловича Евдакова, президентского советника. Да-да, от того самого, с кем в роковой для себя декабрьский вечер прогуливался на Патриарших прудах покойный драматург Шуртяев.

К моменту начала путча Николай Павлович находился вместе с Президентом в Крыму, в его летней резиденции. И вот в один прекрасный день Председатель КГБ получает шифрограмму за подписью Евдакова. В ней ясно и недвусмысленно сообщалось, что Президент тайно снюхался с демократической оппозицией и не сегодня-завтра турнет в отставку мордатого Премьер-Министра, поддаст под зад коленом Министру обороны, вышибет с должности и Вице-Президента. А начнет с Председателя КГБ.

Затребовали Евдакова, предъявили ему шифрограмму. «Всё врут, собаки!» — такова была его бурная реакция. Он отрицал всякую причастность к компетентным органам, клялся, что с потрохами предан Президенту, а шифрограмма — возмутительная фальшивка. Клятвы клятвами, но отыскалось у Николая Павловича и стопроцентное алиби. Накануне дня отправки шифрограммы он с разрешения своего шефа отбыл из Крыма на пару — тройку дней в Кабардино-Балкарию поохотиться на оленей. Не верите — справьтесь у тамошних егерей.

Стали допрашивать охрану президентской резиденции: не ошивался ли кто из посторонних там в означенный день? Охрана дружно ответила: такого быть не может. Правда, один из охранников вспомнил что во время очередного обхода служебных помещений он обнаружил, в коридоре, ведущем к шифровальной комнате, преогромнейшего кота черной масти. Характерная деталь: на голову кота была напялена флотская бескозырка с надписью золотыми буквами «Черноморский флот». Охранник решил, что какой-то подвыпивший моряк подшутил над безответным животным. Но приглядевшись, он увидел, что ленты безкозырки кот прихватил зубами — так обычно поступают моряки во время шторма. Стало быть, флотский головной убор пришелся коту по душе.

По словам того же охранника, кот в бескозырке вел себя вполне миролюбиво, выгибал дугой спину, терся о ноги. Он настолько понравился охраннику, что тот решил его покормить, и побежал на кухню за едой. Когда он вернулся в коридор с порцией сосисок повышенной калорийности, никакого кота там уже не было.

Однако закончим с шифрограммой. Председатель КГБ показал на следствии, что тотчас после ее получения он созвал совещание с участием всех упомянутых в ней лиц. На нем было принято решение ввести в Москву войска с танками и БТРами.

И началось буквально светопреставление. На командиров воинских подразделений, введенных по холодку утром в город, обрушились по радио приказы высшего командования. Кто их конкретно отдавал, было совершенно непонятно. По-видимому, разные лица, поскольку каждый новый приказ обязательно противоречил предыдущему. Эфир на обговоренных заранее частотах наполнился россыпями морзянки. Периодически ее покрывал то трехэтажный мат, то душераздирающее мяуканье. А еще прорывалась трансляция оперы Шарля Гуно «Фауст» с участием Лючано Поваротти, Николая Гяурова и оркестра под управлением Герберта фон Караяна.

Еще большую сумятицу и неразбериху внес загадочный генерал-полковник, разъезжавший повсюду на вездеходе-амфибии. Несмотря на лето, был он в шинели и в папахе серого каракуля. Один его вид вызывал дрожь в коленках даже у самых мужественных людей. Вообразите: на одном глазу бельмо, изо рта выпирает кривой клык, плюс огненно рыжие усы. Впоследствии дошлые люди опознали в нем еще одного члена Воландовой свиты — Азазелло. Размахивая перед командирами частей и подразделений заряженным пистолетом и даже постреливая в воздух, он гнал их «наводить порядок» — кого в Чертаново, кого в Мневники, кого в Свиблово. На робкие вопросы, что означает наведение порядка, клыкастый генерал отвечал отборным матом и угрожал за невыполнение приказа расстрелом на месте. В результате танки и БТРы бессмысленно носились по городу, уродуя асфальт.

Убедившись, что войска сделались неуправляемыми, руководители путча вызвали из Подмосковья часть особого назначения. Проще сказать, батальон головорезов. Им предстояло взять штурмом правительственное здание на набережной Москвы-реки, где засели ненавистные демократы. Головорезов разместили на городской окраине, в недавно построенном дворце спорта.

