Почти весь день, а это было уже тридцатое декабря, Валерия и Якушкин провели в постели. Валерия позвонила в театр и отменила репетицию. На вопрос секретарши, когда ее ждать, — поминутно звонят, заходят, интересуются, — Валерия весело послала секретаршу к черту. «Ты обалденный мужик! — говорила она Якушкину. — В жизни со мной никто подобного не вытворял. Ты изверг, ты садист. Ты всю меня истерзал, измучил...» И снова сжимала его в объятиях.
А что же Якушкин? Он пребывал в восхитительном и сладостном тумане. Прежде особых мужских доблестей он за собою не знал. Его отношения с Леной? Ну что тут можно сказать? Лена была первой и единственной женщиной, которая отдалась ему. Это произошло за несколько дней перед тем, как они расписались. Как и большинство советских людей, оба они имели о сексе достаточно смутное представление. За Лену окончательно судить не берусь, а Якушкину, если и случалось размышлять на эту тему, то как о чем-то постыдном, но, увы, физиологически необходимом. Оттого и герои его произведений выглядели бесполыми фантомами.
После рождения Мишеньки их любовный пыл почти и вовсе сошел на нет. Лена за день сильно уставала, а Якушкина сжигала совсем иная страсть — сочинительство. Их бесхитростный и торопливый секс, раз в неделю или даже реже, впору обозначить «исполнением супружеских обязанностей», как тактично выражались классики в минувшем столетии.
И вдруг необъяснимый взрыв страсти! «Пиршество плоти», как не преминули бы выразиться те же классики. Уж не Коровьев или даже сам Воланд превратил Якушкина в «обалденного мужика»? Чего не знаю, того не знаю.
Лайма Карловна восприняла появление в квартире очередного мужчины достаточно спокойно. В один из антрактов Валерия накинула халат, вышла и попросила у нее чего-нибудь поесть. Лайма Карловна не заставила себя долго ждать. Спустя несколько минут она вкатила в спальню сервировочный столик на колесиках. Яства, может, и уступали тем, которыми Коровьев с Геллой потчевали Якушкина в карете, но еда была доброкачественной, вкусной и обильной. Явилось и шампанское из холодильника.
С аппетитом уплетая бутерброд с печеночным паштетом, Валерия принялась строить планы на будущее.
— Ты напишешь пьесу, а я поставлю, — объявила она. — Обкатаем спектакль здесь, а там повезем за границу. Меня везде примут, только свистни.
Якушкин признался, что пьес он до сих пор не писал. Банкетов взялся протолкнуть в театр его повесть. В случае, если клюнет, обещал связать с опытным перелицовщиком. Но повести «Похороны охотника» более не существует: он в присутствии Воланда сжег все экземпляры в обмен на материализацию кролика Кузи.
— Ты совершил подвиг! — воскликнула Валерия. — Кто еще способен на такое?
Теперь же, по ее глубокому убеждению, Якушкину не остается ничего другого, как сочинить новое произведение. Не повесть и не роман, а пьесу. Никаких перелицовщиков! Она этих паразитов знать не желает! Якушкину удалось вставить словечко, сказать, что дело стало за малым — он не представляет, как пишутся пьесы, нет опыта.
— Но это же очень просто! — простонала Валерия. — Слева пишешь имя своего героя, справа то, что он говорит...
Текст, который сочинит Якушкин, такого уж большого значения не имеет, на репетициях его все равно переиначат. Другое дело — сюжет. Но и тут нечего долго ломать голову: сюжет сам плывет в руки. Новая пьеса будет о том, как их с Якушкиным соединил Дьявол. То есть не их буквально, а двух одиноких и несчастных в своем одиночестве людей. Они живут скучной и безрадостной жизнью. И вдруг является Дьявол. Но не злой, а очень добрый. Он их соединяет, и они моментально влюбляются друг в друга. Короче, новый вариант «Фауста», но со счастливым концом.
Валерия разлила шампанское и предложила выпить за их будущий спектакль. Ледяное шампанское не охладило ее пыл, а еще сильней раззадорило. От грандиозных перспектив просто дух захватывало. Благодаря зарубежным гастролям Якушкин приобретет мировую известность. Следующую пьесу ему закажет знаменитый парижский театр «Буфф дю Нор». Или же миланский «Пикколо-театр», Не исключено, что его пожелают заполучить и на Бродвее. В любом случае ставить спектакли пригласят ее. Все это будет как нельзя кстати, из страны давно пора мотать: жизнь становится все ужаснее и скоро вообще станет невыносимой.
Ошеломленный Якушкин начал было прикидывать сюжет, выстраивать композицию. Взгляд его сделался отсутствующим. Возможно, это и вызвало у Валерии новый прилив любовной страсти. Или же она встревожилась тем обстоятельством, что Якушкин, погрузившись в задумчивость, утратил к ней интерес. Так или иначе, но она набросилась на него и повалила в постель. Упал на пол и разбился выроненный Якушкиным бокал. «К счастью! К счастью!» — восклицала Валерия, покрывая поцелуями лицо возлюбленного. И Якушкину стало уже не до сюжетов и не до композиций...
И вот наступил последний день Старого года. В полдень Валерия умчалась в свой театр. Оттуда без конца звонили, все не на шутку обеспокоены, по какой причине она не объявляется. Перед отбытием Валерия отвела Якушкина в смежный со спальней кабинет, усадила за письменный стол и велела, не мешкая, приниматься за пьесу.
Облаченный в махровый купальный халат Валерии Якушкин взял шариковую ручку, покусал ее кончик. В голове у него царил совершеннейший сумбур, слова не шли на ум. Он принялся покрывать бумагу изображениями Воланда и членов его свиты, включая кота Бегемота.
За этим занятием застала его возвратившаяся домой Валерия. Спросила, как ему работалось. Якушкин, покраснев, быстро убрал в карман изрисованные листы и признался, что он пока еще только на подступах к будущему произведению.
Обедали в столовой. Лайма Карловна подала на стол и деликатно оставила их одних. За обедом они вспомнили о приглашении на бал к Воланду. Приглашение имело место, но как им воспользоваться? Где состоится бал?
Якушкин сказал, что следует ждать сигнала или знака, на что Валерия мудро заметила: не дождутся — тоже не беда: встретят Новый год дома вдвоем. Можно податься и к ней в театр, там тоже встречают. Или в один из «творческих» домов, в тот же Дом литераторов. Нечего попусту ломать голову, возможности неограниченные.
После обеда легли соснуть. Утомленный бурной сексуальной жизнью, Якушкин мгновенно уснул. Уснула и Валерия, обняв за шею возлюбленного...
Оба проснулись одновременно от странного писка. Якушкин сел на постели, протер глаза. На подзеркальнике, отражаясь в притемненном зеркале, копошились человечки размером в карандаш. Крохотные мужчины в кафтанчиках и завитых паричках и столь же крохотные дамы в кринолинах успели открыть шкатулку, где Валерия держала свои драгоценности. Кто вытаскивал бусы, кто браслеты или кулоны на цепочках. Две микроскопические дамы едва не подрались из-за бриллиантовой серьги, каждая тянула изо всех сил серьгу на себя и тонюсеньким голосом заявляла о своих правах на драгоценность.
— Это Коровьев, его номера, — шепнул Якушкин на ухо не на шутку встревожившейся Валерии.
И действительно, в зеркале возникло отражение Коровьева. На этот раз он был во фраке и в цилиндре. Коровьев снял с головы цилиндр и, подойдя к зеркалу, произвел им кругообразное движение. В тот же миг крошечные человечки оставили драгоценности и начали прыгать в цилиндр. Когда запрыгнул последний, Коровьев, словно фокусник, продемонстрировал пустой цилиндр. А вываленные драгоценности запихнул назад в шкатулку. Он объяснил, что не его это «номера», а проказника Бегемота. Тот оставил свои честолюбивые устремления по части музыкальных конкурсов и возомнил теперь себя великим изобретателем. Изобрел, в частности, микропутов, очень ими гордится и повсюду рассовывает.
Коровьев был учтив, но и озабочен. Он не отказался от бокала шампанского. Потягивая вино мелкими глотками, сказал, что замучился с подготовкой бала. Взять хотя бы проблему, как Валерии и Якушкину проникнуть в помещение, избранное мессиром для праздника. Задачка посложнее, чем ограбление госбанка. Подъезд охраняется вооруженными солдатами из отборных частей. Как мимо них проскочишь? Загробным жителям, а из них состоит большая часть приглашенных гостей, это проще простого: они бесплотны и неосязаемы. Но как быть с живыми людьми?..
Измерив на глазок оставшееся в бокале шампанское, Коровьев небрежно заметил, что проще всего было бы приостановить, как он выразился, земное существование Валерии и Якушкина. Яд он постоянно держит при себе. Подсыпать его хотя бы в шампанское не проблема. Но он же не злодей и не изверг? Пришлось изрядно потрудиться, но способ найден: Якушкин и его возлюбленная (он не сказал — любовница) будут на балу в качестве живых людей!
Коровьев допил шампанское, встал, надел цилиндр, хлопнул ладошкой по донышку, объяснил, что ему пора. Он надеется, что бал удастся на славу. Вина будут литься рекой, запасы неограниченны, танцы до упаду, ангажированы сразу несколько оркестров. Предусмотрены различные аттракционы, лотереи и викторины. Словом, развлечения на любой вкус.