И вот их командиру звонят под вечер, и не откуда-нибудь, а от самого Министра обороны, и ставят в известность о том, что с целью поднятия боевого духа у личного состава к ним направляется знаменитый юморист-сатирик. Он проведет творческую встречу, после чего головорезы бодро и весело погрузятся в БТРы и под покровом ночной темноты двинут выполнять боевую задачу.

Юморист-сатирик прибыл в считанные минуты. Предъявил мандат с печатями. По словам тех же головорезов, был он длиннющего роста и страшно худой, при усишках, одет в клетчатый пиджачок. Все дружно признали в нем популярного поэта-пародиста. Для большей, видно, хохмы он нацепил на нос пенсне... Я полагаю, нет нужды объяснять читателю, что это был Коровьев.

Для затравки он рассказал несколько анекдотов острого содержания. Потом пошел сыпать стихами и пародиями, былями из собственной жизни. Головорезы валились от смеха на спортивные маты, коими был устлан зал, где происходила творческая встреча. Когда все вдоволь насмеялись, «поэт-пародист» неожиданно пригласил собравшихся перекусить на скорую руку.

В зале тотчас появилась симпатичная и приветливо улыбающаяся официантка в кружевной головной наколке с двумя обширными подносами в руках. А на подносах — мать честная!.. Я не хочу сказать, что головорезов неважно кормили, но даже им не каждый день выпадало лакомиться черной и красной икоркой, нежнейшей лососиной и наипостнейшим окороком. Что касается напитков, то все они были заграничные — шотландские виски, коньяк «Мартель», настоящая испанская мадера. Откуда что взялось?..

Через четверть часа всё было кончено. Головорезы надрались в лоскуты. Когда пришло время выступать, они уже дрыхли мертвецким сном на матах и громко храпели. Растолкать их было совершенно невозможно. А «поэт-пародист» и симпатичная официантка бесследно исчезли.

После того, как стало ясно, что путч провалился, его главари решили дать деру. Срочно связались с одной дружественной арабской страной: оттуда ответили: ждем, будем рады оказать гостеприимство. Рванули во Внуково, где был приготовлен самолет. Остальное известно. Самолет приземлился ни в какой не в арабской стране, а в Крыму, где беглецы были немедленно арестованы. Почему так вышло, до сих пор остается загадкой. Ходили слухи, что в последний момент по чьему-то приказу экипаж самолета был полностью заменен. Новый экипаж состоял из высоченного и худющего командира корабля в пенсне, рыжего штурмана с бельмом на одном глазу с выпирающим изо рта клыком, круглолицого, похожего на кота бортмеханика и симпатичной бортпроводницы. У нее запомнился лишь синеватый шрам на шее. После приземления самолета экипаж собирались арестовать вместе с путчистами. Группа захвата ворвалась в кабину — а там пусто! Такое впечатление, что самолет летел и, что самое удивительное, приземлился вообще без всякого экипажа!

Общественность утвердилась во мнении, что Воландова свита (пусть не он сам) способствовала провалу «дурацкого» путча, но раздался окрик из-за океана от нашего соотечественника, знаменитого писателя, твердо стоящего на позициях, знаменитого писателя, твердо стоящего на позициях реализма. Где это видано, вопрошал он, чтобы литературные персонажи появлялись в реальной жизни? Всё это околесица и образованнейщина. Чем заниматься чепухой, лучше бы взяли да и восстановили дореволюционный алфавит, с полезными буквами «ять» и «фита», а также с мудрыми правилами старинной орфографии.

К любым окрикам из-за океана, в особенности если они исходят от соотечественников, у нас относятся как к директиве, не меньше. В газеты и журналы, и в левые и в правые, и во всякие прочие, помчались курьеры с заявлениями от видных политиков, а также от деятелей культуры: ни в какого-такого Воланда не верим, не приезжал он в Москву, и всё тут. Среди них упомяну лишь театрального режиссера Карнаухова, в недавнем прошлом, напомню, непревзойденного постановщика спектаклей на революционную тему.

По прошествии той славной поры какие только коленца Карнаухов ни откидывал. Выступая однажды по телевизору, он, чтобы отмыться от большевистской скверны (подлинное его выражение), на глазах у обалдевших телезрителей собственноручно сжег свой партбилет, что едва не привело к пожару в телестудии, но, слава Богу, обошлось. Затем Карнаухов взял да и принял иудаизм. На обряд обрезания пригласил представителей театральной общественности. Когда стрелка политического компаса качнулась в сторону православия, он за несколько дней до повторного крещения Руси заявил, что жутко разочаровался в иудаизме, и вместе с женой, чадами и домочадцами принял обряд крещения. Теперь Карнаухов поспешил высказать свое суждение относительно Воланда. Он призвал не тратить силы и энергию в бесполезных спорах о том, был ли или нет Дьявол в Москве, а разобраться с той нечистой силою, которая до сих пор кишмя кишит в столице. Он имел в виду бесов-коммунистов. Карнаухов со всею серьезностью утверждал, что по сию пору при посещении Сандуновских бань, где, к счастью, все посетители голые, он у многих наблюдает хвосты. Необходимо в предельно сжатые сроки поголовно освидетельствовать народонаселение на предмет выявления хвостатых. Выявленных следует поместить в надежно охраняемые резервации, дабы они не могли больше смущать людей бесовскими штуками. Сказанное никак не воспринималось как аллегория, и тут стало ясно, что нарколог Птицын, регулярно пользовавший Карнаухова, видно, махнул рукой на своего давнего пациента, а быть может, тот ему что-то не доплатил. Так или иначе, но допился знаменитый режиссер до делириума, то есть до белой горячки, что, безусловно, наносит серьезный ущерб отечественному театральному искусству.

Тем не менее Карнаухову не замедлил дать отпор писатель-патриот Пролазов. Он заявил, что толки о Воланде исходят от демократов. А сочинили они фантастическую версию о посещении Москвы Дьяволом в попытке отвлечь внимание общественности от собственных провалов во внутренней и внешней политике. Что касается «хвостатых бесов-коммунистов», то он, сохранивший, в отличие от Карнаухова, свой партбилет, в самое ближайшее время пройдется нагишом по Тверской, дабы желающие могли убедиться в отсутствии у него хвоста. Он призывает всех истинных коммунистов последовать его примеру и выйти на демонстрацию. Впрочем, прогулка Пролазова нагишом по Тверской и, тем более, демонстрация не состоялись. Московский полицмейстер, или по-нынешнему шериф, предупредил, что разгуливать в голом виде никому он не позволит — не то что по Тверской, но даже и по глухому переулку. Тогда находчивый Пролазов разослал в редакции газет свои фотографии исключительно в обнаженном виде, с тыла, но они не были напечатаны. Помещение в газетах таких фото могло быть расценено властями как откровенная порнография, что грозило крупным штрафом.

Наконец проснулись булгаковеды. До сих пор они зарабатывали на жизнь гаданиями, кого изобразил Михаил Афанасьевич в образе Воланда: Сталина, Максима Горького или кого еще. В разразившихся спорах и дискуссиях они уловили угрозу собственному благополучию. А ну как все решат, что Воланд он и есть Воланд?.. Собравшись на международный симпозиум в одном итальянском городе, булгаковеды быстренько договорились о том, что никакого Воланда в Москве не было, а вот исследования, кого Булгаков вывел в его образе, необходимо расширить и углубить.

Но многие, в особенности, молодежь, упрямо продолжали верить в то, что Воланд со своею свитой не так давно побывал в Москве. Образовалось «Общество друзей Воланда» и провело митинг на Патриарших прудах. Состоялась, хотя и со скрипом, но всё же санкционированная властями, демонстрация. Ее участники несли плакаты и транспаранты с лозунгами — «Да здравствует Воланд!», «Слава Коровьеву!», «Кот Бегемот — большой молодец!». Противостояние двух полярных позиций неумолимо обострилось. И надо же такому случиться, что в эту самую пору я познакомился... с Якушкиным.