Он уже откланивался, но Якушкин нашелся и спросил, куда, собственно, надлежит им явиться. Коровьев, подражая Воланду, стал клясть жуткую свою забывчивость. Достал из бокового кармана две карточки. Одну церемонно вручил Валерии, другую Якушкину. Вот что было на карточках напечатано затейливым шрифтом:
«ИМЕЮ ЧЕСТЬ ПРИГЛАСИТЬ ВАШЕ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО НА БАЛ ТИРАНОВ, КОТОРЫЙ СОСТОИТСЯ в НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ В МАВЗОЛЕЕ ЛЕНИНА НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ. СЪЕЗД ГОСТЕЙ В 23 ЧАСА 55 МИНУТ. МУЖЧИН ПОКОРНЕЙШЕ ПРОСЯТ БЫТЬ ВО ФРАКАХ ИЛИ В СМОКИНГАХ, ЖЕНЩИН В ВЕЧЕРНИХ ПЛАТЬЯХ».
Якушкин хотел спросить, что это за безопасный способ проникновения в Мавзолей и что означает «Бал тиранов». Почему — «тиранов»? Он оторвался от пригласительного билета, но Коровьева уже и след простыл.
Валерию больше занимала проблема, какое на бал к Сатане надеть платье. Она открыла шкаф и стала примеривать одно за другим. Спрашивала мнение Якушкина. Остановились на платье из черных кружев с глубоким декольте.
Между тем было уже начало одиннадцатого. Якушкин пошел принимать душ. Затем ванную оккупировала Валерия. Якушкин переоделся в смокинг и прочие принадлежности мужского туалета, которые вручила ему в карете чертовка Гелла. Валерия долго не выходила из ванной, но наконец вышла. Вид у нее действительно был шикарный. На обнаженные плечи она накинула норковый палантин, не забыла надеть и драгоценности.
— Знаешь, о чем я сейчас думала? — сказала она, осторожно ласкаясь к Якушкину, чтобы не повредить макияжу. — Я думала о словах Коровьева... — И пояснила: — Он же поначалу собирался дать нам яду. Может, в этом и заключалась бы высшая мудрость? Погибнуть вместе, когда нам с тобой так хорошо, как никогда не будет.
Впервые Якушкина кольнуло мрачное предчувствие. Но его удалось прогнать прочь. Он поспешил успокоить Валерию: Коровьев известный враль, к его словам нельзя относиться серьезно... Валерия молча отстранилась.
Они вышли из подъезда в половине двенадцатого и направились к «вольво», брошенному чуть поодаль. И тут перед ними затормозило такси. В распахнувшейся двери видна была улыбающаяся физиономия Азазелло. Он приглашал садиться.
Едва сели, Азазелло объяснил Валерии, что ее «вольво» слишком хорошо известен московским гаишникам.
— И не им одним, — добавил он многозначительно.
Такси вырулило на Тверскую и понеслось в направлении Манежа. Азазелло объехал вокруг Манежной площади и подкатил к Историческому музею. Здесь он высадил своих пассажиров, извинившись, что не сможет их дальше сопровождать, поскольку у него совершенно неотложное дельце в Цирке на Цветном бульваре. Присоветовал держаться Никольской башни и — умчался.
Вновь сюжет моего повествования привел на Красную площадь. Сейчас здесь было пустынно. Маячило несколько милиционеров, да еще слонялись неприкаянные топтуны-наружники. Валерия поинтересовалась, какая из Кремлевских башен Никольская. Якушкин указал на ближнюю к Историческому музею, и они подошли к ней. Время спешило к полуночи.
Без пяти минут двенадцать со стороны Никольской улицы, именуемой также улицей Двадцать пятого октября, послышался шум автомобильного мотора. Показался грузовик. У въезда на Красную площадь он затормозил, и Якушкин разглядел в кузове здоровенную клетку. Оттуда доносился хриплый и грозный рев. Из кабинки выскочил шофер, забежал за грузовик и стал невидим. Через мгновение из клетки на землю выпрыгнули три тигра!
Валерия также все это видела и в испуге прижалась к Якушкину, спрятала лицо у него на груди. Снова появился шофер. По всей видимости, он решил выступить в роли дрессировщика. Простер руку в направлении Мавзолея, и тигры послушно туда рванулись, покрывая расстояние огромными прыжками.
Поначалу часовые, охранявшие самый почетный в стране пост № 1, не дрогнули. Вскинув свои «Калашниковы», они встретили хищников автоматными очередями, но почему-то не нанесли тем никакого вреда. Расстояние между караулом и тиграми сокращалось. В какой-то момент часовые не выдержали и, побросав бесполезное оружие, кинулись бежать к Спасской башне.