Мой школьный приятель, по профессии врач-психиатр, заведует отделением в одной из московских психиатрических клиник. Как-то мы с ним сошлись и заспорили всё на ту же тему — посещал ли Воланд повторно Москву или нет? Как всякий уважающий себя врач-психиатр, мой приятель считал это несусветными домыслами и бредом. Попутно сообщил, что у него в отделении есть больной, который тоже утверждает, будто неоднократно встречался с Воландом, так что не худо бы освидетельствовать и всех прочих, кто утверждает нечто подобное.

Не знаю, что меня дернуло, но я попросил предъявить мне этого больного. После недолгих уговоров приятель согласился.

И вот в один из июньских дней я отправился на южную окраину Москвы, в психиатрическую клинику.

Я опускаю малозначащие подробности. Приятель предупредил, что больной по фамилии Якушкин хотя и неизлечим даже в отдаленной перспективе, но в общении совершенно безопасен. Приступы, когда он впадает в буйство, случаются не чаще одного раза в месяц и приходятся обычно на полнолуние...

В кабинет вошел высокого роста человек с седым ежиком волос, одетый в больничную пижаму. Был он невероятно худ, лицо изможденное. Нам разрешили спуститься во двор. Впоследствии я чуть ли не каждый день в течение месяца наезжал в клинику. Все наши беседы происходили один на один на скамейке под липой. Возвратившись домой, я каждый раз записывал всё, что рассказал Якушкин. Тогда я еще не отдавал себе отчета, зачем это делаю.

Среди прочего Якушкин поведал мне, чего он натерпелся в Лефортовской тюрьме после ареста. Его допрашивали чуть ли не круглосуточно, требовали, чтобы он признался в связях с иностранной спецслужбой, которая снабдила его кусающимся кроликом. В конце концов его направили на судебно-психиатрическую экспертизу. Он был признан невменяемым, и по этой причине суд над ним (всё за ту же хулиганскую выходку в Доме литераторов) не состоялся. Его заперли в психушку, а после того, как режим пал, перевели в клинику, к моему приятелю.

Мне показалось, что Якушкин как-то сразу проникся ко мне симпатией. Я не стал скрывать, что не чужд сочинительства, пописываю короткие юмористические рассказики, даже изредка печатаюсь. Поначалу я воспринимал Якушкина как душевнобольного человека, которого долгое время мучают галлюцинации. Но чем дальше углублялся он в свое повествование (а рассказчик он был превосходный), тем сильнее росла во мне убежденность, что так оно и было на самом деле.

В июле я уехал в отпуск, а когда вернулся в Москву, меня ожидало печальное известие. Позвонил все тот же приятель и сообщил, что Якушкин умер.

Я не успел опомниться, как снова раздался телефонный звонок. Звонила жена Якушкина Лена, теперь уже его вдова. Она сказала, что незадолго до смерти Якушкин сообщил ей, что некоторые черновики своей повести «Похороны охотника» он вложил «на счастье» в томик Булгакова, который находится в книжном шкафу. Он просил передать их мне, если их, конечно, не изъяли при обыске.

На другой день я съездил за черновиками и познакомился с малоприметной и невзрачной Леной. Видел я и сына Якушкина Мишеньку, ему уже минуло пять лет. В квартире я застал также пухлого очкарика с ранней лысиной. Он представился: «Володя, физик». По моим беглым наблюдениям, физик Володя готовится стать Мишеньке отчимом, если уже не стал. Что поделать, жизнь берет свое... Узнал я, что соседа Якушкина, буяна-грузчика Колыванова, посадили за драку по той самой 206-й статье, по которой собирались судить самого Якушкина.

Всё сходилось к тому, чтобы засесть писать роман. Приступил я в августе, писал всю осень, зиму. Закончил в мае.

Когда я в очередной раз упирался в стену и слова переставали вязаться в фразы, я отправлялся на Востряковское кладбище и подолгу сидел у могилы Якушкина, размышлял о его несчастной судьбе. А может, наоборот, счастливой, кто знает?.. Поездки эти мне помогали. Я сдвигался с мертвой точки, роман летел к завершению.

Теперь, когда он написан, Якушкин как бы отошел в тень. Я реже о нем вспоминаю, а чаще думаю о человеке, который могучей силою своего таланта создал Воланда и Коровьева, Бегемота и Азазелло. И с благоговейным трепетом склоняю перед его памятью свою неприкаянную голову.