Один из милиционеров, дежуривших на площади, крикнул: «Стой! Стрелять буду!». Не поймешь, то ли он адресовался к тиграм, но ли к часовым, самовольно бросившим пост. Нет, все-таки к тиграм, поскольку, опустившись на одно колено, стал вести по ним прицельную стрельбу, держа перед собой пистолет обеими руками. И раз за разом промахивался. А тигры продолжали гнать часовых, пока те не вбежали под арку в воротах Спасской башни. Тогда тигры круто развернулись и стали гоняться за милиционерами и топтунами-наружниками. Кто-то кинулся бежать к гостинице «Россия», кто-то припустил по улице Разина.
А что же шофер грузовика? Он не стал дожидаться, когда Красная площадь будет полностью очищена от сотрудников правоохранительных органов, а побежал к Никольской башне. Якушкин продолжал прикрывать Валерию от нападения хищников. В приблизившемся шофере он узнал Азазелло и испытал ни с чем не сравнимое облегчение.
— Скорее! — крикнул ему Азазелло. Он снова указал рукой на Мавзолей, но уже не тиграм, а Якушкину. Гот, повинуясь, схватил за руку Валерию и увлек за собой. Через несколько секунд они уже входили под своды Мавзолея...
Здесь я вынужден прерваться и обратиться к заметке под названием «Выстрелы на Красной площади», напечатанной в «Вечерке» пару дней спустя. Собственно говоря, и до меня самого, помнится, дошли слухи о том, что в Новогоднюю ночь на Красной площади завязалась перестрелка. Версии высказывались самые невероятные, вплоть до вооруженной попытки захватить Кремль. Автор заметки обратился за разъяснениями к военному коменданту Кремля, генерал-лейтенанту Боборыкину И.И. Тот подтвердил, что слухи имеют под собой определенную почву. Только ни о каком покушении на Кремль и речи не было. Всё много проще. За несколько минут до наступления Нового года три уссурийских тигра напали на часовых, охранявших Мавзолей. Часовые ответили автоматным огнем, но поразить им хищников не удалось, и караул организованно отступил. «Может возникнуть законный вопрос, — продолжал генерал-лейтенант Боборыкин, — откуда взялись тигры? В результате расследования установлено, что они принадлежат Цирку на Цветном бульваре, и сбежали из грузовика во время транспортировки на станцию Москва — Сортировочная — им предстояло отправиться на гастроли в Йошкар-Олу с бригадой цирковых артистов. Дрессировщик Посошков, сопровождавший тигров в грузовике, проявил вопиющую безответственность, по пути следования покинул грузовик, доверившись шоферу, и спокойненько отправился встречать Новый год якобы к двоюродной сестре. Каким образом грузовик оказался в районе Красной площади, еще предстоит разобраться. Равно и в том, куда во время инцидента подевался шофер и по какой причине клетка оказалась отпертой...» В заключение генерал-лейтенант проинформировал москвичей о том, что вызванная спецгруппа обнаружила тигров уже на Солянке, где они спокойно прогуливались. По ним было произведено несколько выстрелов мелкокалиберными пулями с сильнодействующим снотворным. В сонном состоянии тигров водворили в клетку и благополучно доставили на станцию Москва — Сортировочная...
— Осторожно, ступеньки! — послышался в кромешной тьме приглушенный голос Коровьева. Впереди зажглась крохотная свечечка. Огонек заметался от движения воздуха и стал удаляться, указывая дорогу. Держась за руки, Валерия и Якушкин спустились на несколько ступенек вниз, Азазелло шел сзади. Холодина в Мавзолее была собачья, зуб на зуб не попадал. Сказывался и пережитый только что испуг.
Ступеньки кончились, и они пошли дальше, ориентируясь на огонек коровьевой свечечки. Миновали едва различимый саркофаг — он оказался пустой, прозрачная крышка отброшена. Якушкин этому не слишком удивился: он слыхал, что время от времени останки Ильича куда-то увозят, чтобы несколько их подновить.
Огонек поплыл наверх. Якушкин решил, что им предстоит подняться на трибуну Мавзолея, и начал считать ступеньки, но, дойдя до сотни, сбился со счета. Валерии подъем давался тяжело. «Будет когда-нибудь конец или нет?» — задыхаясь, шепнула она Якушкину. Лестница оказалась еще и с бесчисленными поворотами. Но вот наконец они ступили на ровную площадку. В тот же миг Кремлевские куранты начали отбивать полночь.
— Успели! — с облегчением вымолвил Коровьев и задул свечечку.
Тьма снова стала кромешной. Коровьев повелел Валерии и Якушкину зажмуриться, считать удары и открыть глаза с последним, двенадцатым.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |